— Вы 10 лет работали в прокуратуре, а сейчас защищаете права заключенных. Журналисты часто пишут, что вы «перешли с темной стороны на светлую». Вы согласны?
— Всё время, проведенное в прокуратуре, я работал в следствии. Сначала следователем, затем — в надзоре над следствием. Никакого ощущения, что я на «темной стороне» не было, ведь мы занимались поимкой насильников, убийц и так далее. Это больше журналистская метафора, которая описывает то, что происходит в правоохранительных органах сейчас — все эти безумные уголовные дела об экстремизме, политические дела. Иначе как «темную сторону» следствие воспринимать сейчас нельзя.
— Сейчас, когда вы занимаетесь правозащитой, вам стыдно за что-нибудь, что вы делали, когда были следователем?
— Нет. Нужно понимать, что до появления СК (в 2007 году СК был создан при прокуратуре, а в 2011-м был выделен в отдельную структуру — прим. «Бумаги»), а особенно в конце 90-х и начале нулевых была совершенно другая ситуация. Тогда для прокурора было абсолютно нормально, получив дело, прекратить его. Или отказаться от обвинения в суде, чтобы дело вернулось на новое расследование. И никто тогда не убивался из-за оправдательных приговоров, как сейчас.
Ситуация стала ухудшаться примерно с 2002 года. Всё больше выстраивалась иерархическая система, которая исключала независимость прокуроров, и вводилась палочная система, ориентирующая прокуроров не на реальную работу, а на улучшение статистики. Это довело ситуацию до абсурда. Прокуроры обязаны везде искать нарушения. Например, сейчас встречаются судебные иски от прокуроров о незакрытых электрических щитках в подъездах домов! И подобным занимается большинство прокуроров.
Не совсем понимаю, зачем нам в России, например, так часто применяемая 282-я «экстремистская» статья. Этому есть несколько конспирологическое объяснение — благодаря таким делам органы демонстрируют свою эффективность и необходимость. В последние годы в России снизилось количество убийств и других преступлений, соответственно, настоящих дел на всех следователей не хватает. Поэтому многие из них сейчас начинают рабочий день с того, что судорожно ищут уголовные дела, которыми могли бы заняться, а потом довести до суда. Ведь именно количество направленных в суд уголовных дел сейчас является главным показателем эффективности следователя для начальства.
В такой ситуации экстремизм, оскорбление чувств верующих и другие подобные статьи очень удобны. Зачем следователю расследовать сложное преступление, когда можно быстро состряпать дело об экстремизме? Уверен, три четверти нашей прокуратуры сейчас можно просто сократить, в СК — примерно такая же ситуация.
— Существует стереотип о том, что если вами всерьез заинтересовались органы, то наказания уже не избежать. Это так?
— Нужно учитывать, что процент оправдательных приговоров, который в России крайне маленький, — это только верхушка пирамиды. В последние годы возможность человека изменить свой правовой статус резко сместилась вниз по этой пирамиде. Если ты подсудимый, то с максимальной долей вероятности ты станешь осужденным. Но есть возможность поработать, например, на стадии до возбуждения уголовного дела. Именно в этот момент к делу часто подключаются «решалы», которые могут за взятку закрыть ваше дело.
— То есть основной шанс уйти от возможного наказания сейчас — это выбрать правильный момент для взятки?
— Во многом да. Причем сами люди в органах никогда не будут открыто просить взятку. Они действуют иначе — создают проблемы и ждут, когда человек сам предложит деньги.
— А если человек невиновен, это тоже основной вариант?
— Есть надежда на квалифицированного адвоката, но здесь людям нужно опасаться защитников по назначению, часть из которых сотрудничают со следствием. Они не защищают, а убеждают человека дать признательные показания, согласиться на особый порядок рассмотрения дела. При этом такие действия абсолютно неподотчетны. Любой следователь сейчас отвечает только перед своим начальником. Никакого надзора за следствием нет.
— Если человека уже задержали, что ему нужно делать?
— Ни в коем случае не нужно самому давать никакие показания. Нужно требовать и ждать адвоката, которого вы хорошо знаете. Уже с ним вы решите, что будете говорить, а что — нет. Начинать что-то самому объяснять следователю — самая большая ошибка, которую можно совершить.
— Если против задержанного нет никаких доказательств, это поможет? Или всё равно осудят?
— Массовая фабрикация уголовных дел — это больше стереотип. Фальсифицировать доказательства не очень просто. На руку подозреваемому здесь играет разобщенность правоохранительных органов и обязанность каждого из них — показывать хорошую статистику. Если кто-то в МВД фальсифицирует доказательства, в ведомстве есть отдел собственной безопасности, который с удовольствием начнет дело против него. А прокуратура с удовольствием поддержит его, потому что им тоже нужно улучшать статистику. Такая межведомственная борьба играет на руку гражданскому обществу.
— Вы провели в колонии больше полутора лет. Человеку, который ранее не был связан с криминалом, тяжело адаптироваться и выжить там?
— Если говорить о бытовых условиях, то в нынешних колониях можно выжить, даже если тебя никто не поддерживает. С большим трудом, но человек протянет. Если говорить о социальных проблемах, то лично я никогда не встречал случаев, когда к человеку применяли насилие или что-то подобное только из-за того, что он пока не понимает внутренней иерархии или понятийного аппарата.
В колонии на каждого «смотрят по личности». Если человек зашел в камеру и сказал «Добрый вечер. Я первый раз здесь. Помогите мне понять, что и как здесь устроено», ему всё объяснят и покажут. Главное, не нужно строить из себя бывалого. Это моментально раскусят.
Свод правил в колониях небольшой, потому что всё сведено до базовых потребностей. Людям не нужно быть одного мнения о поэзии Данте. Нет, им нужно определиться, как все будут ходить в туалет в камере.
— Какие правила лучше знать перед тем, как попадешь в камеру?
— Ни в коем случае нельзя врать о себе. И вашу биографию, и статью, по которой вы сидите, быстро узнают — сейчас почти во всех колониях у заключенных есть телефоны и интернет.
Обязательно нужно слушать то, что вам говорят и чему учат. Первые дни нужно только слушать и запоминать — второй раз никто повторять не будет. Не нужно пытаться изменить жизнь в камере под себя. Сразу станете врагом для всех. Это очень плохо закончится.
Еще желательно быстро понять, где в камере «отделенные» (низшая категория заключенных — прим. «Бумаги»). С ними нельзя общаться, нельзя трогать, нельзя пользоваться их вещами. Например, нельзя садиться на табуретку, которая стоит для «отделенных». Если вы один раз случайно присядете на нее, то вас могут простить. Но после второго такого случая начнутся серьезнейшие проблемы. Скорее всего, вы тоже станете «отделенным».
— Кто попадает в эту категорию?
— Геи, педофилы, в женских колониях — убийцы детей. Еще «крысы» — те, кто в бараке взял чужое без спроса. «Отделенным» нельзя пользоваться общими вещами, им нельзя никого трогать, с ними никто не общается. Также их отправляют на самые тяжелые или неприятные работы. Например, они моют унитазы.
— Часто ли применяется насилие в колониях?
— За полтора года я видел только пару драк между заключенными, и то их сразу растаскивали, чтобы это не дошло до администрации. Такое насилие крайне редко встречается.
Насилие со стороны сотрудников колонии, наоборот, постоянное. Пытки очень распространены, так принято в этой системе. Они не понимают, почему так нельзя обращаться с заключенными. Одно оправдание: «Он же зэк».
— Зоны делят на «красные» и «черные». Те, что контролируются администрацией, и те, где руководят заключенные. Как это влияет на жизнь обычного арестанта?
— В «черных» зонах всегда есть несколько смотрящих воров, с которыми советуется администрация, и там больше живут по понятиям. Блатные не ходят на работу, не ходят на завтрак или ужин, а просто лежат в бараках целый день. В «красных» всё делается по правилам внутреннего распорядка, установленным администрацией.
Это может показаться странным, но многие стремятся попасть на «черную» зону — считается, что там меньше абсурдной жестокости и больше порядка. Но романтизировать их тоже не стоит. Те же самые понятия могут очень быстро повернуть против вас так, что вы даже не поймете, что произошло. Везде тяжело, но везде можно выжить.
— В колониях много привилегированных заключенных, которые живут там совсем не как в тюрьме?
— Колония — это срез общества. Как в Москве одновременно есть и Рублевка, и Чертаново, так и в колонии 5–10 человек живут шикарно, а основная масса — совсем нет. Многие зэки даже не получают передач. Либо им некому помочь, либо человек отказывается что-то брать от семьи, чтобы не ущемлять ее.
— Как обычному человеку можно улучшить свою жизнь в колонии?
— Кроме передач от родных, есть много возможностей. Например, «внести на общее». То есть зайти через блатных или администрацию и на свои деньги что-то улучшить в зоне. Например, отремонтировать туалет или какое-нибудь помещение. С этим будет проще жить, но нужно помнить, что если ты вложился один раз, с тебя будут просить регулярно.
— Как заключенные получают мобильные телефоны?
— Только с ведома администрации колонии. Точно так же в колонии попадают наркотики, спиртное и всё прочее. За это нужно платить. И платить втридорога. Сумму, которую нужно заплатить за телефон, я не скажу, но она довольно большая. Скажем так, если у вас на воле был мобильный, то и там у вас будет мобильный. Только более старой модели, скорее всего.
— Бывшие заключенные часто рассказывают, что в колониях вынуждены были работать по 12–16 часов в день за несколько сотен рублей в месяц. Это так?
— Несколько сотен — это еще роскошь. Платят и по 30, и по 60 рублей в месяц. Дело в том, что сама колония ничего не производит. В промзоне, куда водят на работу зэков, работают несколько частных предприятий, которые арендовали там помещение и договорились с администрацией о привлечении заключенных. Причем, по разным оценкам, до 80 % заключенных, которые работают на таких предприятиях, не трудоустроены официально (об этом регулярно сообщают правозащитники и профильное издание «Медиазона» — прим. «Бумаги»). Платят соответственно. Причем из этих денег с зэка еще снимают за питание, одежду и так далее.
— С какими главными проблемами вы лично сталкивались в колонии?
— Неопределенность. Не знаешь, что и когда с тобой произойдет. К остальному привыкаешь. В плане общения проблем точно не было. Там можно встретить уникально развитых людей, а в библиотеке найти и Бродского, и Кафку, и Сэлинджера, и всё что угодно. Я не думаю, что там больше маргинальных людей, чем на воле. На воле ты просто можешь развернуться и уйти от такого человека, а там, даже поругавшись в хлам, вы остаетесь в одной камере и никуда из нее не денетесь. Поэтому ты вынужден находить компромиссы со всеми.
— Как вы считаете, много ли сейчас невиновных в колониях?
— Во-первых, очень много тех, кто не должен там находиться. Например, студенты, у которых нашли 0,3 грамма амфетамина. Они садятся на 7–8 лет, а потом выходят, и им некуда податься. У них нет ни работы, ни профессии, ничего. Отсутствие профессии — это самое важное. Люди оказываются на свободе и не могут устроиться на работу. От этого происходят рецидивы.
Через «Русь сидящую» проходит масса приговоров, и, по нашим оценкам, около двух третей из них выносятся с серьезными нарушениями, которые должны приводить к их отмене, — слишком большими сроками, неправильной статьей и так далее. Если говорить о невиновных, то я думаю, что можно смело говорить, что таких 25–30 % от всех осужденных.
— Сложно ли перестроиться с заключения в колонии на обычную жизнь в плане поведения?
— На мой взгляд, такого рода проблемы после освобождения сильно преувеличены. Там никто не заставляет говорить на фене или что-то подобное. В целом, если вы будете на воле вести себя как на зоне, то точно не пропадете. Там люди учатся тщательно следить за своими словами. За каждое слово или поступок вы можете ответить. На воле же можно послать кого угодно и уйти. На зоне в такой ситуации вы, может быть, и уйдете, но недалеко и ненадолго.
Автор: Павел Мерзликин; БУМАГА
