Братва

Как я 4 месяца проработал охранником в частной тюрьме. Часть IV. О сексе и насилии в тюрьме

Published 11 Липня 2016

«Петух» однажды — «петух» навсегда. Мисс Картер, заведующая психиатрическим отделением, сказала, что на ее памяти только двое заключенных смогли избавиться от статуса «петуха», и в обоих случаях им пришлось убить нескольких человек. Охранники не закрывают глаза на откровенные изнасилования, но менее явное унижение «петухов» допускается. Заключенные и охранники легко узнают «петуха».

Читайте начало: Часть I. «Этой сучкой рулят заключенные» / Часть II. Тюремные эксперименты / Часть III. Предотвращение самоубийств

«Обязан выжить»

Заключенный в изоляторе после применения бойцами SORT слезоточивого газа

В Уинне царит тяжелая атмосфера какого-то всеобщего надлома. После побега Кортеза, начальник тюрьмы распорядился, что отныне все работники службы безопасности должны собираться на планерку в начале каждой смены. Итак, каждый день в 6 утра все собираются в конференц-зале, где они проводят мозговой штурм, подкрепляясь кофе или энергетическими напитками.

Паркер, заместитель начальника тюрьмы, с которым мы познакомились в «Кипарисе» около месяца назад, открывает планерку, сидя на крае стола. Будучи боссом с подходом «мы все здесь должны быть заодно», этот обычный на вид парень извиняется перед сотрудниками за то, что начальство постоянно требует от них всё больше и больше: «К сожалению, ввиду ряда событий, произошедших в 2014 году, кульминацией которых стал этот побег, то, как вы выполняете свою работу, проверяется очень и очень тщательно».

Он не углубляется в детали, но охранники говорят мне, что летом произошел всплеск нападений с ножом, о котором CCA не доложила в Управление исправительных учреждений штата Луизиана. (В последующем представитель пресс-службы CCA заявил, что начальство Уинна докладывало о каждом инциденте). «Кто-то сказал, что это место слишком долго катилось с горы. Перед нами стоит задача: забраться на вершину как можно быстрее» — этими словами он заканчивает своё обращение к нам.

В ЧАСТНЫХ ТЮРЬМАХ СОДЕРЖАТСЯ

7% нарушителей законов штата

19% федеральных преступников

62% нелегальных мигрантов

31% несовершеннолетних

Управление исправительных учреждений (DOC), полностью контролирует все тюрьмы штата и пристально наблюдает за ежедневной деятельностью Уинна. (Согласно полученным мной из DOC документам, Управление недавно писало в CCA о «соблюдении правил» и о необходимости улучшить некоторые «базовые исправительные практики»). Начальники общественных тюрем штата появились будто бы ниоткуда, стали наблюдать за работой охранников и задавать им вопросы. Новые надзиратели боятся потерять свою работу. Бывалые же не обращают на все внимания — по их словам, Уинн переживал и более тяжелые времена.

На каждой утренней планерке нам представляется новая «стратегия игры»: не подпускать заключенных к перекрытиям уровня, быстрее перемещать их в столовую, не позволять им находиться на полу, и быстрее завершать проверку их количества. По-прежнему не обсуждается проблема, на которую больше всего жалуются как надзиратели, так и заключенные: нехватка персонала. Начальство попыталось разрешить эту проблему и привлекло офицеров из других штатов. Мне никогда не была понятна логика такой экономики — мне всегда казалось, что намного дороже платить за их перевозку и проживание, чем нанять местных работников или повышать зарплаты. На данный момент помимо отряда SORT, примерно на месяц к нам приходят работать в среднем 5 охранников из Аризоны или Теннесси.

Согласно новому контракту, заключённому между CCA и штатом Луизиана, 36 охранников должны ежедневно появляться на работе в 6 утра. 29 из них работают 12 часов в день с обязательным непрерывным присутствием на объекте — это охранники этажей, входных ворот, медицинского пункта и из патрулей периметра,. Я взял себе за правило считать количество работников безопасности на собраниях. Иногда их 27, иногда 28, но всегда меньше, чем 29.

Возможно, что это не без тех, кто работает сверхурочно или подходит с опозданием. Но мне все еще кажется, что зачастую на смену выходит меньше охранников, чем требует контракт со штатом. Как выразился пресс-секретарь CCA, все работает безупречно. Позже он говорил мне, что я занимаю слишком низкое положение, чтобы правильно понять работу персонала в Уинне. (Он добавил, что «безопасность — обязанность каждого» и «коллективный труд», в котором задействованы не только надзиратели). Из переписки между CCA и DOC следует, что в начале 2015 года в Уинне было 42 вакансии для обычных охранников и 9 вакансий сотрудников более высокого ранга. Мисс Лоусон, заместитель начальника отдела безопасности, вспоминает проверки DOC: «Все спешили и толкали друг друга, но так было только потому, что мы платили людям сверхурочные, чтобы они пришли и еще поработали».

Зачастую единственные охранники блока с 352 заключенными — 2 офицера этажа и старший по смене. Также должен быть охранник, контролирующий передвижение внутри одного блока к главному проходу, но зачастую его просто нет. В будние дни с 9 до 5 в каждом блоке должны работать два заведующих личными делами (они ответственны за программы реабилитации и адаптации на свободе), два советника исправительного учреждения (они решают повседневные проблемы заключенных), и заведующий блока, который контролирует работу остальных. Я ни разу не видел, чтобы в блоке работал полный состав персонала.

Во время своего пребывания в Уинне я видел, как ежедневно халтурят сотрудники. Старшие смены, которые должны документировать активность в блоках, постоянно делают записи о проверках, которые на самом деле не проводятся. Я слышал, что эти учетные книги проверяются штатом, и что они являются единственным доказательством того, что охранник поднимается на другие уровни каждые полчаса и спускается обратно. Я почти никогда не видел, чтобы такая проверка проводилась, кроме тех случаев, когда нас навещали представители DOC. По словам Коллинсворта, когда он работал в диспетчерской, старший сотрудник постоянно напоминал ему о том, что каждые 15-30 минут нажно делать записи о проверках, даже если они не выполнялись.

А Мисс Лоусон рассказывала, как однажды надзиратель сделал ей выговор за отказ записывать невыполненные проверки: «Я просто сделаю запись, что вы делаете свои обходы каждые 30 минут. Так делалось всегда, и пока кто-то наверху не прикажет мне делать иначе, мы оставляем все, как есть». (Пресс-секретарь CCA сообщил мне, что организация не имела понятия о пропускаемых проверках и фальсифицируемых учетных журналах).

Даже с учётом почти стопроцентной укомплектованности персонала за счет охранников из других штатов, от нас требуют брать дополнительные смены, что иногда означает работу до 5 дней к ряду. У меня только и хватает времени, чтобы приехать домой, поесть, поспать, и вернуться в тюрьму. Иногда я вынужден работать больше 12 часов, потому что некому заступить на смену. Однажды утром я сменил охранника, который провел на работе 4 дня; по его словам, находиться на смене от него потребовал надзиратель и за последние 48 часов он проработал 42. За всё это время он не отдыхал и не спал. (CCA отрицали факт произошедшего).

Паркер, заместитель начальника тюрьмы, рассказывал нам, что DOC потребовало от головного офиса CCA в Нэшвилле, штат Теннесси, докладывать о том, что делает организация для наведения порядка в исправительном центре Уинн. Очевидной мерой было бы поднятие зарплат офицеров низшего звена до уровня офицеров в DOC, как минимум до $12.50 в час, что на $3.50 выше, чем у нас, и возобновление программ реабилитации и отдыха для заключенных. Мисс Лоусон замечает, что такие запросы всегда застревают на общеорганизационном уровне.

«В течение нескольких лет надзиратели молили об увеличении финансирования, а в ответ было: „Окей, что у нас там дальше?“», — рассказывает она

Руководство предпочитает другой метод выражения своих серьезных намерений: через несколько дней после того, как я находился в дозоре по самоубийствам, они исключили местных сотрудников из «Кипариса» и перевели его под контроль отряда SORT. Паркер рассказывал об этих ребятах на утренней планёрке: «Они постоянно применяют силу. Я верю в то, что боль улучшает умственные способности, и если заключенные хотят вести себя глупо, мы сделаем им больно, чтобы они быстрее думали». По данным DOC, за первые 10 месяцев 2015 года, в которые входит часть отработанного мной здесь времени, в одном только Уинне было зафиксировано в два раза больше случаев «незамедлительного применения силы», чем в остальных восьми тюрьмах Луизианы вместе взятых. (Пресс секретарь CCA в своем ответе сообщил мне, что их организация «категорически запрещает ответное применение силы»).

В последующие 4 месяца в Уинне зарегистрируют 79 случаев использования полицейских химических реагентов, что по частоте превышает аналогичные инциденты в тюрьме «Ангола». Коллинсворт вспоминает, как один из заключенных оскорбил мать офицера отряда SORT. Офицер надел на него наручники, поставил его вне зоны видимости камер, раздел до трусов, и распылял газовым баллончиком по всей поверхности его тела «около восьми секунд». Когда Коллинсворт писал отчет о происшествии, что является стандартной процедурой после случая применения силы, члены отряда SORT выставили его на посмешище и сказали, что ему следовало сказать, что он ничего не видел. Помощник инспектора сделал ему выговор за «разведение сплетен». (По словам представителя CCA, офицер, распыливший газ, был уволен).

Я захожу в «Кипарис» после того, как туда входят бойцы SORT. В 6:30 утра воздух настолько насыщен перечным газом, что по моему лицу текут слезы. Старший по смене сидит в противогазе и заполняет бумаги. Голый мужчина мечется в душевой; его тело пропитано слезоточивым газом. Тараканы бешено бегают повсюду, чтобы избежать ожогов.

Секс и насилие

Однажды во время перемещения заключенных в столовую, Бакл пробегает мимо меня, крича: «Синий сигнал!». Проталкиваясь через толпу заключенных, я мчусь ко входной двери «Ясеня». Несколько человек прижимают друг друга к ограждению, а на полу крутится молодой белый парень болезненного вида.

Я подбегаю к нему. Он в панике перекатывается из стороны в сторону, скулит и судорожно зажимает небольшие порезы и шишки на руках. В отличие от колотых ранений, эти раны неглубокие и многочисленные. А рядом с ними — множество крошечных шрамов, нанесенных поперек — отличительный знак жертв сексуального насилия: увечья, которые они наносят сами себе.

Насилие за решеткой

19% всех мужчин, находящихся в тюрьмах США, утверждают, что к ним применялось физическое насилие со стороны других заключенных.

21% заявляли, что физическое насилие применялось персоналом тюрьмы.

Официальные лица доложили, что в 2011 году в американских тюрьмах и СИЗО произошло менее 8 800 изнасилований и других случаев сексуальной виктимизации.

В то же самое время от 3 до 9 процентов заключенных мужского пола сообщали, что к ним применялось сексуальное насилие — это означает, что, возможно, более 180 000 заключенных, находящихся в настоящий момент в тюрьме, стали жертвами сексуального насилия.

В сравнении с общественными тюрьмами штата, бывшие заключенные в частных тюрьмах штата в два раза реже сообщают о сексуальном насилии в отношении них со стороны других заключенных. Однако они жев два раза чаще сообщают о тех же действиях со стороны персонала тюрьмы.

66% всех случаев противоправного сексуального поведения со стороны персонала тюрьмы включают в себя сексуальные отношения с заключенными, которые, по словам администрации, «предположительно были не против».

ЖЕНЩИНЫ СОСТАВЛЯЮТ:

7% от всех заключенных.

22% от всех жертв насилия, примененного другими заключенными.

33% от всех жертв насилия, примененного работниками тюрьмы.

«Парень, успокойся, — говорю я, наклонившись над ним. — Мы о тебе позаботимся. Просто успокойся». Он продолжает кататься по земле и рыдать.

«Он получил по заслугам!» — кричит кто-то с дорожки.

Сержант и капитан приходят и надевают наручники на заключенного, прижатого к забору. Когда толпа вокруг него расходится, увиденное шокирует меня. Это Кирпич. Парню на земле, наверное, лет 25. Когда Кирпича уводят в Кипарис, он называет парня «сучкой».

Двое офицеров неодобрительно смотрят на молодого человека, поднимают его с земли и уводят. Кирпич избил его замком, спрятанным в носке. Он был в ярости, потому что парень остался в «Кипарисе» на 7 месяцев, отчасти по собственному желанию. Он должен был вернуться к Кирпичу. Он «сучка» Кирпича.

Много чего об этом событии я не знаю, близость и изнасилования в тюрьмах — это сложная проблема. Остался ли молодой человек в «Кипарисе», чтобы скрыться от Кирпича? Принадлежит ли он ему как сексуальный раб? Или он сказал бы, что эти отношения взаимны, как избитая мужем женщина сказала бы, что она остается с ним, потому что любит его? Он согласился на секс в обмен на защиту? Он понимал, что когда он перейдет эту черту, пути назад уже не будет?

«Петух» однажды — «петух» навсегда. Мисс Картер, заведующая психиатрическим отделением, сказала, что на ее памяти только двое заключенных смогли избавиться от статуса «петуха», и в обоих случаях им пришлось убить нескольких человек. Охранники не закрывают глаза на откровенные изнасилования, но менее явное унижение «петухов» допускается. Заключенные и охранники легко узнают «петуха». Он выполняет тяжелую работу, если от него этого потребуют. Ему всегда нужно быть гладко выбритым. Он должен справлять нужду сидя или задом к писсуару, зажав член между ног. Он должен принимать душ лицом к стене.

С 2003 года федеральный Акт о предотвращении тюремного насилия (PREA) требует, чтобы тюрьмы принимали меры для предотвращения сексуальных домогательств. В Уинн это включает в себя обучение курсантов правовому минимуму. «Почему закон так важен? — спрашивал нас инструктор Кенни во время обучения.

— Из-за юридической ответственности». Никогда не было до конца ясно, является ли целью устранение насилия или подавление гомосексуальности в тюрьме. Даже секс по обоюдному согласию может привести к сроку в изоляции. «Даже не думайте смеяться над их прозвищами, — говорит Кенни. — Тут есть гомосексуалисты с прозвищами: Принцесса, Малибу, Тики, Коко, Ники. Если ты называешь их по прозвищу, ты их поощряешь. Они подумают, что ты не против того, чем они тут занимаются. Мы не можем пресечь 100% здешнего гомосексуализма, но мы пытаемся предотвратить и остановить его распространение».

По статистике в США до 9% заключенных-мужчин сообщали о том, что их насиловали в тюрьме, но учитывая тюремную культуру недоносительства, реальная цифра может быть еще выше. Согласно бюджетной палате Луизианы, Уинн отчитался о 546 случаях за 2014 фискальный год, что на 69% выше, чем в Коррекционном центре «Авойеллес», государственной тюрьме схожего размера и со схожим уровнем охраны.

Исследование федерального Бюро статистики в сфере юстиции показывает, что в 2011 году число доказанных изнасилований и иных «сексуальных действий без обоюдного согласия» между заключенными в выборке тюрем CCA было сопоставимо с аналогичными показателями государственных тюрем. Тюрьмы CCA показали в два раза меньше серьезных случаев «жестокого сексуального обращения», чем государственные. CCA утверждают, что эти данные могут быть неточными, поскольку они были собраны до окончательного утверждения стандартов PREA. CCA заявляет, что она «проводит политику нулевой толерантности по отношению к сексуальному насилию».

У тюрьмы репутация места гомосексуальных угодий, но все не так просто. Заключенные вроде Кирпича редко считают себя геями и обычно снова начинают искать себе женщину после выхода на свободу. Признающие себя геями или трансгендерами, однако, часто сами оказываются жертвами насилия: федеральная статистика показывает, что 39% геев, бывших в заключении, сообщили о том, что они были изнасилованы другим заключенным. В одном исследовании было обнаружено, что 59% женщин-трансгендеров в калифорнийских тюрьмах для мужчин подвергались домогательствам.

Но не всякий секс в тюрьме насильственный; многие письма влюбленных мужчин, которые я читал в почтовом отделении, были полны нежности и тоски по любимому. Взять, например, вот это письмо от одного ангольца к одному из наиболее вызывающих мужчин в Уинн:

Ты единственный мужчина в моей жизни. Так что тебе не нужно волноваться о том, что кто-то займет твое место, даже женщина… Милый, ты стал мне прекрасной женой. Мне плевать, что говорят другие, потому что я увидел в тебе хорошее, настоящее. Поэтому всегда, когда мы занимались сексом, я смотрел тебе в глаза. Мне всегда было трудно по-настоящему понять тебя, но когда мне удалось, наши отношения стали такими прекрасными!

Спустя час после того, происшествия, избитый Кирпичом парень пришел в «Ясень», и из рук у него все еще шла кровь. И неизвестно, хорошо ему или плохо от того, что Кирпича рядом нет. Теперь у него нет защиты. Парочка мускулистых заключенных стоят у решеток и похотливо на него смотрят, советуя попытаться попасть к ним на уровень. Он говорит с мисс Прайс, и она коротко велит мне поместить его в B1 — в камеру к Кирпичу. Заключенные жаловались мне на подобное; даже люди, пытавшиеся друг друга зарезать, иногда попадают снова в одну и ту же камеру. Я открываю ворота и смотрю, как он идет по уровню.

Спустя несколько минут он просит меня выпустить его. Я соглашаюсь. Он говорит с мисс Прайс и сообщает, что он в опасности. Люди думают, что он «крыса». Может, они думают, что он настучал на Кирпича, чтобы от него сбежать. Мисс Прайс не раздумывает ни секунды и приказывает ему вернуться на уровень. Когда я открываю дверь, большой бородатый мужчина внутри дергает его обратно. «Ты просил ее перевести тебя на другой уровень? Если ты думаешь, что не можешь тут жить, то и не сможешь. Нам тут такого дерьма все равно не надо». Он захлопывает за ним решетку.

У молодого человека два пути: вернуться на уровень или пойти в отдел учета, где его переведут в другой корпус.

Мисс Прайс приказывает мне увести его.

— Тебе нужно идти, — сообщаю я ему нехотя.

— Я не хочу под стражу, — говорит он мне. Он думает, что его поместят под стражу для защиты.

— Не знаю, что тебе сказать, — отвечаю я. Я и правда не знаю.

Представьте себе мысли в его голове: он может пойти обратно на свой уровень, где мужчина вдвое больше него очень ясно дал понять, что ему там не рады. Там он каждую ночь рисковал бы из-за статуса «петуха без крыши». Его могут ограбить. Его могут изнасиловать. Его могут зарезать.

Или альтернатива, единственная, которую предлагает Уинн и многие другие тюрьмы подобным заключенным: крыло предупредительного содержания под стражей в «Кипарисе». Его 23 часа в сутки будут держать в камере — может быть, одиночной, а может быть, еще с кем-то. Его заклеймят как стукача уже за то, что он туда пошел, а это значит, что когда его, наконец, выпустят, шансы быть зарезанным резко возрастут.

Он бросается мимо меня, обратно к старшему смены. «Я не пойду под стражу!, — кричит он мисс Прайс. — Я только что из “Кипариса”!» Он ходит туда-сюда, взвинчивая себя. «Вы должны меня вытащить отсюда, ребята, я не шучу. Я не ведусь на то, что вы собираетесь тут со мной сделать! — говорит он, показывая на меня и на Бакла. — Я серьезно! Потому что под стражу я не пойду». Мисс Прайс кричит, чтобы он убирался.

«Бля, куда бы вы меня ни поселили, я не могу там жить!» — кричит он. Я вывожу его из корпуса; в итоге его селят в другой.

Заключенные ждут, пока обыскивают их уровень

Во время нашего обучения Кенни предупредил нас, что очень легко пасть жертвой развода на секс, предпринятого заключенными. Даже охранники-мужчины «попадаются на отношениях с зеками. У нас были ребята, состоявшие в нормальных отношениях на воле, и я просто поражаюсь, как зеки умудряются влезть в это дело, а в итоге именно их считают жертвами. Таков порядок вещей. Не просто так они зовутся мошенниками», — рассказал он. Он попросил нас быть бдительными, потому что даже при обоюдном согласии действия охранника могут признаны преступлением сексуального характера. Он поведал нам историю одного капитана из Уинн, Чарли Робертса (настоящее имя), который «замутил с заключенным. Занимался с ним оральным сексом. Угадайте, где он теперь? В федеральной тюрьме».

Эта история несколько раз всплывала в качестве примера того, как охранник в полной мере ощутил на себе последствия слабости воли. Кто делал ему минет, не упоминалось. Просмотрев документы по делу Робертса, я узнал, что заключенный был трансгендером и называл себя «Чайна». Она идентифицировала себя как девочка с 11 лет. Отец постоянно избивал ее, и к 13 годам она сбежала из дома и занялась стриптизом на Бурбон-стрит в Новом Орлеане.

В 2000 году она была осуждена на 4 года за «преступление против природы» — оральный секс за плату — и отослана в Уинн. Как она потом свидетельствовала, на своем первом году она сидела в изоляторе за «грязный» анализ мочи, когда Робертс заковал ее в наручники, привел в свой кабинет и приказал отсосать ему. Он угрожал засунуть ее в камеру с заключенным, который «со всем разберется», если она откажется. Когда позже она рассказала о случившемся двум начальникам тюрьмы, один (предположительно) сказал ей, что если она продолжит ложные доносы на его охранников, то он «отправит ее в „Кипарис“»

Как рассказала Чайна, за последующие два года она несколько раз была изнасилована другими заключенными, но не распространялась об этом.

«Персонал тюрьмы смеялся и издевался надо мной, то есть я вообще не могла обратиться к ним за помощью. Если другой заключенный хотел меня изнасиловать… к кому мне идти жаловаться?», — поведала она на слушании

Она стала «петухом» другого заключенного. Однажды в 2003 году мисс Прайс направила ее в комнату учета заключенных за «возмутительно» женственную стрижку. Там охранник приказал ей сделать новый анализ мочи, пописав в банку стоя. После продолжительной перепалки пришел Робертс и разрешил ей сесть на унитаз. Другие охранники ушли. Пока она мочилась, Робертс зашел в туалет и запер дверь. Он сказал, что если она не отсосет ему снова, то он сфабрикует ее анализы, чтобы отправить ее обратно в «Кипарис».

— Кончай играть, — ответила Чайна.

Робертс ударил ее по лицу. Она упала на колени и сделала то, что он просил. Когда она закончила, он сказал:

— Глотай, сука.

«Я скорее, блядь, умру, чем проглочу то, что он совал мне в рот», — вспоминала она позже. Она придержала сперму у себя во рту и выплюнула ее себе на робу. После того, как она написала жалобу и связалась с Американским союзом по защите гражданских свобод, она позвонила в ФБР. Агент посетил тюрьму, взял ту самую робу и допросил Робертса. На следующий CCA отправила Чайну в тюрьму штата, где она содержалась в одиночной камере по размеру «не больше кладовки», и ее никогда не выпускали на прогулки. Она была выпущена из тюрьмы 11 месяцев спустя.

«Если бы я знала, что меня обреют налысо и пошлют в другую тюрьму, где меня засунут в максимально охраняемый изолятор, я бы тогда проглотила», — свидетельствовала она позже. Страшнее, чем одиночка, было осознание того, что если бы она проглотила, то смогла бы закончить курсы автомеханика, которые после выхода из тюрьмы позволили бы ей не жить на улице и не возвращаться к секс-услугам.

«Я бы сглотнула и продолжала сглатывать, пока не получила бы этот кусок бумаги»

CCA отрицала обвинения Чайны, но дело было улажено вне суда за неразглашенную сумму. Робертс также не признал свою вину при допросе ФБР, но Бюро обнаружило, что сперма, обнаруженная на робе Чайны, была его. Робертс в итоге признал себя виновным в сексуальных преступлениях против Чайны и лжесвидетельствовании перед ФБР, и был приговорен к 6 годам заключения в федеральной тюрьме и штрафу в 5 тысяч долларов. У меня не получилось отследить судьбу Чайны. Робертс отсидел свой срок и вышел в 2012 году.

Почти половина от всех обвинений в сексуальном насилии в тюрьмах относится к персоналу. В исследовании Бюро по судебной статистике от 2011 года, тюрьмы CCA показали уровень доказанных случаев сексуального насилия, совершенного охранниками, близкий к уровню в общественных учреждениях. Однако уровень тех же преступлений, о которых было просто сообщено, был в пять раз выше. Другой федеральный доклад обнаружил, что бывшие заключенные частных тюрем в два раза чаще сообщают о сексуальной виктимизации, совершенной персоналом тюрьмы, нежели выходцы из государственных тюрем.

Заключенные тоже домогаются и надругаются над персоналом. Распространенная проблема — это когда заключенные стоят у решетки и мастурбируют на охранниц, находящихся в «ключе». Я видел, что некоторые из рапортов о половом насилии разбираются без замедлений, но также слышал как другие охранницы жалуются, что их дела не двигаются с места (CCA заверяет, что «относится к любым обвинениям в сексуальном домогательстве очень серьезно и соблюдает строгую политику и практику в отношении расследования подобных заявлений»).

Однажды я доложил в письменной форме о заключенном, мастурбировавшем перед медсестрой, — за это нарушение он должен был быть переведен в «Кипарис», но этого не случилось. Я постоянно наблюдаю, как мачо-культура тюрьмы не ограничивается разделением на охранников и заключенных — охранники мужского пола по обыкновению игнорируют домогательства к своим коллегам женского пола. «Некоторые сотрудницы носят настолько облегающую одежду, что видно, что у них там под ней. Они спускаются туда, чтобы потрясти своими телесами. Была у нас одна — судилась с компанией, потому что заключенный помацал ее за задницу. Так ты каждый день ею перед ним виляла! Если занимаешься этим, чтобы привлечь к себе внимание, ты его получишь, и если ты не будешь сопротивляться, то получишь даже больше, чем хотела», — поучал Кенни на лекции.

На занятии по «манипуляции заключенными» Кенни рассказал, что когда он был менеджером блока, у них работала охранница, которая ему не нравилась. Многие заключенные тоже ее не любили, и один из них был в особенности «настроен на то, чтобы ее уволили». Одной ночью женщина уснула на стуле в блоке, сказал он. При этом оставив целый уровень открытым. Тот заключенный вылез из своей камеры, вытащил свой пенис и «погулял» в паре десятков сантиметров от ее головы. Через какое-то время заключенного выпустили, и он написал письмо в тюрьму, попросив посмотреть запись с камер наблюдения той ночи. CCA уволили охранницу за сон на работе и оставленный открытым уровень, вспоминал Кенни.

«По поводу него ничего сделать не можем. С этим покончено. Он ушел домой», — сказал Кенни о заключенном (CCA сообщает, что им неизвестно об этом инциденте, и что это бы заставило заключенного отчитаться перед органами правопорядка). «Я поржал, но это так-то страшно. Я не хочу, чтобы что-то плохое случалось с кем-либо», — сказал он, но потом добавил: «Мы тоже хотели до нее докопаться. Он сделал это за нас. Это сыграло на руку нам всем».

Тюремные охранники обыскивают вещи заключенных_.

Разламывая на части

На утреннем совещании начальник и помощник директора тюрьмы Паркер наставляют нас по вопросу, о котором уже многое говорилось, лекции велись всю последнюю неделю, — припущенные штаны и самодельная одежда. Они недовольны тем, что ими никто не занимается. Наедине офицеры ворчат, что если начальники не хотят, чтобы заключенные носили отбеленные джинсы вместо голубой робы CCA, пусть конфискуют штаны собственноручно. Почему охранники должны подставлять себя? Паркер, кажется, в курсе этого, и он желает доказать, что он не просто офисный планктон. Его личная цель — стать «лордом бандан» — он снимает запрещенные головные уборы всякий раз, когда их видит.

«Кто-нибудь знает, почему мы не хотим, чтобы они выделялись среди других своей формой?», — спрашивает нас Паркер: «Мы хотиминституционализировать их. Вы когда-нибудь слышали этот термин? Мы хотим институционализированных заключенных, а не индивидуализированных. Думаете, это похоже на манипулятивную технику? Так и есть. Но знаете что? Эта система работала все две сотни лет, что у нас существуют тюрьмы. Поэтому мы так и поступаем. Мы не хотим, чтобы они чувствовали себя личностями. Мы хотим, чтобы они ощущали себя, за нехваткой более подходящего термина, стадом. Мы водим их из пункта A в пункт B, пасем в обеденном зале и ведем обратно в стойла. Ясно?»

Паркер рассказывает как ему докучало начальство из DOC. «Они напуганы, мистер Паркер? Вы недостаточно обучаете ваш персонал, мистер Паркер, чтобы они осмелились отобрать одежду у заключенных? Они настолько напуганы, мистер Паркер?», — кривляется он, изображая их.

Его тон становится мягче: «Я не знаю, когда меня осенило в последний раз за прошедшие пару недель, но я на самому деле пекусь об этом учреждении, и я забочусь о каждом из вас. Мне надоело, когда говорят, что сотрудники Уинна не справляются со своей работой. Слова, сказанные пару недель назад, прозвучали очень унизительно: в Уинне не понимают даже основ менеджмента». Некоторые из охранников качают головами. «Кому-нибудь из вас это нравится? Черт побери, мне точно нет».

После планерки все медленно продвигаются по проходу. Эдисон, здоровенный белый надзиратель с бычьей шеей, говорит, что устал от этого «Кумбайя-шлака» (популярная в США песня, традиционно исполняется в лагерях у костра — прим. Newочём). Его сместили с поста в «Кипарисе», когда блоком занялась команда SORT.

Намек на то, что он не способен приглядывать за своим собственным отделом, — это, пожалуй, самое сильный удар, который можно ему нанести. «Меня тошнит от этого дерьма. Охрана в этом месте — жалкое зрелище. Они должны укрепить решетки на камерах, поставить новых людей на вышки и снова ввести работу в полях и другие программы для заключенных, чтобы эти дебилы могли не только сидеть на нарах, есть, смотреть телевизор и придумывать новые способы нас одурачить», — жалуется он. В проблемах Уинна он обвиняет «башню из слоновой кости» в Нэшвилле — головной офис CCA. «У этих придурков в голове нет ничего, кроме дебета и кредита».

Сегодня начальник приказал Эдисону присоединиться ко мне и Баклу в «Ясене». Принимать нового охранника в «Ясене» сродни приему гостей в доме, где царит беспорядок. Этим утром, стоя рядом и готовясь к началу рабочего дня, Бакл жалуется на самую рутинную из проблем: некоторые из заключенных не сидят на нарах во время пересчета как положено.

— Как твои бойцовские навыки, Бауэр? — спрашивает Эдисон. Вопрос заставляет меня нервничать. Это прямо противоположно тому, что я пытаюсь здесь делать.

— Не жалуюсь, — отвечаю я.

— Сейчас ты со мной. Сегодня мы устроим этим уебкам день озарения. Я с ними не играюсь. Они у меня сядут как надо.

— Тебе не по нраву эти игры с заключенными, — сочувственно произносит Бакл.

— Именно так, — говорит Эдисон.

— Ты превращаешься в первоклассного ублюдка, когда надо, — говорит Бакл.

— Я — первоклассный майор Пейн, когда требуется.

— То, что как раз и нужно этому месту!

— Я знаю. Тюрьма должна вернуться назад куда-нибудь в 60-е. Дайте нам гребаную PR-24 [полицейскую дубинку] и вручите каждому газовый баллончик. Ты тупишь — тебя бьют. Ты возомнил о себе и тупишь — в тебя стреляют газом и бьют. В любом случае ты понимаешь, где твое сраное место.

Эдисон проработал здесь полтора года. «С моими навыками и в месте, куда я переехал, это была единственная открытая вакансия», — рассказывает он. Армейский рейнджер-ветеран, он успел поработать шефом полиции в маленьком городке. Он говорит, что ушел на пенсию, когда «городской совет стал [его] бояться». «Когда я был копом, те, кто мне попадались, знали: при случае я их легко пристрелю. Я носил с собой не два дополнительных комплекта наручников, а четыре. Когда я шел на работу, я шел на войну. Когда я уходил с работы, я все равно шел на войну. Я носил два комплекта всегда независимо от того, что было одето на мне. Я носил, по крайней мере, один Глок 40 под рукой, и обычно при мне был Глок 45-го калибра на лодыжке. Ну давай, поиграй со мной».

Мы идем по блоку. Он остановился. Мы остановились. «Знаете, что тупо? — спрашивает он. — Я вижу убийц. Я вижу насильников. Я вижу грабителей. И потом я вижу, что подавляющее большинство здесь сидит потому, что были достаточно тупыми, чтобы курить траву слишком близко к школе.

Двадцать пять лет, федеральный обязательный срок. А потом ты видишь как кто-то замочил целую, блядь, семью и получил от двадцати пяти до пожизненного, после чего вышел через шесть-восемь лет» (Около одной пятой заключенных в Уинне сидят там за преступления, связанные с наркотиками. За курение запрещенных субстанций около школы обычно дают шесть лет, не 25). Негодование Эдисона по поводу криминализации наркотиков удивило меня: «Итак, где во всем этом гребаная справедливость? И сколько там мы платим за заключенного в день?»

«Проверка!» — кричит женщина из «ключа». Я отпираю дверь помещения B1, и Эдисон заходит внутрь. Один из заключенных чистит зубы над раковиной. «Марш к своей койке!», — рявкает Эдисон. Заключенный продолжает стоять к нему спиной. «Или тебе в «Кипарис» захотелось?» — говорит Эдисон, подходя поближе. «Наружу!» — орет он, указывая на дверь. Неужели он и в самом деле отправит заключенного в карцер за это?

Заключенный выходит, не прекращая чистить зубы. «Этот чувак заводится из-за всякой хрени» — говорит он, помахивая зубной щеткой. Комочек пасты приземляется на висящую на стуле куртку Эдисона.

«Ну давай! Покажи мне свою тупость! Давай!», — орет Эдисон, поворачивая свою кепку козырьком назад. «Ну же, пожалуйста, окажись настолько тупым, чтобы до меня дотронуться. Ты у меня и так уже отправляешься в „Кипарис“». Заключенный продолжает чистить зубы. Я прохожу по помещению и провожу пересчет зэков. «Закончится все тем, что этому ненормальному надерут задницу», — говорит один из заключенных, мимо которых я прохожу. «Твой напарник напрашивается на то, чтобы его закололи».

Я не могу сосредоточиться на пересчете; мне хочется просто оказаться подальше отсюда.

Когда мы оказываемся снаружи, все заключенные подходят к решеткам и орут на Эдисона. «Хотите стать следующими?» — кричит он в ответ. «Назад, к стене!» Они не двигаются с места. «Вы все отправитесь в „Кипарис“!»

«Отсоси!»

В блок заходят капитан и сержант. Капитан приказывает Эдисону отойти, чтобы он смог поговорить с заключенными и постараться разрядить обстановку. «Все это дерьмо с усмирением», — бормочет мне Эдисон. «Да уж, мы знали, как усмирить их во Вьетнаме. Сбрасывали на них гребаную пятисотку. Это очень усмиряет».

Капитан велит Эдисону следовать за ним. «Как будто тут и так все недостаточно белые и пушистые», — говорит мне Эдисон перед тем, как уйти.

Сержант по имени Кинг отводит меня в сторону. «Я с тобой, если что, братан», — говорит он. Ранее я слышал, как он жалуется, что начальники недостаточно поддерживают охранников. «Никогда и не думай, что я против тебя. Потому что я любого вырублю, если придется. А потом мы напишем в рапорте, что он пытался убить меня и это все была самооборона. Ха!»

Кинг работает в Уинне только 5 месяцев, но он 8 лет отслужил в других исправительных учреждениях. В детстве он отбыл срок в колонии для несовершеннолетних. Как и Эдисон, он служил в армии и считает, что служба сделала из него человека. Отслужив 22 года, он устроился на работу в техасскую колонию для несовершеннолетних. Однажды он велел одному парню уйти с баскетбольной площадки, на что тот схватил его за горло и попытался удушить. «Я из него чуть душу не вышиб. 16 лет, метр девяносто. Но как только ты поднимаешь на меня руку, ты больше не пацан, ты мужчина. Я вдарил ему аперкотом и начальник колонии сказал: „Я настоятельно рекомендую Вам подать в отставку, сержант.“ Я знатно отмутузил того парня».

— Да ладно! — хмыкает Бакл.

— Снес начисто все это, — проговорил он, указывая на свою челюсть и рот.

— Да ладно!

Рисунок в тюремном холле.

Розовые очки

Во время переклички я считаю тела, а не лица. Если бы я стал смотреть им в лица, мне пришлось бы вести счет, одновременно подбирая должную степень жесткости и дружелюбия во взгляде на каждого из заключенных. Когда я захожу в помещение, моя задача — идти быстрыми, широкими шагами, по-армейски, стараясь придать себе вид жесткого человека. Я тренировал походку перед зеркалом, потому что заключенные каждый день отпускают комментарии о какой-нибудь детали, о которой я раньше и не подозревал. Иногда они свистят, когда я прохожу мимо. В повседневной жизни я стараюсь воздерживаться от каких-либо деталей, присущих мачо.

Здесь же я воздерживаюсь от всего, что носит хотя бы отдаленный женственный характер. Когда я провожу пересчет, я сжимаю тело, чтобы не вихлять бедрами. Я набираюсь смелости для блока А1. По какой-то причине заключенные из этого блока всегда проверяют меня, и, когда я прохожу мимо, кто-то из них отпускает шуточку про мои «трусики». «Тебе нравится этот член. Тебе нравится этот член», — напевает кто-то, когда я прохожу рядом. Я не обращаю внимания. Другой говорит, что я выгляжу как модель. Я притворяюсь, что не слышал его. На обратном пути я снова слышу: «Тебе нравится этот член. Тебе нравится этот член».

Так продолжалось неделями, но в этот раз что-то пошло не так. Я прекратил счет и вернулся к парню, кричавшему мне, черному мужчине лет тридцати с чем-то, в розовых солнцезащитных очках, с покрытой татуировками шеей. «Что ты мне сказал?», — ору я.

— Я ничо не говорил.

— Вы всегда так говорите! Ты всегда уделяешь мне столько внимания, может, тебе нравится член! Сучья жопа!

— Че ты сказал?

— Может, ты любишь члены! — в ярости ору я.

— Он понятия не имеет, какую ошибку только что совершил, — говорит один из заключенных.

Когда мы завершаем подсчет, я возвращаюсь в камеру Розовых очков. «Скажи мне свой номер», — говорю я ему. Он отказывается. «Номер! Живо!»— кричу я во всю глотку. Он не отвечает. Я узнаю его имя у другого офицера и записываю его в лист совершивших нарушения за сексистские высказывания. Он говорит, что подаст на меня жалобу в соответствии с PREA.

Я пытаюсь успокоиться. 10 минут спустя мое сердце по-прежнему отбивает марш. «Ты в порядке, сержант?» — спрашивает меня один из заключенных. Постепенно моя ярость уступает место стыду; я иду в туалет и сажусь на пол. Откуда взялись эти слова? Ведь я даже кричу очень редко. Я не гомофоб. Или гомофоб? Я чувствую себя разбитым в пух и прах. Я возвращаюсь к А1 и зову Розовые очки к решетке.

— Слушай, просто хочу, чтобы ты знал, что я нормально ко всем вам отношусь, — говорю я. — Думаю, многие из вас отбывают более долгие сроки, чем вы того заслуживаете. Я не как остальные парни, понятно?

— Ладно, — отвечает он.

— Но, знаешь, когда люди неуважительно ко мне относятся без всякой на то причины, я не могу просто смириться с этим — сечешь, что я имею в виду?

Он пытается сказать, что не издевался надо мной, но я непреклонен. «Слушай, заключенные будут нести всякую херню про тебя», — говорит он.

— Но ты не хочешь, чтобы я тоже самое говорил про тебя, так?

Заключенные в изумлении пялятся на нас.

— Я тебя понимаю, — произносит он. — Ты пришел сюда и разговариваешь со мной по-мужски. И я извиняюсь. У меня к вам, офицерам, никаких предъяв. Понимаешь? Я знаю, вам надо на жизнь зарабатывать. Вам выжить надо. Все эти слова вас оскорбляют. Понимаю. Я к тому, что.. Я песню пел, а ты, наверное, не так это все понял. И у тебя сорвало крышу.

Он прав. В чем-то мое пребывание здесь напоминает мне годы в старшей школе, когда меня задирали из-за моего роста и любви к чтению, и называли извращенцем.

Я рву дисциплинарный рапорт о его поведении и выкидываю его в мусорку. Когда я возвращаюсь для следующего подсчета, никто не обращает на меня внимания.

Автор: Шейн Бауэр, Mother Jones. Перевели: Георгий Лешкашели, Кирилл Козловский, Екатерина Евдокимова,Влада Ольшанская и Артём Слободчиков. Редактировали: Артём Слободчиков, Анна Небольсина, Поликарп Никифоров и Егор Подольский. NEWОЧЁМ

Шейн Бауэр — автор статей об одиночном заключении, милитаризации полиции и Ближнем Востоке. Вместе с Сарай Шоурд и Джошуа Фатталом он написал книгу «Луч света в темном царстве» («Sliver of Light»), в которой рассказывается о том, как он провел два года в иранской тюрьме.