Взрыв на секретном заводе (воспоминания заключенного)
В этом году исполнилось 50 лет катастрофе на научно-производственном объединении «Маяк», равной по мощи, как уверяют некоторые исследователи, двадцати Чернобылям. До сих пор в России о ней известно меньше, чем о взрывах на украинской АЭС или в японской Хиросиме… Свидетелем трагедии стал один заключенный, которого направили на работы на секретный завод по производству начинки для атомных боезарядов. Биография урки
Ранней весной 1993 года случай свел меня в редакции провинциальной газеты с закоренелым зэком, который знал, что умирает. У него прогрессировала лучевая болезнь, и, не выдерживая ожидания смерти, он в полуистерике заявил, что сам ускорит свою смерть, отказываясь принимать пищу. И перед смертью Георгий Афанасьев пришел ко мне – журналисту, чтобы я помог ему сказать людям последнее «прости и прощай»…
Первый раз история Афанасьева потрясла меня как живая иллюстрация «Архипелага ГУЛАГ». За опоздание на работу на 20 минут в 1947 году он был осужден на шесть месяцев исправительных работ, которые отбывал в детской исправительно-трудовой колонии под Казанью. Только потом я прочитал о знаменитом сталинском указе «О переходе на 8-часовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений» от 26 июня 1940 г., по которому мой знакомый получил свой первый срок.
Так система сделала Афанасьева уголовником. Через несколько месяцев сталинский режим подготовил и дал путевку в жизнь еще одному преступлению малолетки. Превратив подростка в матерого рецидивиста…
Для оценки этих метаморфоз необходимо вспомнить, что 1947 год был голодным. Александр Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ» свидетельствовал: «В 1947 году …судили за то, что, копая картошку, пекли ее в кострах; судили за то, что ели с поля сырую морковь и репу, и за все это лепили по 5 и 8 лет по только что изданному великому Указу «четыре шестых» (от 4 июня 1947 года. – «МН»). В ближайшие годы после Указа целые дивизии сельских и городских жителей были отправлены возделывать острова ГУЛАГа вместо вымерших там туземцев».
Питание зэков в голодный год если и отличалось от среднестатистического по стране, то в худшую сторону. Спасаясь от смерти, зэки ели все, что попадалось им под руку.
Опоздавшего на работу подростка Афанасьева отправили на работу в подсобное хозяйство колонии. И вот во время прополки грядок голодный мальчик не удержался и сорвал молодой лук. «Вертухаи» его застукали с поличным – десятью пучками лука. Приговор: пять лет Сахалина. И пошло-поехало у рецидивиста Афанасьева. В итоге из 63 лет жизни, когда мы познакомились, 32 года составлял его тюремный «стаж». Афанасьев стал свидетелем аварии на подземном заводе по производству оружейного плутония в Челябинске-40. Теперь вокруг химкомбината раскинулись городки Кыштым, Озерск и Снежинск. Вот что рассказал Афанасьев.
Красное мерцание
«В сентябре 1956 года меня отправили для отбытия наказания в Челябинск-40. Там было подземное производство ядерного оружия, отчего местные озера не замерзали зимой, а парили. А по воде то и дело шуровали военные катера.
Наш лагерь располагался над заводом. Рядом была часть военных строителей. Вначале меня послали на «штрафняк» в каменный карьер. Это была настоящая каторга. Чтобы не замерзнуть в сорокаградусный мороз, мы прятали за пазухой дрова и носили с собой на работу. Отогревшись у костров на дне каменного мешка, тащились на свои участки. Выдерживал не каждый. При мне застрелился конвойный. После «штрафняка» меня отправили в десятый ОЛП (отдельный лагерный пункт). Нас привезли туда целый «столыпин» – человек 70. Я работал бетонщиком, другие сварщиками, плотниками, арматурщиками. По вольным «шоколадникам» (как мы их называли) мы догадывались, что происходит вокруг. Видели через забор, как вольные работали в чистых белых одеждах. Слышали, что они получали за вредную работу ежедневно по килограмму шоколада. Отсюда и кличка. Нас тоже кормили хорошо и давали зарабатывать – наступила хрущевская «оттепель». По показаниям дозиметров все зэки знали, что давно «прихвачены» радиацией.
А потом пришел тот злополучный выходной 29 сентября 1957 года.
В тот день мы не работали. Я до отвала наигрался в домино и спал на нижнем ярусе вагонки (на нарах), рядом с окном, выходившим в сторону завода. Где-то в четыре часа дня меня швырнуло на пол взрывной волной. Мои соседи от падения получили ссадины, а я отделался испугом. Я подошел к окну с выбитыми стеклами и увидел быстро увеличивающийся в объемах огненный гриб. Шляпа гриба расходилась по небу и вскоре закрыла солнце. Через полчаса выпали черные, сажевые осадки, покрывшие все вокруг».
Путёвка в жизнь
Позже выйдет книга «Тайна «сороковки». Ее авторы В. Новоселов и В. Толстиков напишут, что 29 сентября было солнечно и тепло. Много горожан пришли на стадион «Химик», где проходил футбольный матч между двумя командами закрытого города.
Взрыв раздался примерно в 16 часов 30 минут. В небо поднялся столб дыма и пыли высотой до километра, мерцавший оранжево-красным светом. Это было похоже на северное сияние. Тогда никто еще не знал, что на волю вырвался радиоактивный джинн силой в 20 миллионов кюри. Из них 18 миллионов осталось на промплощадке, а 2 миллиона ветер рассеял по лесам, полям и озерам Челябинской, Свердловской и Тюменской областей на площади 250 квадратных километров. Здесь проживали 270 тысяч человек. Из них облучению подверглись 124 тысячи…
Позже определят, что ширина «ядерного языка», где преобладал стронций-90, составляла 8-9 километров. В 1958 году из сельскохозяйственного использования было изъято 59 тысяч гектаров земли в Челябинской и 47 тысяч гектаров в Свердловской областях.
Но это выяснится позже. А тогда, как напишут авторы книги «Тайна «сороковки», на месте, где находилось хранилище радиоактивных отходов, поднялся огромный столб пыли. Вскоре густое серо-бурое облако нависло над казармами закрытого гарнизона. Люди были напуганы, служебные собаки выли, не умолкая. Птицы куда-то пропали.
Накануне в гарнизон прибыли 200 новобранцев из Москвы. От ударной волны вылетели стекла из окон всех казарм, и были сорваны выходные металлические ворота. Солдаты выбежали на улицу и бросились к оружейному парку за оружием. Стоявший у въездных ворот часовой прыгнул в канализационный колодец и занял там оборону.
В первые часы после взрыва на головы людей падали крупные хлопья радиоактивной сажи. Мелкие хлопья сыпались и на следующий день. В городской пожарной части, полку внутренних войск, полку военных строителей и в лагере заключенных находилось около трех тысяч человек…
Вновь предоставим слово очевидцу – заключенному Афанасьеву:
«Наша столовая была на ремонте, и все зэки ели под открытым небом. Так вот столы и лавки столовой были покрыты слоем сажи толщиной 3-4 см. Когда пришли на ужин, кто чем мог – тряпкой, бумажкой, рукавом – стирали со столов сажу. А она продолжала падать с неба. Кто говорил что это диверсия, кто – авария, кто – учебный взрыв. От администрации никаких сообщений не было».
Смывание единиц
В 2000 году вышла книга «100 великих катастроф». Ее авторы дополнили картину ЧП: «Как только радиоактивное облако накрыло военный городок, по телефону срочно вызвали дозиметристов. Замерив зараженность территории, они тут же объявили, что нужно немедленно эвакуировать людей. Предварительно все военнослужащие прошли санитарную обработку в бане, мылись по нескольку часов. Но она дала слабые результаты.
На другой день, 30 сентября, началась эвакуация оружия и боеприпасов. Часть оружия была так сильно загрязнена, что его пришлось зарыть в одном из котлованов. Менее загрязненное оружие пытались отмыть. С его деревянных частей до белого цвета соскабливали стружку, а металлические части чистили песком и шкуркой. Но полностью очистить не могли, а «загрязненное» оружие военно-оружейный склад не принимал. Так и несли службу некоторые солдаты с радиоактивно загрязненным оружием». Об этих строках зэк Афанасьев в 1993 году не мог знать. Однако поразительны совпадения с его воспоминаниями:
«Ночью, в начале третьего, нас подняли голоса из громкоговорителей, говорившие, что наш ОЛП находится в зоне повышенного ядерного заражения. Нам приказали быть готовыми через 15-20 минут к эвакуации, вещей не брать (даже денег и «безделушек» из драгметаллов). Тут-то и началась невообразимая паника: «А-а-а! Мы – живые трупы!» Зэки толпой повалили к проходной, где стояли автоматчики. Послышались короткие очереди. Я был в бараке и не видел происходившего у выхода. Были ли там убитые и раненые – не знаю, хотя слухи разные ходили.
Нас погрузили в бортовые автомашины и вывезли в лес. На большой поляне в ряд стояли столы, а по соседству – кучи новых спецовок, трусов и маек. Через усилитель кричали: «Всем раздеться, все вещи бросить в кучу!» Голыми мы подходили к столам, где определялась доза облучения. Шкала дозиметра была рассчитана на 900 единиц. Сколько это рентген – никто сказать не мог.
Лично я «вызвенел» на 800 единиц. Больше всего «звенели» золотые зубы и волосы (их в 1954 году разрешили заключенным не сбривать). Эта канитель продлилась до позднего вечера. Перед проверкой зэки из жадности ухитрялись даже глотать золотые кольца. Затем нас доставили в каменный карьер, где вдоволь накормили. Ночью из-за холода не спали, а утром чуть свет продолжили вчерашнюю процедуру. Ближе к вечеру нас привезли в город, где была зона N 8. А в ней – около 800 зэков, получивших от нас дозу радиации в сто и более единиц. Среди вновь прибывшей тысячи заключенных усилилось отчаяние. Раздались крики: «Мы – заживо похороненные! Мы – прокаженные!»
Однако охрана на вышках и воротах умерила панику. Перед нами с мегафоном выступил полковник (или генерал – точно не помню). Особенно запомнились его слова, что некоторым это заражение будет как бы лекарством. Другим гарантировал лечение. Двум бригадам приказали идти в баню.
Мы пришли в баню под вечер. В предбаннике у каждого зарегистрировали степень заражения и объяснили: «Пока не смоешь 30 единиц – не выпустим». В моечном отделении были приготовлены холодная вода, хозяйственное мыло и мелкий песок, который «уносил» эти злосчастные «единицы», но уж больно раздражал кожу.
Дозиметр показал, что я «смыл» с себя 20 единиц. Мне выдали новые майку, трусы, брюки и куртку. В течение полутора суток эту процедуру проходила вся тысяча. А затем все повторялось, и мы вновь бросали в ящик для сжигания неношеные вещи.
Через месяц после «лечения» мы уже «звенели» всего на 300-350 единиц. Постепенно прекратила дымить яма, где сжигали наши тряпки. А мы все думали, что если бы мы сидели при жизни Сталина, то нас бы всех давно расстреляли. Позже наш «казанский» этап (40-60 человек) разбросали по разным ОЛПам. В ноябре того же года «спецсуд N 50» освободил меня досрочно.
В 1959 году я встречался с двоими из того этапа, а в 1977 году узнал, что они умерли. Никого не осталось с той поры. Жена померла. Детей после такого у меня быть не могло. И только сейчас начинаешь понимать, что страшнее смерти вот такое одиночество».
P.S. В 1995 году Афанасьев понял, что умирает, позвонил в редакцию и предупредил меня, что хочет сам свести счеты с жизнью. С тех пор я его не видел…
Валерий Казанский, МН
