Снайпер «Донбасса» вспоминает жестокие бои лета 2014 года, российских оккупантов и плен

Вопреки серьёзному пороку зрения и непригодности к военной службе, юрист из Киева пошёл добровольцем воевать за территориальную целостность Украины. Как снайпер батальона «Донбасс» он пережил жестокие бои лета 2014 года, разгром под Иловайском и четырёхмесячное пребывание в плену у пророссийских боевиков.

Вспомнить те события Артёма Хорунжего заставила журналист   Мириам Драгина.

 

Тебе было 33, когда ты пошёл на войну?

32 года. 33 исполнилось в плену. Я был юристом. Работал в красивом офисе на 24-м этаже, вид был потрясающий. Хорошо проводили время с друзьями. После Майдана мы немного успокоились, несмотря на Крым, несмотря на Славянск. Но напряжение росло, всё становилось серьёзнее. Я смотрел, как люди шли с Майдана в только образованную Нацгвардию. А я не мог пойти в военкомат, не годен к службе. Один глаз видит на 100 %, а второй похуже, практически не видит. То же самое у бабушки, мамы. Я глазной левша.

Как ты решился?

Увидел интервью Семенченко (командира добровольческого батальона «Донбасс». — Прим. ред.), из которого о нём и узнал. Он стоял в маске и рассказывал, что в Украине есть две партии: патриотов и предателей. Последнюю срочно нужно одолеть. Он был красноречив. Говорил правильные вещи с нужными интонациями.

Он говорил, что собирает добровольческий батальон?

В интервью — нет. Но через неделю батальон «Донбасс» начал призыв на Майдане. Это я прочёл в субботу. В воскресенье ещё подумал. Понял, что надо идти. В понедельник уволился со своей классной работы, во вторник попрощался со своей огромной весёлой квартирой и в среду утром был в Петровцах. Это был конец мая или начало июня 2014 года.

Петровцы — база Нацгвардии?

Да, жуткое место. Когда молодой человек попадает в армию, его надо сломать, чтобы отправить убивать. Это нормально. Армии западного типа ломают изнуряющими физическими упражнениями. У нас это делают унижением человеческого достоинства. На базе было устроено всё, чтобы человек перестал себя чувствовать человеком. Не хватало палаток. Стояли в огромном ангаре. Разруха. Всё ржавое, ужасное. Нет индивидуальных туалетов. Вместо них ангар без перегородок и дырки в полу. Все эти взрослые мужчины должны рядом… Нечистоты выливаются в желобок, который проходит через базу. Есть кухня, где кормят… Таким, наверное, кормят сторожевых собак где-то в колониях. Жареные рыбные консервы с комбижиром.

Кроме батальона «Донбасс», в Петровцах базировалась часть внутренних войск. Ребята из ВВ стояли по другую сторону баррикад на Майдане. Поначалу мальчишек было жалко, но чем чаще с ними сталкивались, тем больше видели в них отвратительного. В конце концов теряли сострадание. Называли их «Дай сигарету» — они постоянно стреляли у нас.

Сколько продлилась подготовка?

Всего месяц, стреляли мало. Это потом сказывалось. И мы, и командиры в боевых ситуациях вели себя неправильно. Но это было болезнью всей украинской армии. Наша сила заключалась в том, что мы шли сами, хотели одолеть, победить. В ситуациях, когда другие разворачивались, мы шли вперёд.

За что вы шли?

Кто за что. Я думал про дедов. Один был инженером на заводе в Харькове, который с началом Второй мировой эвакуировали. Дед мог уехать за Урал, строить турбины дальше. Но сказал: «Как на меня люди посмотрят?» Погиб при обороне Севастополя. Эти слова передавались из поколения в поколение. Второй дед прошёл войну, поехал воевать на Дальний Восток. Мальчишкам такие истории рассказывают, они многое значат. Нельзя было не пойти. Война в стране. Я мужчина. Должен.

Через месяц после Петровцов вы поехали на войну?

В Артёмовск. Ехали два дня, и нас всюду приветствовали. Иногда останавливались на заправках: нам дарили сигареты, еду, улыбки. Все переживали, что не успели к взятию Славянска. Спешили мы на войну. В Артёмовске начальник штаба «Филин» сказал, что город наш, но здесь живут мирные сепаратисты, и нужно держать ухо востро. В первую же ночь наше расположение обстреляли из пулемёта, а из гранатомёта попали в окно. Это бывало частенько. Тогда не было линии фронта. Не было ноля.

Что такое ноль?

Сейчас там похоже на Первую мировую: окопы, окопы, окопы. За нашими окопами начинается ноль, нейтральная территория. Тогда её не было. И окопов было немного. Копали неохотно, не знали, что это спасает жизнь.

А потом были первые смерти, свои от своих же. Так случается на каждой войне. Не часто пишут об этом, но даже у лучших армий мира это есть, всегда. Возвращались ребята из разведки, все позывные дали, но кто-то напутал и прозевал. Автоматная очередь, и всё. Двое ребят погибли.

Их родственникам говорят правду?

Нет, конечно. Наверное, совсем невыносимо узнать, что твой сын погиб от руки своих. Ни в коем случае нельзя этого говорить. Человек погиб на войне. Это часть боя.

А первый бой?

Мы участвовали в освобождении Попасной. Заходили двумя колоннами, первая попала в переделку, много убитых и раненых. Я был с колонной, которая шла с другой стороны города. Заблудились. Знаешь, война — это когда 5 % порядка побеждают 3 % порядка, всё остальное — беспорядок. Что должно поломаться, то поломается. Карты окажутся неправильными. Вы обязательно заблудитесь. Всё пойдёт не так.

В средней полосе Донбасса красиво: природа, поля, реки, утопающие в вишне деревни, даже терриконы красивые. Справа — неубранное поле подсолнуха, слева — поле перезревшей пшеницы. Решили перекусить, достали ужасные сухпайки… (Кто в нашей армии делает сухпайки?) Вдруг услышали пушки, полетело звено штурмовиков, трескотня, шум в эфире, кто-то погиб и ранен. А вокруг летает шмель. Думал: «Надо это всё запомнить».

В итоге наладилось, приехали в другую часть Попасной. С ходу взяли блокпост. Вокруг стрельба, пули свистят. Первый убитый, которого увидел, не наш.

Как долго Попасная находилась под властью ДНР?

Где-то месяц. Но всё было условно. Украинские госорганы и банки работали, налоги платились в Украину. Зато ДНРовцы захватили горсовет и МВД, повесили свой флаг. Ходили с оружием. Это фантасмагория. Остановили двоих в машине — обвешанные георгиевскими ленточками персонажи. Оказались нашими соседями из Петровцов, оттуда отправились воевать за так называемую ДНР. Ехали за боеприпасами в соседнее село. Случайно на нас нарвались.

Тебя отправили в то село с разведкой?

Да. Заехали на двух микроавтобусах, стали опрашивать. Будничная картина: село, неасфальтированная дорога, мужички попивают на лавочке. Женщины их бранят. Мы расспрашиваем, что и как. И тут понимаем: калиточка захлопнулась. С обеих сторон надвигаются люди в форме. Заскакиваем в автобусы — моё место снайпера было в торце, у открытых задних дверей. Попали в засаду, по нам начали стрелять. Отстреливались из всех окон и стволов. Даже пару раз перезарядился. Как не вывалился, не знаю.

Как ты стал снайпером? У тебя же один глаз не видит.

Зато второй глаз видит хорошо. К тому моменту во все подразделения людей набрали — гранатомётчиков, штурмовые роты, а снайперов — нет. Впервые взял снайперскую винтовку, попал по мишеням. Сказали: «Мы вас ждём!»

В кого-то попал в первом бою?

Ты не знаешь этого, просто не знаешь… Тем более меня ранили. Через открытые двери прошла пуля, вырвала кусок железа из машины, он влетел мне в артерию в плече. Фонтаном била кровь, но больно не было. Мы удачно выбрались, все живы и серьёзных ранений никто не получил. Тогда я понял, что не только в боевиках можно остаться целым под сумасшедшим обстрелом. Такое бывает, правда. Попасть в человека сложно.

Осколок до сих пор там?

Осколок до сих пор там. В артёмовской больнице сказали, что могут вытащить, но придётся разобрать полплеча, год будет заживать. Я ответил, что не для этого приехал, «забинтуйте». Два укола антибиотиков — надо было больше, но организм с инфекцией справился сам. Такое первое ранение.

Потом мы эту Попасную взяли бескровно, они сами сбежали. Потом Лисичанск. Взяли с боями, он был завален трупами ДНРовцев. Тогда поняли, что кое-что можем. Десантники и пехотинцы нас благодарили, потому что нечасто встречали людей, которые с таким азартом идут вперёд. Потом мы упёрлись в Первомайск. Потом были Курахово, Марьинка, первый и второй заход в Иловайск.

Второй заход в Иловайск и второе ранение для тебя?

Не было фронта, везде свои и чужие. Пробили колесо. Заехали во дворик поменять покрышку, но услышали окрики. Успели разделиться. Две снайперские пары. Всего два автомата, а винтовка на десяти метрах не поможет. Я встал у входа во дворик, за рельсой, на которую крепился забор. Не могу забыть… Молодой парень крадётся вдоль забора. На перекрёстке фонарь освещает его. А я в тени, он не видит. Начинаю в него стрелять. Наш Валик тоже. Мы стреляли, а двое других ребят кидали через забор гранаты.

Твой первый ближний бой?

До того с трёх метров я ни в кого не стрелял. В какой-то момент лицо мне разрезало осколками пули, потекла кровь, из рук стал выскальзывать автомат. На улице темно. Я полуослеп — свои же выстрелы ослепляли. Отстрелял два рожка и понял, что надо перемещаться. Перешёл к ребятам. Услышали: «Граната!» Подумали, что летит к нам во двор. Успел обо всём подумать. А потом ничего не произошло. Всё затихло. Мы поняли, что это наш Юра кинул. Видимо, та граната решила их судьбу. Мы всех убили.

А сколько их было?

Больше шести, точнее не знаю.

Забавно, после этого мы отправились за комбатом. Его забыли в Старобешево после совещания, колонна уехала, когда он зашёл в магазин. Понимаешь сюр происходящего? Он спрятался и увидел, как ночью обычный украинский городок превращается в оплот сепаратизма. На следующий день поехали в Марьинку — это почти Донецк. Там провёл ночь на дне воронки. Небо светилось, как Вегас, от «градов», снарядов, пожаров.

Сколько ночей перед Иловайском ты не спал?

Три. В кровеносной системе такой бульон из гормонов, что спать не хочется. Поспал уже в Грабском. Это предместье Иловайска, небольшое село. Село было брошено жителями. Усеяно трупами, сожжённой техникой, БМП. Я тогда впервые увидел пехотинцев 93-й бригады. Выглядели они как гастарбайтеры на стройке. Одеты в лохмотья. Чистили автоматы чёрт знает чем.

Мы говорим о регулярной армии?

Да. Это было сборище оборванцев, которыми командовал 24-летний пацан. Надо сказать, он во всём этом выглядел блестяще, потом прошёл Иловайск и остался жив. А вся техника 93-й бригады, этих ребят, сгорела. Было много погибших.

Грабское было ничьим. Мы его зачистили. Дошли до конца, упёрлись в железнодорожное полотно. За ним — зелёное поле, куда надо было пройти, чтобы разведать ситуацию. Это должен был сделать я. Помню, ползу — и тишина. Различал шумы каждого клапана своего сердца.

Ты же не разведчик?

Мы все были не разведчиками, но кто-то должен был проверить поле. Там ничего не оказалось. Но тогда было страшнее всего.

Это июль?

Август, уже август. Стоял трупный запах — к нему не привыкнуть, от него невозможно избавиться и ни с чем его нельзя сравнить. Лето, трупы быстро надуваются, лопаются.

Трупы ДНРовцев? Они не забирали своих?

По-разному. Иногда у них не получалось. Ты пойми, летом 2014 года их погибало много, никто не считал. Попадали под артналёты. Гибли в ужасном количестве. Не часто до того видел мёртвых людей. А тут первый труп — с дыркой в груди. Второй — со снесённой черепной коробкой, осталось лишь немного лица с двумя безумными глазами.

Ты помнишь это всё?

Да, но хочу сказать, что это не впечатляет. Смотришь на ужасные вещи, и ничего не происходит. Вроде стрелял в человека, должно что-то произойти. А с тобой ничего не случается. Не знаю, как к этому относиться. Спасибо моей психике, меня ничто не пронимало. Люди с оторванными ногами, сгоревшие, горящие, с развороченным пахом, вывернутыми наружу внутренностями — это не удивляло, не раздражало, не вызывало ужаса или страха. А вот животные, обречённые на гибель из-за отъезда хозяев, скребли сердце. Много было собак, кошек, гусей, кур, коров. Они привыкли, что люди их кормят, за ними следят. Мяукали, гавкали, смотрели жалобно.

Скольких врагов ты убил?

Я не знаю. Я просто не знаю, убил ли вообще кого-то. Не знаю ответ на этот вопрос.

В вашей снайперской четвёрке все остались живы?

Из моего взвода погиб один человек — Лёха. Почему-то должен был погибнуть отец троих детей. На выходе из Иловайска. Снайперский взвод оказался самым живучим.

Снайперская пара Артёма Хорунжего. Фото: Александр Гляделов.

Как для тебя начинался Иловайск? Расскажи свою историю.

Иловайск был полуокружён, его нужно было взять как стратегическую точку. Пытались три раза. Первой была разведка боем, которая обошлась в пару болезненных смертей. Второй раз приехали на позиции, ждали выдвижения, но всё отменилось. В третий была на моей памяти лучше всего спланированная операция. В ней была мысль, а не просто «вон окопы и блиндажи, вперёд по дороге, возьмите их», как всегда летом 2014 года.

А тут мы из Грабского обошли Иловайск и вошли в город с той стороны, где нас не ожидали. Вечером заняли школу. Я был одним из первых, кто зашёл в подвал. И там прятались люди. Тут же побежали им за едой, дали сухпайки. Несколько десятков человек сидели в маленьком подвале несколько недель — с детьми, с котятами. Они были счастливы нас видеть. Заняв полгорода, мы свою часть задания выполнили. Мы — это батальон «Донбасс» с четырьмя БМП и 93-я бригада. Остальное должны были занять другие ребята. Но у них не сложилось.

Иловайск — это большая товарная станция. Он разделён на две части железнодорожными путями. Мы пошли за путь вместо тех ребят. Был тяжёлый бой на целый день. Многих потеряли. Помню, укрылись за забором, и появился маленький щенок с бантиком. Идёт бой, а он играет моими шнурками. Привык к обстрелам…

Сколько дней это длилось?

Десять дней, ежедневные уличные бои.

Вы бились за полное освобождение города?

После второго дня стало ясно, что другую часть города не сможем взять. Появилось непонимание, что вообще там делаем. Заглохла наша артиллерия. Появились русские. Не первые для нас, но теперь это были русские военные на русских танках с русскими знаками отличия и с русскими военными билетами. Первых взяли недалеко, в Кутейниково. Наша разведка их обнаружила, забрала в плен и вернулась назад, чтобы предупредить о колонне. Артиллеристы 51-й бригады эту колонну разбили, героические люди. Потом был взят танковый экипаж. Мы захватили русский Т-72. На нём выходили из Иловайска.

Оборона Саур-Могилы в это время закончилась?

Даже немного раньше. Когда мы второй раз шли в Иловайск, встретили артиллеристов, вышедших из-под Саур-Могилы после недели боев без поддержки пехоты. Помню, колонна остановилась возле магазинчика. Полковник вышел с чекушкой водки и выпил сразу её. Они шли оттуда, мы шли туда. Он сказал: «Ребята, мы можем развернуться и идти, куда скажете. У нас есть снаряды. Просто мы там одни стояли, и о нас все забыли, наверное».

Саур-Могила, Амвросиевка. Появились русские, их было много. Потом куда-то исчезла наша артиллерия. Лишились поддержки. Стало ясно, что окружены. Нам всё рассказывали, что помощь идёт-идёт-идёт. Помощь расстреливали, как мы потом узнали, и была она настолько малочисленна, что не могла нас выручить. Войска из-под Кутейниково и Старобешево ушли, но нам приказа на отступление никто не давал. Многие это расценили как «слив добровольцев».

Ты с этим согласен?

Что можно объяснить идиотизмом, не надо — заговором. Там были не только добровольцы, но и армейские части: 93-я, 51-я бригады, 17-я танковая. Приказывали: «Держитесь!» И мы держались. А дальше Путин сказал: «Сделайте зелёный коридор!» Почему в это поверили, не представляю. Нам не говорили: «Ребята, выходите с боем!» Была вроде как договорённость, что мы оставляем город и нас пропускают, за это отдаём русским их пленных.

Живой техники почти не оставалось. Мы выезжали на пожарных машинах, мопедах, на чём угодно. Когда выстроилась колонна, начался миномётный обстрел, падало в 600 метрах от нас. Колонна доезжает до Многополья — и там начинается попадание за попаданием. Колонну разносят, машины одна за другой разлетаются в пыль. Вместе с ними люди. У кого-то нет рук, у кого-то ног, кто-то горит. Видели, как разрывает головы от попадания крупнокалиберных пуль.

Несмотря на более 40 погибших и множество раненых в батальоне, «Донбасс» добрался до засады, откуда стреляли в нас. Наши гранатомётчики сожгли два танка и две БМД. Много убили русских, нескольких взяли в плен. К сожалению, тогда погибло почти всё наше командное звено.

Вы по документам узнавали, что они русские?

На YouTube даже есть видео их допроса. Это был кромешный ужас, обстрел не прекращался, раненые кричали. Огромное количество ходячих мертвецов, которые смертельно ранены, но ещё идут. Запомнился русский десантник: он полностью обгорел и кричал ужасным голосом. Хотели пристрелить, но санитар вколола лошадиную дозу обезболивающего, и он заснул.

Десантник был пленным? В этой колонне были ещё российские пленные?

Да. Русские стреляли по своим. Причём знали, что в колонне их ребята. Одно из первых попаданий было в машину с нашими ранеными. Большая машина с большим красным крестом.

Сколько всего людей погибло?

До сих пор официальных цифр нет. Мы считаем, до тысячи человек.

Как ты попал в плен?

Вечером к нашей позиции подъехали два грузовика русских десантников и командир с позывным «Лиса». Отдали им пленных. Странная схема. Договорились, что выходим без оружия. 80 человек раненых они обещали отвезти в Комсомольск, передать нашим. Многие ночью ушли: кто-то спасся, кто-то нет. Но мой командир решил, что раненых мы не бросим.

Была надежда, что всё обойдётся?

Предполагали, что договорённости сохранятся. Главное — нам дали слово, что не попадём к ДНРовцам. Командир десантников пафосно сказал: «Даю слово русского офицера-десантника, что к сепаратистам вы не попадёте!» Но когда они отпустили призывников из «Кривбасса», и мы остались на поле одни, подошла колонна техники. Оказалось, сепары. Шокирующий момент. Ничего не изменить, и надо просто выжить.

Когда ехали в Донецк, я снял шеврон. Не они его цепляли, не им срывать. Попадаем во внутренний двор донецкого СБУ. Тут же собралась смешная толпа, они как обезьяны. Главный рассказывал, что сегодня День шахтёра и раньше он в этот день был глубоко пьяным. Был мужик, который говорил: «Я люблю Украину, я за Украину, но как вы могли сюда припереться?» Нас снимали камеры. Помню, приказывал себе смотреть вперёд, не пререкаться. Но один сепар меня всё-таки увлёк. Начал диалог, пару раз получил по лицу и раз в живот. Огромный мужик — сто килограммов веса — бил, как девчонка. Пришлось кривиться для вида.

Дальше попали в подвал, где раньше было бомбоубежище. Заходя в него, каждый получил пару выстрелов из травматического пистолета. Многим — в спину, лицо, грудь. Пара человек эти стальные шарики смогли вытащить, только выбравшись из плена.

Как выглядела ваша тюрьма?

Подвал — это помещение с пятью-шестью комнатами, где в прошлом была инфраструктура, чтобы пережить ядерную зиму. Какая-то вентиляционная система. Туалет и умывальники — это работало плохо. Несколько деревянных двухэтажных кроватей. Лежали на каждой впятером. Спать сложно, всё время что-то затекает или болит. Каждую ночь вламывался очередной сепар — поговорить. Но тяжелее всего был голод и рассказы типа «Вас расстреляют, вами не интересуются!». На мозги давило. «Никто не собирается вас обменивать. Мы предлагали, а ваши отказались». И снова: «Вас расстреляют, всех расстреляют».

Голод был мрачный. Кормили ячневой кашей или перловкой, один-два раза в день. Или приносили суп, а там плавали две картофелины. И небольшой кусочек хлеба. Просыпался с мыслью о еде, целый день жил с ней. Доживал до этой еды и через 40 минут опять люто хотел есть.

Вас допрашивали?

На своём первом допросе сказал, что я призывник.

Они не знали, что ты доброволец?

Для меня это осталось загадкой. Мы все рассказывали, что нас призвали. Я сказал, что пошёл служить под Киевом, в Петровцы. Мол, собирался месяц постоять на блокпостах и поехать домой. Допрос длился минуты три. Спросили: «Стрелял?» Ответил: «В кого я там стрелял?!» Никогда в жизни не повторю ту интонацию, Станиславский меня бы обнял.

Они мне дали позвонить домой.

Ты попросил?

Нет, сами предложили. Я не был уверен, что это правильный шаг. Думал, из семьи начнут вытягивать деньги. Но потом решил: позвоню маме, она человек умный. Позвонил маме, сказал, что в Донецке, что руки-ноги целы, всё нормально. Мама ответила: «Артём, мы делаем всё, чтобы вас вытащить». Короткий разговор.

Как вы убивали время?

Мы с Колей сделали первые карты из сигаретных пачек. Потом появились нарды, шашки, шахматы. Был преферанс-клуб. Кубики из хлеба, твёрдые такие.

Периодически нас направляли на работы. Удавалось принести книги. Как в дешёвом кино, первой книгой в подвале стал «Кобзарь». Тяжёлое чтение, я быстро забил. Потом начали появляться другие книги. Ещё журнал «Отдохни!». Ты там была выпускающим редактором? Когда увидел твою фамилию — это был очень вдохновляющий момент, почему-то очень радовался. Потом стало больше журналов и газет. Зато начались проблемы с сигаретами, и народ стал чтиво курить.

Сколько человек было в подвале?

Поначалу 106 человек. Потом человек 10–12 обменяли — причём на тех сепаров, которых мы взяли в Иловайске. Думаю, это помогло нам сохранить жизнь. Вернувшись из нашего плена, они рассказали, что их кормили, поили, прятали от обстрелов. После того обмена не то чтобы перестали над нами издеваться, но решили, видимо, что убивать не будут.

А потом пришла передачка: сигареты, чай и почему-то конфеты. Поскольку я был некурящим, мне досталась не одна, а полторы конфеты. За всё время в подвале передачек было две. Со второй мне достались три барбариски. Были люди, которые растягивали их на четыре дня. Я съел сразу.

Ещё были предатели. Каплан — заведовал аптечкой. Сдавал нас, всё о нас рассказывал. Был ещё Миха. Из-за них выборочно били ребят. Не понимаю, почему эти двое остались безнаказанными. Каплана только немного помяли.

Где они сейчас?

Где Каплан, не знаю. У Михи успешная страничка в фейсбуке, где-то он воюет, куча волонтёров с ним дружит. Притом что мы давали на них показания в СБУ.

Как ты выбрался из подвала?

Через пару месяцев 66 человек поехали в Иловайск на восстановительные работы. Провели там два с половиной месяца. Посадили нас в гараж, потом в иловайскую комендатуру, бывший РОВД. Оставшееся время прожили в сгоревшем двухэтажном доме. Из снарядных ящиков сделали мебель. Не было окон. Была буржуйка.

Какую работу вы делали?

Первая — собирали кирпичи разнесённого миной сарая. Потом отправили в Дом культуры, разгружать фуру адского секонд-хенда из Словакии.

Я видела тебя на видео дважды. Первый раз — когда вы были во дворе СБУ в Донецке. Второй — когда разгружали те машины.

На ногах мы уже почти не стояли, часа четыре разгружали этот секонд. Каждому в руки дали по батону и сказали, что мы в тот день работали за хлеб. Потом приехало российское телевидение. Спрашивали, правильно ли, что украинская армия стреляет по домам, убивает женщин и детей. Мы отвечали уклончиво. Помню последний адресованный мне вопрос: «Несмотря на то, что увидели и пережили, считаете ли вы, что всё делали правильно?» Хотя наш батальон был на слуху, нас ненавидели больше других, они не понимали, что мы добровольцы. Я снова сказал, что принял присягу, был простым солдатом и выполнял приказы. Тогда один из сепаров вытащил меня на улицу и поставил к стенке. Я слышал, как он снимает с предохранителя, щёлкание затвора и два выстрела под ухом. Из здания выбежала журналистка, села в машину со съемочной группой и уехала. Цель шоу была меня припугнуть и заставить правильно отвечать. Но журналисты не были готовы увидеть расстрел.

Так было каждый день?

Был неприятный момент, когда нас отправили собирать снаряды и мины под Кутейниково — там накрыли полевой артиллерийский склад. Взорваться это может от чего угодно, но обошлось.

Потом всё стало налаживаться. Ничего хорошего не было, просто привыкли. Кого-то били, но нечасто. Периодически комендатуру захватывали то приезжие чеченцы, то приезжие осетины, всё это грозило нам смертью. Иногда залётные товарищи обещали отрезать пальцы, как десантникам в Снежном. Но, повторюсь, всё наладилось.

Я работал в здании в центре города. На первом этаже — парикмахерские, собесы. На втором — библиотека. На третьем — музыкальная школа. Мы делали крышу, ремонтировали окна. Подружились с сотрудниками. Можешь представить, что в жизни видели иловайские библиотекарши? А тут люди просят у них книги, разговаривают иначе, чем они привыкли слышать.

Странно осознавать: мы в плену, но вокруг обычный украинский город. Некоторые люди кидаются, другие помогают. Передавали поесть и одежду. Одна тётка шла мимо и очень нас проклинала, а потом принесла пирожки. Оказалось, её сын в плену у наших. Были люди, которые шёпотом говорили: «Мы вас любим и ждём, когда вернётесь».

Думали о побеге?

Удрать оттуда можно было каждый день. Положить всех в комендатуре, забрать оружие, наделать шума. Нас 60 человек — это два взвода. Но 25 человек, которые оставались в подвале донецкого СБУ… Судьба их была бы незавидной.

Как ты узнал об обмене?

Стоял на первом этаже, резал стекло. Пришли сепары: «У вас пять минут, собирайтесь». Тётки из музыкальной школы и библиотеки рыдали: «Приезжайте к нам». Конфет на дорогу дали.

В обмене счастья не было, только дикая усталость. «Альфовцы» довели до автобусов. Я позвонил своей Оле, это был её день рождения. Тоже как в дешёвом кино. Долго ехали до Чугуева, там сели в ИЛ-76. Когда шлюз открылся, в свете софитов нас ждал президент. Правильный ход. Многие из нас плохо относились к нему, многие ненавидели, но кто ещё должен был встречать? Там же били Каплана, предателя. Но решили, что нельзя при чужих, потому быстро остановились.

Когда тебя освободили?

27 декабря 2015 года.

А какого числа ты попал в плен?

30 августа.

Четыре месяца?

Да.

Автор: Мириам Драгина, Bird In Flight

 

Tweet