Михаил Шемякин: «С диагнозом «вялотекущая шизофрения» нас упрятывали в сумасшедшие дома…»

Почти 40 лет назад в парижском аэропорту Орли приземлился самолет, с которого в эпатажном солдатском полушубке по трапу сошел Михаил Шемякин. Молодой питерский художник прибыл в столицу Франции налегке: не только без багажа, но и без советского гражданства…

…а встречала его известная галерейщица Дина Верни, которая к этому времени успела организовать в Париже выставку шемякинских работ (тайно, в дипломатическом багаже вывезенных из СССР).

По-женски к статному петербуржцу эта бизнесвумен была, разумеется, неравнодушна, но условия, как принято у тамошних акул капитализма, поставила жесткие: она гарантирует художнику безбедную жизнь и 10-летний контракт, но он должен выкинуть из головы заумную метафизику и заняться натюрмортами, которые хорошо продаются в ее галерее. «Не для того я вырвался из одной клетки, чтобы оказаться в другой, пусть и золотой», — без колебаний ответил Шемякин и на следующий день был выброшен на улицу. Ночевал в гараже на грязных матрасах, потом поселился в заброшенной бильярдной, где не было ни света, ни газа, ни горячей воды, а три года спустя представил парижским снобам акварельный цикл «Петербургский карнавал», принесший ему мировую славу.

10 лет во. Франции, 26 — в Америке… Михаил признается, что вернулся три года назад в Европу, потому что дважды в месяц летать через океан в Россию и обратно стало весьма затруднительно. Ну кто мог бы подумать полвека назад, когда со своим другом Шемякин пытался вплавь из Сухуми добраться до Турции, что спустя годы его так будет притягивать русская земля? Правда, прошедшие десятилетия превратили некогда гонимого диссидента, которому КГБ не доверял даже плевательницы мыть в Эрмитаже, в кремлевского баловня: Ельцин его одарил Государственной премией, Путин одним росчерком пера выделил помещение в 600 метров под мастерскую, Медведев наградил орденом..

Если в молодости Шемякина могли арестовать за то, что он разгуливал по Ленинграду в цилиндре и фраке, то теперь ему не возбраняется заявиться на аудиенцию к президенту России в вылинявшем картузе и сапогах, а там, где когда-то художника неоднократно допрашивали, нынче он пьет чай с генералами. Те даже вручили ему ценный подарок — барометр с золотой табличкой «От сотрудников ЧК, ГПУ, КГБ и ФСБ гениальному Шемякину», а педагоги переименованной в лицей художественной школы при Институте имени Репина, из которой Михаила в свое время отчислили с волчьим билетом, того и гляди начнут устраивать для своих воспитанников экскурсии в жуткую питерскую коммуналку, где он некогда обитал. Впрочем, из колоритных, пьющих по-черному соседей, запомнивших, как он притаскивал домой мясные туши и, подвесив их к потолку комнаты в качестве моделей, устраивал со своими длинноволосыми друзьями туземные пляски вокруг, вряд ли там кто-то остался.

Сегодня 67-летний художник утверждает, что служит красоте, которая красивой не выглядит, — может, поэтому его творческая манера вызывает у неискушенной публики столько споров? Что интересно, покойный академик Дмитрий Лихачев, например, наделенный абсолютным вкусом, как некоторые — абсолютным слухом, был одним из самых авторитетных сторонников появления шемякинских скульптур в Санкт-Петербурге, а вот пресса подвергла эти творения обструкции. На ожесточенные нападки Шемякин реагировал в своем стиле: для особо злых и, как он выражается, «похабных» статей завел папочку «бяки-антишемяки», а самой рьяной критикессе отправил большую посылку с туалетной бумагой и одноразовыми трусами, тем самым выразив отношение к ее опусам.

 

Думаю, работы Шемякина, как и его поступки, оценивать с позиции холодного ума и трезвого анализа невозможно — надо просто отбросить путы условностей и отдать себя во власть карнавальной стихии, наслаждаясь буйством красок и гротесковостью форм, по-детски радуясь и замирая от сладкого ужаса. Не зря же произведения художника хранятся в нью-йоркском «Метрополитене» и парижском Музее современного искусства, в московской Третьяковке и в санкт-петербургском Русском музее, не случайно он один из тех избранных, кого подделывают при жизни…

Шемякин, уверен, мог стать бы очень богатым, но к этому никогда не стремился. Деньги, вырученные за пластинки своего друга Высоцкого, которые он записывал на протяжении многих лет, отдал в Комитет по освобождению советских военнопленных, а свое американское поместье не раз закладывал, чтобы купить для скульптур бронзу. Бывало, что не снимал дома пальто, поскольку электричество было отключено за неуплату, да и сейчас за гроши занимается театром — кстати, в Вильнюсе, где мы встретились, он поставил балет Лео Делиба «Коппелия», для которого написал либретто, придумал костюмы и декорации.

Самую исчерпывающую рецензию на его творчество дал Владимир Высоцкий, который посвятил Шемякину больше песен, чем Марине Влади. Он написал когда-то:

А все, что друг мой сотворил, —
От Бога, не от беса.
Он крупного помола был,
Крутого был замеса.

«С ДИАГНОЗОМ «ВЯЛОТЕКУЩАЯ ШИЗОФРЕНИЯ» НАС УПРЯТЫВАЛИ В СУМАСШЕДШИЕ ДОМА, ГДЕ СТАРАТЕЛЬНО ВЫБИВАЛИ ИНАКОМЫСЛИЕ ПРИ ПОМОЩИ ИНСУЛИНА»

— Михаил, добрый вечер, и, несмотря на бушующую над Вильнюсом грозу, он, я уверен, действительно добрый. Мы с вами находимся сейчас не в США, гражданином которых вы являетесь, не во Франции, где живете в последние годы, и не у нас в Украине, а в Литве, на нейтральной, так сказать, территории, и то, что мне удалось вас настичь (пусть даже в Вильнюсе), я считаю большой удачей. Вас всегда окружало множество загадочных слухов и баек, и человеку со стороны порой нелегко разобраться, насколько они соответствуют истине. Утверждают, к примеру, что ваш отец происходил из кабардинского рода Кардановых…

Миша Шемякин, 1950 год, Ленинград

— …да, он урожденный Файзулла…

— …и, если верить СМИ, сегодня клан Кардановых насчитывает около 65 тысяч человек, среди которых покойный президент Кабардино-Балкарии Валерий Коков и знаменитый дирижер Юрий Темирканов. У этого могучего рода есть, пишут, свой гимн, флаг, герб…

— …и даже (смеется) газета.

— Вот интересно: вы ощущаете себя его частью, вам от одной мысли о столь мощном генеалогическом древе теплее становится?

— Вы знаете, в непростые минуты (а их в судьбе художника и просто человека, который пытается принести миру что-то необычайное, выпадает немало), это очень согревает душу. Вообще, приятно сознавать, что у меня есть малая родина — Кавказ, который я обожаю, есть родня, среди которой много талантливых и неординарных людей. Я, например, с радостью помогаю художникам Северного Кавказа независимо от того, принадлежат они к нашему клану старинному и огромному или нет. В частности, открыл для себя несколько скульпторов и одного из лучших художников Кабардино-Балкарии Руслана Цримова, которого хочу представить во Франции, — благодаря моему легкому вмешательству (разумеется, с благословения Кокова) у него стала как-то продвигаться карьера. Раз Шемякин-Карданов его отметил, значит, и отношение к нему стало другим, а в целом для меня важно, чтобы люди узнали, что существует такая страна — Черкесия.

— Почему на родине вас называют Мухаммедом?

— Прежде всего потому, что эта республика мусульманская. Многие земляки говорят: «Ну какой же ты Майкл, какой Мишель? Ты наш Мухаммед» (смеется).

— Я где-то читал, что в Кабардино-Балкарии вам подарили саблю, папаху и скакуна по имени Каро — где они, если не секрет, сейчас?

По отцовской линии Михаил Шемякин связан со знатным кабардинским родом Кардановых, у которых есть свой гимн, флаг, герб и даже газета

— Сабля находится в замке, где я живу, папахи, многочисленные черкесские пояса и кинжалы — там же, а коня было достаточно трудно вывезти, потому что он повсюду призы завоевывал. Сегодня уже его потомки побеждают в скачках, а принадлежат эти красавцы мне.

— Вы не раз называли себя инакомыслящим, а как в пору жизни в Советском Союзе к этому неестественному образованию, к этой стране относились?

— Вы знаете, все, что случилось у нас после 1917 года, здравомыслящего человека не очень радует, хотя, на мой взгляд, распад Союза, решение о котором было принято в Беловежской Пуще, произошел слишком быстро, и думаю, что даже республики, которые мечтали от старшего брата освободиться, испытали на первых порах какое-то неудобство. Впрочем, я-то был выслан из СССР намного раньше — еще в 71-м году.

— В чем выражалось ваше диссидентство в ту пору?

— В чем? Я имел наглость видеть мир своими глазами. Это уже считалось преступлением, но нас как идеологических преступников в тюрьмы и лагеря не сажали, а просто-напросто объявляли психически больными. С диагнозом «вялотекущая шизофрения» (этот термин был изобретен в 60-е годы и использовался для расправы с инакомыслящими) нас упрятывали в сумасшедшие дома, где старательно выбивали инакомыслие при помощи инсулина или каких-то новых психотропных препаратов.

— Вы помните, как впервые столкнулись с государством лоб в лоб?

— Это в довольно раннем случилось возрасте — я занимался в художественной средней школе, которую чиновники из определенных органов мне как раз и не дали окончить. Меня, помню, вызвали на собеседование в большой дом, где объявили: «Учиться мы больше вам не дадим, поскольку вы отрицательно действуете на своих друзей и соратников по искусству», и с тех пор, куда бы я ни сдавал экзамены, во всех заведениях, включая семинарию, в приеме мне было отказано. Поэтому и устроился в Эрмитаже чернорабочим и занимался самообразованием.

Наша бригада из 12 человек — сплошь художники! — обслуживала весь огромный Эрмитаж. Уборка мусора и вынос помоев, таскание скульптур, развешивание массивных картин — все это ложилось на плечи тощих парней, которые получали мизерную даже по тем меркам зарплату в 28 рублей 50 копеек, но мы пахали, потому что нам позволяли бесплатно копировать полотна великих мастеров (если кто-либо подавал заявку официально, это стоило три рубля в час, а работа над копией длилась иногда полгода — то есть для этого нужно было быть миллионером).

«Я имел наглость видеть мир своими глазами». В эмиграции, 1975 год

«МЕНЯ СПАС КГБ, И ЭТОГО Я НЕ СКРЫВАЮ»

— Вы, знаю, были подвергнуты принудительному лечению в спецклинике для душевнобольных…

— …имени Осипова, которая находилась в ведении госбезопасности. Это была экспериментальная база, где на нас испробовали новые психотропные препараты.

— Сколько времени вы там провели?

— Полгода.

— А помните, что ощутили, когда там оказались? Страх, ужас, отчаяние?

— Нет, но это, поверьте, очень непросто для нормального человека — очутиться среди 68-ми действительно тяжело больных людей…

— …после Эрмитажа, где царила наверняка высокая творческая атмосфера…

— И после Эрмитажа, и просто после моей мастерской, где все было подчинено эстетике, где стояли старинные шкафы с фолиантами, — благо в то время все это недорого стоило. Вещи мы покупали в утильсырье (смеется)…

— Да?

— Ну, конечно — за рубль можно было выторговать великолепный старинный подсвечник или несколько древних книг. Я испытал шок, когда оказался в палате, где тебя каждый день колют, где над тобой проводят какие-то дикие эксперименты. Ты причем — не человек и даже не номер…

— Овощ?

— Нет, овощем тебя лишь пытаются сделать, а ты просто больной: «Больной, отойди!», «Больной, не стой у окна!»… По психике это, конечно, било ужасно.

С выдающимся российским философом, искусствоведом, теологом, одним из вдохновителей ОБЭРИУ Яковом Друскиным, 1970 год. «Яков Семенович жил очень бедно, был абсолютным аскетом»

— «Меня спас КГБ, — признались однажды вы, — и этого я не скрываю» — неужели и впрямь для мировой культуры вас сохранили доблестные советские чекисты?

— Совершенно верно, и я не устаю это повторять, потому что, когда был арестован…

— …арестованы, простите, за что?

— В то время обвинений не предъявляли — вас могли просто схватить на улице и привести на допрос.

— С обыском, как полагается?

— Да, причем обыски у меня были неоднократно — и с ордером, и без. Приходили милиционеры, начинали что-то искать… Тогда такие люди, как я, с юных лет находились вне закона, поэтому мы воспринимали это как само собой разумеющееся.

— Понятно, и что же чекисты?

— Человек, представившийся Смирновым, беседовал со мной очень вежливо (к слову, я только недавно узнал его настоящую фамилию — выяснилось, что моим изгнанием занимался полковник Попов). Фактически я был мальчишкой, особенно по меркам Союза, — 28 лет: это сейчас 30-летние бизнесмены ворочают миллиардами…

— …если карта ложится…

— Да, или с пулей оказываются в голове, или с миллиардными счетами в банках в оффшорных зонах, а в то время в 28 лет ты был просто пацан, и когда полковник КГБ сказал мне: «Михал Михалыч, хочу с вами поговорить», я был ошарашен. Сначала подумал, что он надо мной издевается, но увидел совершенно серьезные глаза, а псевдо-Смирнов продолжал: «У вас три пути на выбор. Первый — снова очутиться в сумасшедшем доме, только уже на долгий срок, второй — попасть в лагерь, откуда вы не выйдете, потому что будете все время получать дополнительные сроки перед освобождением, а третий — тот, который мы вам предлагаем и от души советуем: бесшумно покинуть Советский Союз. Не скрою: условия будут тяжелые, вы не имеете права даже с родителями попрощаться, не говоря уж о том, чтобы поставить их об отъезде в известность. С собой не должны брать ничего, даже маленький чемоданчик, а на начало заграничной жизни мы вам даем 50 долларов».

«ПОЛКОВНИК КГБ МНЕ СКАЗАЛ: «УЕЗЖАЙТЕ! РОССИЯ НЕ ВСЕГДА БУДЕТ ТАКОЙ, ОНА, ВОЗМОЖНО, ИЗМЕНИТСЯ, И ОЧЕНЬ СИЛЬНО, И МЫ ХОТЕЛИ БЫ ВИДЕТЬ ВАС ВЕРНУВШИМСЯ СО ЩИТОМ, А НЕ НА ЩИТЕ»

— Еще, значит, и денег пообещали?

«Такие люди, как я, с юных лет находились вне закона»

— Ну вот — полтинник. «С родителями сможете связаться лишь через два месяца после того, как пересечете границу, а пока вам категорически запрещается сообщать кому-либо о том, что покидаете СССР навсегда». Мне, кстати, еще одна интересная фраза запомнилась: «Задержаться на свободе Союз художников вам не даст — они нас доносами забросают, и мы вынуждены будем вас изолировать» — иными словами, он дал мне понять, кто в основном меня травит и изгоняет. Полковник попросил показать паспорт, а получив его (я всегда носил документы в кармане), развернул, достал коробок со спичками и принялся некоторые страницы сжигать.

— На ваших глазах?

— На моих. Я, разумеется, был ошарашен. «Обождите, — пролепетал, — что вы делаете?», а он в ответ: «Сейчас поймете». Стряхнул с обгоревших страниц пепел и произнес: «Сейчас вы пойдете в такое-то отделение милиции по такому-то адресу и заявите, что неприятность случилась: ваш паспорт сгорел — случайно уронили на кухне в печку. Взамен вам выдадут новый, где должны проставить несколько штампов: о разводе (в то время я был разведен) и о том, что у вас есть дочь, но, получив чистенький паспорт, не заходите в соседнюю дверь, а сразу ко мне — я сам вам оформлю и загранпаспорт, и визу».

После такого инструктажа я осмелился задать вопрос, который напрашивался: «Простите, а почему вы, имеющий неограниченную власть, жжете мой паспорт, почему я должен скрывать, что разведен? Вы же на уровне Господа Бога, и вдруг какие-то странные ухищрения, непонятные рекомендации, которым мне нужно следовать…».

Он вздохнул: «Поймите, Михал Михалыч, свои — хуже врагов», а когда увидел мои вытаращенные от изумления глаза, растолковал, что имел в виду. «У нас, — пояснил, — несколько есть отделов, которые занимаются диссидентами. По мнению одного из них, вас неплохо бы посадить, а второй против вашего выдворения из СССР, поскольку за вами очень удобно следить. Вы собираете у себя в мастерской поэтов, музыкантов, писателей, и, если уедете, группа распадется, наблюдать за этими субъектами станет сложнее (тем самым он дал мне понять, что в нашу небольшую среду был внедрен осведомитель. – М. Ш.). Ну и, наконец, третий отдел, наш, считает, что мы должны спасти вас как художника. Уезжайте! Если выживете — здорово, и мой вам совет: меньше занимайтесь политикой, больше рисуйте!». Немного помолчав, он добавил: «Россия не будет такой всегда, она, возможно, изменится, и очень сильно, и мы хотели бы видеть вас вернувшимся со щитом, а не на щите».

С Борисом Ельциным. «Это был смешной, но очень живой человек»

— В 71-м году он такое сказал?

— Да, почти 40 лет назад, представляете? Надеюсь, вы теперь понимаете, почему я запомнил все слово в слово, ведь если сейчас, когда это рассказываю, вы изумляетесь, то для того времени это звучало совсем неожиданно.

— Вывезти картины вам не позволили?

— Нет, ничего личного — только собаку. У меня была маленькая пластиковая авоська, потому что брать чемодан запретили, так вот, туда я положил сточенные ножички странной формы — для натюрмортов и дощечку для резки мяса, которую мне подарил знаменитый философ Яков Семенович Друскин. Его старший брат был музыковедом, а Яков Семенович возглавлял группу обэриутов: Хармс, Введенский… Он-то меня как раз с их стихами и познакомил — впервые я читал сочинения этих великих людей в оригиналах, которые он сохранил, ну, а на кухне у него были какие-то ножички, тарелки щербатые — Друскин жил очень бедно, был абсолютным аскетом. Эти предметы я у него и попросил. Он удивился: «Миша, зачем вам — они же такие старые?». — «Вот этим и дороги мне», — я ответил. Мы много работали, мне было жаль с ним расставаться, а еще я взял с собой в новую жизнь несколько репродукций.

В аэропорту я и мой маленький багаж в авоське подвергли тщательному досмотру. Минуты за две до посадки в самолет появились люди с незапоминающимися тусклыми лицами — явно сотрудники органов госбезопасности, которые заставили меня снять сапоги, стали распарывать фуражку, искали что-то в подкладке солдатского тулупа, в котором я вылетал. «А что вы, собственно говоря, ищете?» — поинтересовался. «Ничего, — буркнули они, — ищем то, что должны искать». Когда объявили, что посадка окончена (а мой пес был уже на борту), я понял, что меня разыграли, подставили…

— …кошмар!..

— …и первая мысль была: «Ну вот и все… Ты согласился на эту игру и проиграл, и сейчас поедешь туда, где тебе в этой стране и место». Понимаете, они, коммунисты, создали такую систему, что я, не совершая никакого криминала (просто писал картины, делал сам для себя иллюстрации к Гофману, Диккенсу, Достоевскому), ощущал свое существование по отношению к этому обществу криминальным. Вот шел по улице и сознавал: я не тот, в ком оно заинтересовано, таким, как я, место в дурдоме или в ГУЛАГе — вот там мы у себя, а здесь находимся нелегально, и это чувство было постоянным, как «Процесс» Кафки. Я понимал, что за мной и за моими друзьями идет наблюдение, и мы явно делаем что-то не то: пишем не те картины, не те стихи — всем своим образом жизни доказываем, что этому обществу не нужны.

В последние годы Михаил Шемякин наведывается в Россию почти каждый месяц. С экс-канцлером ФРГ Герхардом Шредером и Владимиром Путиным в библиотеке Калининградского университета

Когда я понял, что, наверное, не в Париж поеду, как собирался, а туда, где мне и следует быть, страха отнюдь не почувствовал — только легкое чувство досады и какое-то облегчение от того, что все прояснилось. И правда, чего бояться-то, если и так живешь, как в зоне? Когда они стали прокалывать иголками сушеные фрукты и яблоки, когда разложили мои ножички, один из них, здоровенный балбес под два метра ростом, спросил: «Ты что, мясник, что ли?». — «Нет, — я ответил, — художник, а эти вещи нужны для того, чтобы их срисовывать» (не «писать» произнес или «натюрморт делать» — не поймет, а «срисовывать»). Тогда они отошли в сторону, и я увидел, как один из них крутит у виска пальцем.

— Шизик, мол…

— «Что же ты раньше этого не сказал? — развеселились они. — Давай собирай манатки и дуй к самолету — уже трап отъехал». Вслед я услышал: «Художник!» — прозвучало это с таким презрением (типа шизоид, сумасшедший, — что, мол, с него возьмешь?) — и я понесся к трапу. Все пассажиры смотрели на меня, разумеется, волком, потому что из-за меня задержали вылет, но вот взревели турбины и я полетел в Париж.

«ЕЛЬЦИН ГРОМЫХНУЛ: «СВОЙ ГОЛОС Я ОТДАЮ ЗА ШЕМЯКИНА И ПРЕМИЮ ВРУЧУ ЕМУ САМ»

— Вы жили сначала во Франции, потом в США, а три года назад снова вернулись во Францию. «Я, — признались недавно вы, — американский подданный и становиться русским подданным не собираюсь. Российский паспорт готов принять только вместе с демократией — мне ни к чему гражданство недемократической страны». Скажите, а русский народ, на ваш взгляд, готов к демократии?

— Это как раз тот вопрос, который постоянно задают себе русские люди, но ответы на него слышат самые разноречивые. Одни считают, что народ еще не созрел, другие — что они живут уже довольно неплохо и общество является демократическим. Мне очень хотелось бы, чтобы россияне жили в демократическом государстве, однако, увы…

В прошлом году Михаил Шемякин получил от президента России Дмитрия Медведева орден Дружбы. «Медали для меня мало что значат — это смешные побрякушки»

При этой системе, основным недостатком которой является отсутствие законов (вместо них лишь постоянные разговоры о том, что пора обуздать коррупцию и навести порядок), нужно бороться прежде всего с беззаконием, и если закон будет написан для всех, а не только для нищих и полунищих, в этой стране воцарится подлинная демократия. Пока же в России нет такого равенства всех перед законом, как в Соединенных Штатах: там, извините, и президент может сесть, если прокололся. Не скажу, что Америка…

— … страна идеальная…

— Именно, но мне запомнилась фраза Эрнста Неизвестного — это очень интересный скульптор, но как мыслитель он для меня, пожалуй, еще более любопытен. Однажды его спросили: «А почему вы не остались в Европе — вы же почетный гражданин Швейцарии?» — и он сказал: «Если рая на земле нет, то из всех адов мы выбрали самый приемлемый для существования», и я под этим тоже подписываюсь.

Безусловно, у Соединенных Штатов есть свои недостатки, но на сегодня по понятию, что такое человек перед законом, США занимают первое место.

Как каждый русский, я люблю Старый Свет. Еще Достоевский заметил: «Русскому Европа так же драгоценна, как Россия: каждый камень в ней мил и дорог… О, русским дороги эти старые чужие камни, эти чудеса старого божьего мира, эти осколки святых чудес; и даже это нам дороже, чем им самим!», но сейчас, живя во Франции, я ощущаю себя в музее, а до этого 26 лет провел в настоящей динамичной стране — пусть и со своими недостатками.

— В 93-м году, спустя 22 года после изгнания, вы получили Государственную премию России, причем изначально в списке лауреатов вас не было — Ельцин собственноручно туда вас вписал, а затем лично вручил эту награду во время своего визита в Соединенные Штаты. Почему он был к вам так расположен?

— Что интересно, с Ельциным мы познакомились из-за афганских дел — мне нужно было обсудить кое-какие вопросы, связанные с картами минных полей. Как вы знаете, на Женевской конференции по защите жертв войны, которая прошла в 1993 году, российские чиновники совершили по отношению к своим гражданам очередное предательство: там ни слова не было сказано о наших пленных, а их, официально пропавших без вести, насчитывалось свыше 300 человек. Люди на самом деле об их существовании знали, были фотографии, свидетельствующие, в каких ужасных условиях содержатся русские пленные у некоторых афганских полевых командиров (конечно, были и исключения — такие, как Масуд, прозванный Львом пустыни: замечательный человек).

Скульптура Шемякина «Сфинкс», символизирующая сталинскую репрессивную систему, была установлена в 1995 году на набережной Робеспьера в Петербурге, напротив печально знаменитых «Крестов»

— Чтобы выжить в плену, некоторые советские солдаты вынуждены были принять мусульманство…

— Кто-то принимал, кто-то отказывался, но дело в другом: некоторые афганские командиры (а там множество группировок действовало) были просто садистами, и, поскольку я когда-то помогал радио «Свободный Афганистан», мне пришлось напомнить о существовании пленных: организовать комитет по их спасению, созвать пресс-конференцию… Иными словами, я использовал свое имя и имена своих друзей — крупных политиков и музыкантов, деятелей искусства, которые в этот комитет вошли, чтобы обратить внимание на судьбы несчастных, попавших в беду ребят.

— Это правда, что вы летали в Афганистан вместе с женой?

— Потом уже, когда был организован Комитет, в котором самыми деятельными оказались я и моя супруга, нам пришлось в очень тревожное время отправиться в Афганистан. Сперва прилетели в Пакистан, перешли нелегально границу и приехали в самый страшный лагерь к господину Хекматияру, который прославился своей жестокостью и плохим отношением к женщинам (незадолго до этого он убил двух французских журналистов, а за трупы потребовал 150 тысяч долларов. – Д. Г.). Выбраться оттуда живыми нам удалось лишь чудом, зато были спасены несколько солдат, а самое главное — мы смогли встретиться с будущим президентом Раббани и договориться об освобождении остальных пленных, то есть свою миссию я выполнил.

— Ельцин об этом знал?

— Разумеется, Борис Николаевич был в курсе. Мы приехали к нему по поводу все той же карты минных полей, прошли в кабинет, и вот сидим, пьем чай: моя супруга-американка, французский подданный Патрик Карпантье (мой галерейщик, которого я прихватил, чтобы с Ельциным познакомить) и я — бывший диссидент. В то время в Кремле была настоящая демократия: в коридоре курили люди, время от времени открывалась дверь кабинета и кто-то сообщал: «Борис Николаевич, здесь какая-то делегация приехала нидерландская», а он: «Да пошли они к черту, пусть подождут! Не дают с людьми чаю попить, — и уже к нам: — Видите, какая у меня жизнь?»…

— Потрясающе!

— Он рассказывал мне об одном, о другом, о третьем и, вообще, напоминал большого такого Мальчиша-Кибальчиша. Ельцин вспоминал, как влезал куда-то на танк, рассказывал что-то о группе «Альфа», бегал по комнате, кричал, размахивал руками — одним словом, это был смешной, но очень живой человек, и когда я поговорил с моим другом юности Владимиром Буковским…

— …знаменитым диссидентом, который за свободную Россию боролся…

— Да, тем самым, который из 34 лет, прожитых в СССР, 12 провел в тюрьмах, а сейчас живет под Лондоном в Кембридже, так вот, Володя охарактеризовал его почти моими словами: «Смешной человек — он Мальчиша-Кибальчиша мне напомнил» (хотя в гайдаровской сказке, как вы помните, был еще и Мальчиш-Плохиш)…

«КГБ ДИССИДЕНТОВ ПРЕСЛЕДОВАЛ, ДОПРАШИВАЛ И САЖАЛ, НО НЕ ПО СВОЕЙ ИНИЦИАТИВЕ — В ОСНОВНОМ РАСПРАВЛЯЛИСЬ ДРУГ С ДРУГОМ ЛЮДИ ИСКУССТВА»

— Вашей фамилии действительно в списке претендентов на Госпремию не оказалось?

Бронзовый шемякинский Петр I поставлен в Петропавловской крепости в 1991 году. «Петр — фигура многогранная, для меня он был как раз первым демократом»

— Да, и Ельцин спросил: «А где Шемякин?» (а я в то время выполнил как раз серию иллюстраций — литографии к произведениям Володи Высоцкого). Ему ответили: «Его прокатили», а у Ельцина как президента Российской Федерации было право на решающий голос. Он громыхнул своим басом: «А я свой отдаю за Шемякина и премию вручу ему сам». Меня поздравили, а потом я год ждал визита Бориса Николаевича в Америку, но он слово сдержал — премию вручил лично (причем, когда произносил по такому случаю речь, от него уже коньячком изрядно попахивало).

Я, помню, заметил, что на одной руке у него отсутствует несколько пальцев, и, когда увидел значок, который нужно привинчивать, грешным делом, подумал: «А как же он мне сейчас будет его прикреплять — наверное, произойдет заминка». Даже обеспокоился, потому что всюду же телекамеры — российские, американские, но Ельцин так ловко мне его присобачил — в мгновение ока. Сказалась, наверное, тренировка…

— Вот видите, а не выпил бы, может, и не так был бы ловок…

— Возможно… Борис Николаевич попросил у меня прощения за все страдания, которые причинили мне большевики, подчеркнув, что к ним никакого отношения не имел, и сказал (у меня эта пленка хранится): «Михал Михалыч, если это в ваших силах, простите нас хоть на столько» — и показал: мол, на донышке. Не хватало только этого профессионального жеста (делает вид, что опрокидывает рюмку).

— В Санкт-Петербурге напротив «Крестов» стоят как дань памяти всем незаконно репрессированным во времена большевизма людям ваши двуликие сфинксы — как вы считаете, сегодня России крепкая, твердая рука нужна или нет?

— Вот этого как раз больше всего нормальные россияне боятся. Их настораживает последовательно выстраиваемая вертикаль власти…

— …жесткая!..

— …и одновременно параллели, которые проводятся в заказных книгах: типа великий Сталин и великий Владимир Владимирович Путин. Я знал Путина во время первого президентского срока — это был интересный живой человек, который, чувствовалось, действительно о России думал, но когда я встретился с ним во второй срок, он уже был «зализан» — есть такое понятие. Чувствовалось, что достучаться до него трудно — Владимир Владимирович уже где-то там, наверху, и все эти идеи насчет того, не пора ли пересмотреть, кем же на самом деле был Сталин, беспокоят меня очень и очень сильно, как и разговоры о сильной руке, — у нас уже несколько их было.

— И чем закончилось?

— Вы сами знаете, чем.

— «Меня иногда спрашивают, — признаетесь вы, — мол, как ты, диссидент, отсидевший в дурдомах и изгнанный из страны в солдатской шинели без гроша в кармане, сидишь чуть ли не в обнимку с кагэбэшником Путиным? — и тогда я вынимаю из своего огорода камень и начинаю объяснять». Что именно вы объясняете?

— Рассказываю, кто меня спас, — ту историю, которую вы уже знаете. Довольно ведь часто слышать приходится: «КГБ нас сживал со свету…», причем в основном бухтят те, кто были стукачами и никаких проблем с Комитетом госбезопасности не имели.

Да, фактически КГБ диссидентов преследовал, допрашивал и сажал, но не по своей, хочу подчеркнуть, инициативе. В основном расправлялись друг с другом люди искусства…

С Дмитрием Гордоном в Вильнюсском театре оперы и балета. «Мне очень хотелось бы, чтобы россияне жили в демократическом обществе…»

Фото Феликса РОЗЕНШТЕЙНА

— …завистники…

— …потому что это Союз художников травил Шемякина, Михнова-Войтенко и нонконформистов, Союз писателей уничтожал Солженицына и Бродского, которого именно с подачи СП выслали, Союз композиторов бил Слонимского, Тищенко, Губайдулину, Шнитке, а потом все хором вой поднимали: «Смотрите, как расправляются!». Повторяю: я никогда не забуду фразы: «Задержаться на свободе Союз художников вам не даст», а кто ее произнес? Полковник госбезопасности…

— …Попов-Смирнов…

— Да, и он не угрожал: «Мы не дадим вам…». Совершенно иначе было сказано, другая использовалась формулировка — к сожалению, правильная…

— Из рук президента России Медведева вы получили орден Дружбы — эта награда вас как-то согрела, окрылила или была не очень желанной?

— Вы знаете, мне не хотелось повторять жест Солженицына, который в свое время от ордена Андрея Первозванного отказался, — все это хорошо, мило, но сегодня я согласен с новой диссиденткой, правозащитницей (к сожалению, не помню ее имени), которая выступила в журнале «Сноб». Есть в Москве достаточно такой неплохой…

— …издаваемый медиа-группой «Живи!»…

— …и там очень интересные интервью (например, с Охлобыстиным), так вот, эта правозащитница сказала: «Пришло время, когда нужно Медведева поддержать». Я полностью с ней в этом плане согласен, а мой отказ от медали (так непочтительно называет мой собеседник орден. – Д. Г.) был бы воспринят как выпад против него. Медали, как вы понимаете, для меня мало что значат — это смешные всего-навсего побрякушки (особенно сейчас, когда действует целый бизнес по созданию каких-то новых орденов и медалей). Из того же разряда дворянские общества, в которые нынче модно вступать, — выясняется, что все кругом князья, графья и маркизы, и меня это, понятное дело, смешит. Когда зовут в подобные организации, вежливо отказываюсь, хотя, поверьте, к дворянскому сословию какое-то отношение имею.

— «В России, — сказали вы, — сейчас у власти находятся бесы»…

— (Смеется).

— Какие-то надежды на демократизацию российского общества с Медведевым вы связываете?

— Да, безусловно: он — представитель более молодого поколения с явно демократическими наклонностями, и это именно наклонности, понимаете? У одних они преступные, у других демократические (которые, впрочем, тоже считаются в России преступными)… Не исключено, что ему придется за это дорого расплачиваться, — хотя дай-то Бог, чтобы сошло с рук. Люди, думающие о судьбе России, все-таки мечтают о том, чтобы он…

— …укрепился?

— Да, совершенно верно!

«РОССИЮ НЕЛЬЗЯ НЕ ЛЮБИТЬ — ПРЕЖДЕ ВСЕГО ПОТОМУ, ЧТО ОНА МОЯ. РОДНЮ НЕ ВЫБИРАЮТ: КАКУЮ ПОЛУЧИЛИ, С ТАКОЙ И ДОЛЖНЫ ЖИТЬ»

— И снова я вас процитирую. «Меня, — говорите вы, — спрашивают, чем отличаются жители других стран от нас? Прежде всего тем, что живут у себя дома, в своей стране, а русские живут не у себя. Каждый знает: если чей-то дом понравился какому-то нуворишу, несмотря на все сопротивление, его переселят на окраину, а из дома сделают магазин или выстроят на этом месте отель. Такого во Франции быть не может — там права человека защищает закон. Вы никогда не задумывались, в чем многовековая трагедия России?

— Конечно, задумывался, задумываюсь, и не я один: об этом веками размышляли такие философы, как Бердяев, Шестов, Федотов, Иванов, — кто только не ломал голову. Мне кажется, что, с одной стороны, основная трагедия россиян — их склонность к рабскому мышлению: раба нужно выдавливать из себя, вытравливать, как говорят многие мыслители, из своей крови…

— …по капле…

— …а, с другой стороны, у россиян совершенно искаженное понятие свободы, которое смешивается в их сознании с понятием анархизма. Это нация, которой очень трудно золотую середину нащупать: она к ней не склонна — или рабство, или разбой, анархия. Нормальная жизнь русского человека, к сожалению, не устраивает.

— Несмотря ни на что, Россию вы любите?

— Безусловно, да ее и нельзя не любить — прежде всего потому, что она моя. Как говорят в Одессе, родню не выбирают: какую получили, с такой и должны жить. Мы можем болеть за нее, переживать, но не отрекаться, и когда меня спрашивают: «А почему вы простили Россию, вернулись в нее своей творческой и просветительской деятельностью?», я отвечаю, что это абсолютно нормально. «Если вы внимательно проследите мою судьбу, — говорю, — увидите, что я никогда с Россией и не порывал — как только заработал свои первые деньги (это 76-й год), занялся созданием первого памятника нонконформистам. В 77-м я издал альманах — громадную томину в 600 страниц! — под названием «Аполлон-77», чем вызвал лютую ненависть и брань у первой волны эмиграции. Они окрестили мой труд большевистским тараном, попыткой разрушить старую эмигрантскую культуру…

— …а эта культура существовала?

— Разве что в виде воспоминаний о том, как какая-то княгиня танцевала на балах у генерал-губернатора и у государя с шалью, подаренной им лично. Конечно, КГБ предстоящим событием был ошарашен… Я знал, что к моменту выхода «Аполлона» против меня готовятся десятки разгромных статей: я ведь первый опубликовал Эдуарда Лимонова, Елену Щапову, Юрия Мамлеева — многих художников, которых Запад не знал. В этом альманахе впервые увидели свет сочинения Алексея Ремизова, Даниила Хармса, Александра Введенского, и когда на второй день в прессе появились безобразнейшие, почти хулиганские статьи белых эмигрантов…

— …недобитых…

(Смеется). …вот именно, все заготовленные КГБ памфлеты были зарублены. Ну а как? Если кого-то ругают белые, а мы, советские, присоединяемся к ним, получается, что мы заодно с княгиней Шаховской, руководившей газетой «Русская мысль», с Романом Гулем, издававшим «Новый Журнал», которые на «Аполлон» обрушились.

— Шутливо вы называете себя «лицом кавказской национальности», хотя в каждой шутке есть доля правды…

— …и это далеко не шутка.

— Как вы считаете, удастся ли России успокоить, утихомирить Кавказ, у вас есть свой рецепт?

— Вы знаете, я сейчас сотрудничаю с Хлопониным.

— …это полпред президента России на Северном Кавказе?

— Да, и совсем недавно, буквально на днях, во Владикавказе открыт очень большой, сложный для меня и очень трагичный памятник жертвам террора, посвященный прежде всего детям Беслана. Церемонию провел Александр Геннадиевич Хлопонин — я знаком с ним еще по тем временам, когда он был губернатором в Красноярске, и считаю его очень деятельным, ярким, преданным России и желающим сделать для нее что-то хорошее человеком. Не знаю, как у него получится, но в наших беседах я постоянно пытался обратить внимание Хлопонина (а через него и правительства, к которому по определенным причинам сегодня достучаться мне сложно) на то, что в первую очередь надо заняться молодежью Северного Кавказа.

 (Продолжение в следует)

Дмитрий ГОРДОН«Бульвар Гордона»

You may also like...