Три истории о московском «женском» СИЗО: «Если не отдашь телефон, мы всю камеру через гинекологическое кресло пропустим»

Каждое уголовное дело сопровождается историями о нечеловеческих условиях существования — несъедобная пища в СИЗО, жестокие сотрудники в колониях и повсеместные пытки. Людоедские нравы царят не только в российских «мужских» СИЗО и колониях, но и в женских.

Попав в изолятор, человек перестает быть членом гражданского общества и становится членом другого — тюремного.

О том, что собой представляет «женское» СИЗО, чем оно отличается от «мужского», и как жить после ареста, мы поговорили с тремя женщинами, которым пришлось пройти заключение в единственном Московском «женском» изоляторе — СИЗО-6.

Дела

Татьяна Сухарева, Мошенничество, совершенное организованной группой, 8 месяцев в СИЗО-6.

В 2014 году Татьяну обвинили в подделке полисов ОСАГО и поместили в изолятор. Через восемь месяцев ее отпустили под домашний арест, а потом — под подписку о невыезде. Женщину осудили, но апелляция Мосгорсуда отменила приговор. 17 августа 2018 года Татьяну освободили, но дело до сих пор идет.

Ольга Зеленина, Пособничество в покушении на контрабанду наркотических средств, совершенном организованной группой, 1 месяц в СИЗО-6.

В 2012 эксперт Пензенского НИИ сельского хозяйства Ольга Зеленина дала заключение, что кондитерский мак — не наркотик. За это женщину обвинили в пособничестве контрабанде. Ольгу отправили под арест на два месяца, но спустя половину срока отпустили под подписку о невыезде из Москвы.

Анастасия (имя изменено по просьбе героини), кража, совершенная в особо крупном размере, 6 месяцев в СИЗО-6.

В ноябре 2016 года Анастасию обвинили в краже у своей знакомой часов стоимостью 1,8 миллионов рублей. Несмотря на то, что девушка эти часы никогда не видела, ее отправили в СИЗО. Через полгода Анастасию отпустили за неимением доказательств, но дело ее окончательно не закрыто — раз в несколько месяцев его возобновляют, а потом опять приостанавливают.

Про попадание в СИЗО

Ольга Зеленина: Меня задержали в августе — переломном месяце для Москвы. Если днем тепло, то вечером уже холодно. Людей берут неожиданно, не давая собраться и взять запасные трусики, маечки, тампоны. Женщины оказываются совершенно беспомощны — забирают в летних платьях, и, когда наступало похолодание, они оказывались не одеты и не обуты.

Хорошо, что у меня с собой был кошелек с деньгами, и когда мы приехали в Москву, мальчики, которые меня сопровождали, позволили зайти в магазин и купить кофту теплую.

Анастасия: В СИЗО привели сначала в маленькую комнату, где фотографируют, снимают отпечатки пальцев и вбивают в базу. Там сидела такая милая тетенька, которая принимала меня и еще одну маленькую цыганку. И эта женщина говорит: «Так, девчули, сейчас пойдете купаться». Нас заводят в какую-то страшную душевую, на лавке стоят две железные тарелки с жареной вонючей селедкой. Помои просто. И женщина эта говорит: «Вы поешьте и помойтесь сразу». Меня начинает воротить, и я говорю: «Вы, Марина Федоровна, знаете, я не буду. Я, конечно, понимаю, что это госбюджет, но не буду». И ни поесть, ни помыться я не смогла — там эта душевая вся в грибке. Я подумала, что я там не то что не отмоюсь, но еще и подхвачу что-нибудь.

На территории СИЗО № 6. Фото: Алексей Белкин / ТАСС

Потом нас повели в жаровую (комната, где проводят термическую обработку — «МБХ медиа») — там надо забрать матрас для кровати. Заходим, а там все воняет. Я повесила матрас на плечо, шла в камеру и думала: «Что это за Колыма вообще?».

Про карантин

Ольга Зеленина: Всех вновь прибывших проверяют буквально «на вшивость” — ищут видимые признаки инфекционных заболеваний, при их отсутствии помещают сначала в карантин. Берут анализы на ВИЧ и туберкулез. По результатам уже перемещают в ту или иную камеру. В карантине я пробыла где-то дней семь. Это такая большая камера человек на сорок, там кровати в два яруса стоят. В туалете стена была до пояса, причем находилась прямо рядом с обеденным столом.

Социально опасных людей я там не видела. То есть тех, чьи преступления связаны с причинением вреда, насилием против личности и прочим — не встречала. В основном все простое — узбечка-домработница украла у хозяйки золотую цепочку стоимостью три тысячи рублей. Цыганка-молдаванка украла кошелек, молоденькая мамочка украла в магазине ползунки для грудного ребенка. Была и экзотика: стюардессу-китаянку подозревали в контрабанде: в её чемодане нашли вещества, не являющиеся в Китае наркотиками, а в России ими признанные. И эта девушка совершенно не понимала, за что ее арестовали. Или делала вид, что не понимала.

Мы много общались друг с другом. Практически каждый рассказывал, почему он туда попал.

Анастасия: Мы приходим в карантин, а там двухъярусные железные кровати. По центру деревянный стол с потрепанными книжками, заколоченные решетками окна за ними — детская площадка. Просто фильм ужасов. Кроватей было восемь. Если мест не хватало — людей вышвыривали на пол.

Вообще в карантине я всего день провела — быстро раскидали.

Про камеры

Анастасия: После карантина ведут на «смотрины» к начальнику тюрьмы и к его свите — психологу и фельдшеру. Они начинают задавать всякие дебильные вопросы: «Кто такая, что расскажешь? Где работаешь? Как умудрилась?» То есть они смотрят, кто из какого социального слоя и распределяют. Есть камеры, где сидят наркоманы, тяжкие и прочие. Не будут же экономических и убийц вместе сажать. Хоть здесь спасибо.

Татьяна Сухарева: Камера у меня была на сорок человек. Две трети — «наркотические» статьи, остальная часть — мошенничество. Пара краж, сутенерки, одну обвиняли в убийстве и была девушка по контрабанде.

Я очень много писала жалоб, ко мне приходили из «Комитета против пыток», и появилась угроза, что я научу писать жалобы сокамерниц.

В один момент, меня то ли по просьбе старшей, то ли еще по каким-то причинам поместили в спецблок. Это закрытая территория, там сидят четыре человека. Туда входят только дежурные помощники начальника СИЗО. И на проверках там всегда большая вооруженная команда. Решетки там двойные, да еще и бактериологическая лаборатория рядом. Круглый год там водились комары и никакого вида из окна — вот она, 120-я камера спецблока.

Ольга Зеленина: Я была в маленькой камере — спецблоке. Камера у нас была удивительная — Надя Толоконникова с ее незаконченным высшим образованием; Ирина, у нее было даже два высших, одно из них — юридическое. А третья девушка была гражданкой Швеции. Женщины были исключительные. Мы разговаривали на «вы», читали и обсуждали книги, выставки и политические события. То есть абсолютно не те женщины, которых следует держать в заключении.

У нас была женщина, которая искренне переживала и болела за меня. Очень надеялась, что апелляционный суд меня отпустит. Я у нее спросила, почему она так за меня переживает, а она говорит: «У меня есть и свой дополнительный интерес. Когда вы уйдете — освободится нижнее место, а то мне трудно залезать наверх».

Анастасия: Меня посадили в камеру на 44 человека, но нас там было 58. Меня сначала на раскладушку положили. Но скоро освободилось первое место, и «старшая» сделала так, что меня положили на это место.

Камера в СИЗО № 6. Фото: onk-moscow.ru

Со мной были абсолютно обычные женщины, некоторые даже из светского общества. В основном все были «экономические». Сама «старшая» по экономической статье сидела, и она подбирала себе сокамерниц. Она как-то могла регулировать эти вопросы на территории СИЗО, и людей в камеру подбирала адекватных. Никакой «блат-педали» (блатное давление — «МБХ медиа») не было, все были интеллигентные дамочки.

Про «старших»

Татьяна Сухарева: В камере есть «старшая» — лицо необходимое, она выстраивает отношения с администрацией, организует все. Есть еще «дорожница» — она руководит «дорогами» и заносом телефонов. «Дороги» это межкамерная связь. Распускается кофта, из нее делается типа шнура. На него привязывается носок с грузом, и в этом носке можно передать телефоны и записки. Записки эти назывались «эмками». Дороги, как и телефоны запрещены, за них можно влететь в карцер

Когда я сидела в большой камере, мне «старшая» сказала, чтобы я не жаловалась правозащитникам на условия содержания, так как жалобы грозят «шмонами», потерей телефонов и другими видами давления.

Ольга Зеленина: Я была в «маленькой» камере, и у нас там была старшая. Я об этом не знала. И только когда ее срок пребывания закончился, нам сказали, что надо выбрать старшую. Я была взрослее других, предложили мне, но я отказалась. В итоге старшей стала Надя Толоконникова, она сказала: «Мне интересен такой опыт, хочу попробовать».

Про питание

Ольга Зеленина: Кормили плохо. В карантине выдавали булки черного хлеба, не разрезанные, клеклые, съедобной была только корочка.

Ну, а если родственники передавали, например, яблоки, то сотрудники СИЗО их резали на кусочки. Объясняли, что там якобы могли быть наркотики. Но вообще это все делалось, чтобы максимально унизить человека.

Татьяна Сухарева: Первый раз, когда я в СИЗО была, никакого мяса не было, только рыба, причем очень дерьмовая, иногда даже с червями. Какая-нибудь поганая каша и что-то типа супа, где нет даже намека на мясо. Положенные 50 граммов давали только на котлеты в Рождество и на Новый год. Яйца, молоко и творог дают только мамочкам, ВИЧ-инфицированным и тяжелобольным.

В СИЗО № 6. Фото: Дмитрий Лебедев / Коммерсантъ

Анастасия: То, что там давали, есть было невозможно. Мне из кафе приносили еду. У меня были деньги на счету, я заказывала. Мне как-то кашу с червяками принесли, я сотруднице сказала. Она ойкнула и пошла выкидывать. Не знаю, как там жили люди, у которых не было возможности заказать еду.

Про кафе, спортзал и платные услуги:

Татьяна Сухарева: В СИЗО есть магазин «Калужский». Там по очень завышенным ценам можно заказать еду, если есть деньги на счете. Родственники могут передавать еду, но там есть ограничения. Колбасу, например, только сырокопченую, рыбу в летний период нельзя и так далее.

Анастасия: Тюрьма — дорогое удовольствие. Ты оплачиваешь все. Хочешь спортзал, хочешь — массаж. Можно волосы покрасить. Но я не самоубийца туда ходить, можно подцепить любую заразу. Я как-то заплатила полторы тысячи за маникюр просто, чтобы посидеть и отдохнуть, не делала там ничего. Ходила в спортзал, там все железное и жуткое. Не помню, сколько стоило, но это были вполне вменяемые деньги. Три тысячи за десять посещений что ли.

Про сотрудников и систему

Ольга Зеленина: Сотрудники очень разные. Одна дама кричала как угорелая и требовала не курить. Вот вроде бы она кричит, и это неправильное поведение, а с другой стороны, она запрещала курение, и это правильно, потому что мне плохо от дыма. То есть она о моем здоровье заботилась. Эта кричащая женщина, которая мне казалась жуткой грубиянкой, пришла в камеру и спросила: «Господи, а как же вы спите на этом матрасе, у вас же он совсем продавлен!» А я не знала, что можно просить дополнительный матрас. Лежала на том, что есть и ждала, пока это кончится. И эта «грубиянка» сделала для меня больше чем те, которые были ласковыми и добрыми, но молча проходили мимо моей беды.

Система очень жесткая. Пословица «Я начальник — ты дурак» там очень четко работает, и ты в СИЗО абсолютно бесправен. Написание жалоб кажется бесполезным. Я там писала письма и генеральному прокурору, и директору ФСКН. Жалобы сдают сотрудникам СИЗО, и ты даже не знаешь — ушли они или нет. Просишь снять копию, потому что сам пишешь много, и времени нет. А тебе в ответ говорят: «Мы копию не сняли, ксерокс не работает».

Самые страшные дни — это суббота и воскресенье. В эти дни нет никакого движения, никаких известий с воли, никаких новостей и писем. И жизнь умирает. Если в жизни ждете субботу и воскресенье ждете, там выходные не в радость. Там ждут понедельник — чтобы что-то двигалось-двигалось к свободе, к выходу.

Про телефоны и связь с внешним миром

Анастасия: СИЗО-6 считается «красным» (жизнь в СИЗО полностью контролирует администрация — «МБХ медиа»). На первом этаже сидят бывшие сотрудники-мужчины. Со связью сложнее, но телефоны есть. Бывает так, что покупаешь себе какой-нибудь alcatel touch за 50 тысяч рублей, его отбирают, а потом этот же телефон продают за эти же деньги. У нас был общий на камеру телефон, его «дорогой» передали.

Все СИЗО взаимосвязаны. СИЗО-6 общается с «Матросской тишиной», «Матросская тишина» общается еще с кем-то. У нас сидела девушка, жена какого-то коммерсанта, а сам он сидел в «Матросской тишине». И этот коммерсант оттуда решал вопросы своей жены. Еще люди передают записочки, когда ездят на суды, например.

Мы за телефон с камеры скидывались по 45 тысяч. Самый обычный стоил в районе 30. Но можно было и айфончик за 70 тысяч заказать. Все это согласовывалось со «старшей».

Ольга Зеленина: У нас в спецблоке никаких телефонов не видела. В нашей камере все было максимально по закону. Никаких «дорог», записочек, звонков…

Про стукачей и привилегии

Ольга Зеленина: Часто ходили разговоры, что в каждой камере есть стукач.

Когда меня поместили в камеру, у нас каждый день проходили обыски. Я в СИЗО была первый раз, думала, что это норма. А Надя Толоконникова потом сказала, что с моим появлением стали обыскивать. «Вы, наверное, им что-то говорите», — сказала она. Мне было это так удивительно, зачем мне что-то рассказывать. Да я до тюрьмы и про Pussy Riot ничего не слышала. Лично я сотрудников СИЗО не интересовала абсолютно, на тот период мое дело не было известным. А вот дело Pussy Riot было политическим, Надины тетрадки и записи постоянно изымали.

Анастасия: Да меня саму за стукача считали. Там была пара оперш, они были милые тетки, прям служат Отечеству. И на перекличках они меня выделяли, что ли. Это вызывало подозрения, меня даже проверять пытались. Спрашивали, с кем я разговаривала, когда вели в камеру. Были какие-то стукачи, но кто и откуда — не знаю. Один раз было забавно: появился в камере новый телефон — на следующий день «шмон».То есть кто-то все равно сдавал, просто никогда никого не палили.

Татьяна Сухарева: Есть женщины, которые изначально признают вину. И есть основания думать, что к таким делам именно эти женщины и относятся. Если человек признает вину, могут, например, принести что-то из запрещенной еды. Типа шоколадки с алкоголем.

Про гигиену

Анастасия: Гигиена — отдельная история. Раз в месяц приносят целлофановый пакет, в котором лежат прокладки «Натали», которые, наверное, уже даже не выпускают, кусок хозяйственного мыла, который воняет дерьмом и туалетную бумагу, которой задницу ободрать можно. Я этим всем не пользовалась, покупала все необходимое через интернет-магазин.

В СИЗО № 6. Фото: Анатолий Жданов / Коммерсантъ

Про медицину, проверки и унижения

Анастасия: Нас кормили просроченными таблетками, видимо, хотели, чтобы мы сдохли. Я у докторов как-то попросила таблетки, и вижу что там вообще срок годности отрезан. А один раз была такая история, когда принесли на камеру мешок таблеток. На каких-то срок годности стоял — 2015 год, 2013 год и так далее. Лучше бы не давали.

Если что-то срочное, то можно за отдельную плату даже своего доктора вызвать. Женщина из моей камеры так делала — вызывала из частной клиники своего врача. Но это дорого и приходится долго ждать.

В СИЗО есть так называемый «голый четверг». Ты выходишь в халате нараспах, а там стоит либо вечно пьяный фельдшер Ринат, либо фельдшер Лариса. Они смотрели, чтобы побоев не было. На самом деле они больше на камеру работают, то есть делают вид, что работают. Мы даже не стояли перед ними, мы проходили мимо — распахиваешь халат, отходишь — запахиваешь. Вообще это странно и неправильно — мужчина не должен на голых женщин так смотреть.

Ольга Зеленина: Как-то меня отправили на осмотр в город. На меня надели наручники, в сопровождении двух вооруженных конвоиров, повезли в обычную городскую поликлинику. Вели мимо спокойных граждан Москвы как опасного преступника под вооруженным конвоем. А врач, когда я перед ним предстала в наручниках, перестал во мне видеть человека, пациента, а видел лишь преступника. Он не задавал нормальных вопросов, не осмотрел меня, не спросил откуда синяки, не дал советов, а написал какую-то формальную бумажку: «Все нормально, сидеть может». Я смотрела на этого человека и мне стыдно за него было.

Татьяна Сухарева: Ну и гинекологической кабинет. Особо унизительно это когда шмон и ищут телефон. Могут залезть рукой глубоко «туда» в поисках телефона. То есть чуть ли не по локоть. За это оперативницу одна грузинка укусила. Бывало так, что требуют телефон и говорят: «Если ты сейчас не отдашь телефон, мы всю камеру через гинекологическое кресло пропустим». У нас это было в качестве угроз.

О разнице между «мужскими» и «женскими» СИЗО

Анастасия: У женщин, наверное, проще сидеть. У женщин нет понятий, а есть правила. Если ты соблюдаешь эти правила, у тебя никаких проблем не будет. А если ты их нарушаешь, к тебе возникнут вопросы. Наверное, по понятиям жить сложнее, чем по правилам.

Причем правила простые: не брать чужое, соблюдать общий режим. Уважать старших, уважать тех, кто долго уже сидит и у которых психика нарушена. Не врать.

Жизнь после

Ольга Зеленина: Шесть лет длится мое уголовное преследование, эти шесть лет я не жила нормальной жизнью. У меня умерла мама, так и не дождавшись известий, что я на свободе и невиновна, и могу быть с ней рядом. Внучка без меня пошла в первый класс, во второй, третий, четвертый, пятый, в шестой! Я не была шесть лет с семьей. Дочь меня не видела, внуки меня не видели, Я не жила нормально все эти годы. Я лишь боролась против несправедливого обвинения.

Не будучи признанной судом виновной я уже шесть лет отбыла за то, чего я не делала вообще, и продолжаю отбывать.

Буду ли я радоваться, если завтра меня оправдают с правом реабилитации? Да, буду! Несмотря на боль и горечь от того, что шесть лет никто не слышал моих доводов о невиновности:

Раньше, когда адвокаты говорили: «Я выиграл дело», я не понимала — как же он выиграл, если приговор не оправдательный, а условный. Чем он гордится? А теперь я понимаю, что это радость и гордость — человека не посадили, и не сломали ему жизнь. А представьте скольким ее сломали. Ради званий, непонятных амбиций.

Татьяна Сухарева: Пока я находилась в СИЗО, я не могла сдать отчеты, у меня закрыли две фирмы. Сейчас я хотела зарегистрировать ООО — «Центр по противодействию фабрикациям уголовных дел», но налоговая отказывает. Я написала жалобу, буду судиться, вплоть до Конституционного суда и ЕСПЧ. Но по факту меня лишили возможности работать. Постоянно звонят коллекторы. Из-за того, что я была в СИЗО, я не могу расплатиться по кредитам. Более четырех лет они не могут доказать вину. Они меня гнобяти просто не дают жить. Надеются, что я признаюсь. Но этого не будет.

Анастасия: Я стала более закрытой, стала больше ценить тех, кого не ценила. После СИЗО я боюсь людей обидеть.

Не могу сказать, что это сильно отразилось на моей работе, меня приняли в одну хорошую компанию. Правда, была проблема поехать на форум, где будут первые лица государства. А там, где первые лица, «бывшие зэчки» быть не могут!

Мое дело давно приостановили. Но, когда подходят сроки отчитываться — его снова возобновляют, а потом опять приостанавливают. И скоро я так два года праздновать буду. Позову друзей, выпьем.

Автор: Елизавета Королькова; МБХ медиа