Загадки страны Робин Бэдов

Даже сейчас еще есть места, где никакая коррупция и торгашество невозможны – в команде альпинистов, в постели влюбленных, в кубрике ледокола на Северном морском пути… Да, собственно, везде, где есть тесный изолированный коллектив, полнота человеческих отношений, опасность и цель. В противном случае, миссия выживания невыполнима. …Если на Западе о коррупции говорят языком цифр, у нас – языком эмоций и страшных случаев. С одной стороны – сложный математический аппарат, цифры, графики, критерии и осторожные выводы, с другой – слова возмущения и обреченности. Но как в одном, так и в другом случае осмысление этого явления едва ли сдвигается с мертвой точки. Мы так и остаемся в бредовом пространстве идеологии.

Собственно, что такое коррупция? Явление, процесс, свойство, или метафора, не говорящая ни о чем? Да, мы имеем определение Мирового Банка: «коррупция это использование общественного положения для частной выгоды», то есть коррупция – это некий способ действий, практика. Имеются также рейтинги «Трэнсперенси Интернешнл», где каждая страна из года в год получает свое место в списке, – место, которое из года в год флуктуирует, меняясь в одну или другую сторону. Но ни праксеология Мирового Банка, ни рейтингомания «Международной Прозрачности» не дает нам понимания этого явления, его причин, его следствий, его места в картине мира.

Но все же хочется напомнить, что даже сейчас еще есть места, где никакая коррупция и торгашество невозможны – в команде альпинистов, в постели влюбленных, в кубрике ледокола на Северном морском пути… Да, собственно, везде, где есть тесный изолированный коллектив, полнота человеческих отношений, опасность и цель. В противном случае, миссия выживания невыполнима.

Болезнь управления на фоне социального неравенства

У многих наших соотечественников ведущиеся на Западе споры – является ли разгул коррупции в постсоветских странах «наследием коммунизма» или он обусловлен объективными причинами «переходного периода» – могут вызвать лишь улыбку. Самые смелые из западных профессоров выдвигают предположения, что это «моральный феномен», либо следствие «низкого морального уровня правящей элиты постсоветских стран», а то и неизвестно чем вызванное «падение эффективности управления».

У нас, на востоке Европы все наоборот – коррупцию склонны считать недостатком в целом замечательной системы – эдакой «социальной болезнью», от которой можно и нужно избавляться.

Так, когда и от кого мы подцепили эту болезнь управления? Неизвестно. Собственно, все, что накопила западная мысль, извиваясь вокруг коррупции – это набор эмпирических закономерностей, кое-каких рецептов, да безнадежная путаница между тем, где причины, а где следствия.

И все же одна зацепка у нас есть – вспомните, когда наши чиновники перестали носить мундиры и стали одеваться как бизнесмены?

В Советском Союзе это началось после смерти Сталина, а с приходом Брежнева внешний вид советского чиновника получил свое завершение – добротный, но немодный костюм, галстук неброской расцветки, однотонная рубашка. И чем крепче страна увязала в системе мирового капитализма, пытаясь стать «нормальной», тем сильнее становилась и коррупция. Логично предположить, что, отказавшись от мундиров и внешних проявлений своего служения , приняв более «демократичный» вид, чиновники отбросили и саму идею служения (а всякое служение жертвенно по своей сути) неким высшим ценностям – царю-батюшке или народу, обществу или справедливости…

Но коррупция – это не социальная болезнь. Скорее, это свидетельство сдвига ценностей. Нельзя не заметить, что наименее коррумпированные страны мира – Норвегия, Финляндия, Дания, Швеция – это страны с наименьшим уровнем социального неравенства, чудом сохранившие «welfare state», систему всеобщего благосостояния. И наоборот – страны, где работает формула человек труда = ничтожество , стоят в ряду наиболее коррумпированных.

Есть и другие вопросы. Ведь мировое чиновничество не становится менее коррумпированным, все как раз наоборот – растут размеры взяток, их дают чаще, да и об успехах в борьбе с коррупцией что-то не слышно. Если это «страны, переживающие переходной период», то к чему они в действительности переходят – и каков будет конечный результат? Не являются ли те немногие вышеназванные страны северной Европы, в которых проживает едва ли сотая доля мирового населения исключением из правила, лишь подтверждающим правило? Если коррупция – это проявление неэффективности управления, то почему эта неэффективность с каждым годом нарастает? Неужели в действительности «коль мир сдвигается к бредовому положению вещей, то все, что нам остается – это сдвигаться к бредовой точке зрения»?

Увы, но тезис о коррупции как о следствии неэффективности управления – в лучшем случае полуправда, ибо корни ее – в самой запутанной, самой темной сфере – мотивации человека. Неэффективность – но в чем, в выполнении какой задачи? Ведь с точки зрения задачи личного обогащения чиновник, выдравший из не чистого на руку бизнесмена 50 тысяч долларов – весьма эффективен. Более того, он справедлив – добычей надо делиться….

Скорее, мы можем говорить лишь о смене ценностных акцентов, смене мотивации, смене взглядов на жизнь целого поколения жителей большей части планеты. При этом совершенно неясно, где причина, а где следствие.

Парадоксы коррупции

Прежде всего, коррупционный акт для чиновника, особенно мелкого – это не падение, но возвышение . Коррумпированный чиновник – человек возвысившийся. Это уже не «шляпа», заискивающий перед крупным бизнесом, это его равноправный партнер. Это не винтик в машине управления, это человек, конвертирующий свою власть в материальные выгоды. Или – в выгоды нематериальные, или в еще большую власть. Есть ведь и немонетарная коррупция.

Принято думать, что коррупционер, это человек, берущий взятки. Ошибка: идеальный коррупционер – человек вообще не берущий взятки . За него это сделает человечек, регулирующий доступ к телу и следящий за пополнением счетов хозяина. Парадокс, но идеальный коррупционер – человек лично честный, просто ему наплевать на общественные ценности. Собственно, он уже не коррупционер, а эгоистичный политик. Он использует власть, данную ему обществом, чтобы получать еще большую личную власть, а деньги приходят сами. Но где вы видели политиков неэгоистичных, политиков, не стремящихся к еще большей власти?

Принято думать, что коррупция причиняет один вред, разрушая демократию, веру в торжество справедливости, но она приносит и пользу . Раздавая друг другу взятки, примиряются враждующие кланы и партии, а бизнес получает преференции перед иностранным капиталом, сохраняет рабочие места. Политические партии, получая миллионы за место в партийном списке, могут расширять свои структуры. Наконец, мздоимцы-врачи и педагоги могут позволить себе тот образ жизни, который куда более соответствует их общественному статусу. Разве справедливо, чтобы грузчик зарабатывал больше, чем заведующий отделением городской больницы?

Есть разные виды взяток, разные обстоятельства. Бывают ситуации, когда коррупция, особенно ее украинский вариант, сближает людей. Прежде чем дать взятку, вам надо найти кума, свата, родственника, знакомого, и лишь через него, когда вы получите рекомендации, вы можете получить право дать взятку. Конечно, взятка пожарникам, это одно, но сотня тысяч, данная лично в руки мэру города, чтобы открыть свой магазин – это покупка входного билета в круг «свояков».

Есть моменты и более интимные. Дача взятки, особенно крупной – это своего рода жертвоприношение. Скупые жертвы христиан (свечка перед иконкой), да цветочки на могилку родственников – вот и все, что осталось от прежних времен, пока отношения между людьми не пропитал совсем иной раствор. В эпохи более ранние и жертвы были серьезнее – дети, пленные, женщины, мизинцы левой руки… Дача взятки дает нам возможность вспомнить те времена, когда мы были способны искренне верить, способны на подлинную жертву, жертву-как-утрату – то, что и сделало нас людьми…

Но главный парадокс коррупции в ином – современное государство с его тотальностью рыночных отношений и императивом всеобщей продажности больше всего нуждается в неподкупности своих чиновников и институтов власти – и оно само разрушается, лишая себя через коррупцию доверия общества и смысла существования. Неолиберализм, как и коммунизм – утопия убийственная.

Луч света в темное царство проливает недавний отчет организации «Индем», поведавший о размахе коррупции в России. Россия, в отличие от Украины , дает довольно подробную коррупционную статистику.

«Россияне ежегодно тратят на взятки и другие неофициальные выплаты 36 млрд. долларов, что составляет 12% ВВП России». Как выяснила «Индем», в российском парламенте уже сформировался «своеобразный рынок коррупционных трансакций. Вполне вероятно, что “теневой доход” членов основных комитетов Думы в 15-20 раз превышает их официальную зарплату».

Впрочем, мы и без «Индема» знаем про чемоданы с деньгами, которые не так давно таскали по Верховной Раде. Сейчас уже не носят – просто суммы взяток выросли и не умещаются уже ни в один чемодан. Чего мы не знаем – когда количество переходит в качество, ведь на взятки идут суммы, превышающие госбюджет в несколько раз?

Не является ли система общественных отношений, в которой коррупционный обмен является двигателем как политики, так и экономики, чем-то качественно новым? Быть может, давно пора придумать ей более подходящее название: «турбо-капитализм», «неокапитализм», а может, это просто вневременная и абсолютная Нормальность?

Явление кода

Эрик Берн, создатель трансакционного анализа в одной из своих книг выдвинул идею жизненного скрипта. Скрипт – это образ действий, определяющий жизненный сценарий человека. Как считал Берн, человек не осознает свой скрипт, который закладывается в него еще в раннем детстве, обычно под влиянием семьи. Если скрипт несчастливый, то человек, даже как бы и против своей воли, стремится оказаться в тюрьме, спиться, покончить с собой и т.д., получая при этом мрачное удовлетворение, мол «я вам говорил, что так оно и будет». Если скрипт счастливый, – он станет везунчиком, почти не прилагая усилий.

Конечно, скандинав Берн не собирался перехитрить Фрейда. Он всего лишь высказал догадку о существовании неосознаваемого предписания образа отношений между людьми. Но разве коррупция – это не способ строить отношения? Откуда взялось это неосознанное предписание строить их через запугивание, унижение, вымогательство и подкуп?

На этот вопрос можно дать много ответов. Мы ответим словом из трех букв – КОД.

Код – это то, что никогда не являет себя непосредственно. Код всегда проявляется через что-то, оттого-то он так и неуловим. Код – это нечто вроде вируса, однажды проникшего в общественный организм и медленно, но неотвратимо превращающий его в некое подобие самого себя – жидкометаллического терминатора, способного к бесконечным метаморфозам, но не способного ни любить, ни созидать, ни дарить, ни отдаривать. Его наибольшая эффективность – в убийстве и уничтожении, омертвлении труда чуждых ему существ и бесконечном накоплении .

Код – это слепое пятно т.н. «политологии», которая так и не увязала глобальное разрастание коррупции с переходом капитализма в неолиберальную фазу, с его отказом от производства вообще (а с ним и от какой-либо творческой созидательной силы), проникновением его в сферу общественного и ее активным уничтожением. Рецепты борьбы с коррупцией, ее изучение, вся пышная демагогия о «демократизации» и «переходе», «экономическом росте» и «рационализации» – всего лишь попытки принять господство кода , подавив в себе последние моральные устои.

Внимание к коррупции вызвано не ее разгулом, и даже не ощущением беспомощности перед ее всепроникающей силой. Скорее, это ощущение того, что те общественные отношения, которые сложились за 30 послевоенных лет, в течение 30 последующих подвергались коррозии, а общественный консенсус – готов рухнуть. Капитал, накопив колоссальную мощь омертвленного труда и обретя полное господство над душами, больше не желает тащить на себе «народ», с его представлениями о морали, с его детьми, женщинами, занятостью, проблемами демографии и экологии. Его мощь стала поистине смертоносной.

Собственно код – это и есть предписание смерти.

Мечта, вывернутая наизнанку

Все, конечно, слышали легенду о Робин Гуде, – разбойнике, грабившем богатых, чтобы раздать их деньги бедным. Либо видели ее – Голливуд постарался.

Время не стерло легенду, но код реализовал ее в своей противоположности.

Теперь Робин Гуд – не герой и пример для подражания, а киношная фикция. Робин Гуд стал Робин Бэдом, – плохим Робином. Он больше не грабит богатых, все наоборот – он обогащает их, причем бедные сами несут последнее, отдаются и продаются. Теперь робин бэды – мы все.

В результате – нищета, одна нищета. Все, что мы имеем, – это несколько заклинаний, вроде «ВВП», «эффективность управления», «коррупция», «демократия», – которые тают, как медуза на ладонях.

Пространство кода – это пространство смерти. Его прикосновение, это ее прикосновение. Словами Юкио Мисимы – предчувствие таинственного экстаза, «момент чистый, как ничто в этом мире».

Андрей Маклаков, Диалог