Цари

Нет в американской политике и общественной жизни более загадочного термина, чем «царь»: «Царь СПИДа», «Царь лекарств», «Царь транспорта», «Царь войны», «Царь автомобилей», «Царь бюджета», «Царь климата», «Царь коммуникаций», «Царь цензуры», «Царь копирайта», «Царь энергетики», «Царь продовольствия», «Царь разведки», «Царь цен», «Царь Ближнего Востока», «Царь госбезопасности» и даже «Царь границ» и «Царь Великих Озер»!

 Не сомневаюсь, что читатель, сталкиваясь всякий раз в прессе с подобными титулами государственных чиновников США, приходил в ступор: «Что это такое?! Какие, прости господи, цари в стране, которая в истории своей не ведала монархии, разве что на заре непродолжительной колониальной зависимости от матери–прародительницы, Туманного Альбиона?!»

Между тем история американского политического «царизма» достаточно продолжительна и разнообразна, чтобы можно было говорить если не об устойчивом элементе исполнительной власти, то по крайней мере — о навязчивом выверте мировоззрения, которое из года в год принуждает хозяев Белого Дома плодить синекуры, доводящие Конгресс и Сенат до бешенства.

Поразительно, что эпидемия «царизма» в США развивается по нарастающей: у Буша–старшего было 2 «царя», у Клинтона — уже 8, у «Дабьи» — 33, а у Обамы — целых 37! Не случайно сенатор Джон Маккейн уже отшутился в своем твиттере: «У Барака больше царей, чем было в династии Романовых за всю историю».

Бытует расхожее (и как водится — ошибочное) мнение о том, что термин «царь» — всего лишь досадное изобретение журналистов, которые удобства ради позволили себе бестактное сравнение бастиона мировой демократии с ужасами «русского царизма». Журналистам, мол, было лень выговаривать официальные чиновничьи титулы вроде «Директор офиса национальной политики по контролю за медикаментами», вот они и выпустили джинна из бутылки — «Царь лекарств». И теперь бедным политикам которое десятилетие приходится отмываться от оскорбительного прозвища.

Разумеется, «журналистская» этимология имеет под собой основание. Но даже самому популярному публицисту не под силу ввести в массовый обиход термин, который использовался бы в политике почти полтора века без поддержки со стороны самой политики. Сегодня в силу причин, о которых читатели скоро узнают, обитатели Белого Дома всячески дистанцируются от «царской» лексики. Однако были времена, когда политическая элита США не только заигрывала с термином, но и открыто его применяла на официальном уровне.

Причина живучести «царей» в Америке не только в единодушном общественном признании (а значит — и журналистами, и политиками, и избирателями) де–факто самого термина, но и в его плавающей семантике. В разные времена под словом «царь» понимались совершенно разные вещи, при этом эмоциональное отношение общества к этому слову в Америке также постоянно менялось.

В этом и заключена изюминка сюжета, выбранного нами для «Передовой»: проследить динамику смыслового изменения термина «царь» и связать эту динамику с политическим моментом и историческим контекстом — на мой взгляд, замечательнейшее времяпрепровождение для автора и читателей.

Не мне рассказывать соотечественникам, что «царей» в англо–саксонских весях отродясь не водилось. Этот высший титул монаршей власти традиционен для православных славянских государств — России, Болгарии и Сербии.

О «царях» Европа узнала в 1549 году из публикации выдающегося латинского трактата Rerum Moscoviticarum Commentarii («Записки о Московитских делах») австрийского дипломата, уроженца современной Словении, барона Сигизмунда фон Герберштейна. Ему же принадлежит авторство совершенно нелепой с лингвистической точки зрения транскрипции слова — «Czar». Остается только догадываться, откуда барон взял сочетание согласных «Cz» для передачи звука «Ц», ибо во всех западнославянских языках это сочетание звучит как «ч» (или его варианты), а «Ц» традиционно передается как «Ts». Что касается западноевропейских языков (не говоря о латыни, на которой был написан трактат), то в них любой из вариантов выглядит экзотически.

Какая–то глубинная мистика в орфографической путанице Герберштейна наверняка есть, ибо чудной иероглиф Czar в Европе прижился столь основательно, что до середины XIX века являл собой единственную общепринятую форму написания титула русского самодержца. В XIX веке филологи восстановили справедливость, и культурное население по меньшей мере трех стран — Германии, Франции и Англии — перешло на транскрипцию Tsar. Но Америка, верная своим бунтарским традициям, гордо отказалась от нововведения, сохранив преданность архаичному написанию барона Герберштейна.

Впервые на политическом небосклоне Соединенных Штатов «Czar» мелькнул в 1833 году с легкой руки Фрэнсиса Престона Блэра, издателя Washington Globe и верного помощника президента Эндрю Джексона в его праведной борьбе с «гидрой коррупции1 — Центральным Банком Соединенных Штатов. «Czar Nicholas», «Царь Николай» — такое оскорбительное прозвище дал Николасу Биддлу, тогдашнему президенту Центробанка, Фрэнк Блэр.

Совершенно очевидно, что в контексте времени ни о каком политическом термине речи не шло: «царь» в устах Блэра — лишь метафора, намекающая на авторитарные замашки банкира, видимо, напоминавшие американцам о заокеанском современнике — малознакомом 11–м императоре Всероссийском Николае Первом.

Однако случилось чудо: абсолютно чужеродный термин, не имеющий ни малейших корней в реалиях Америки, пришелся ко двору и зажил собственной жизнью. После Гражданской вой­ны прозвища «The Czar uv all the Amerikas», «Царь Всех Америк», стараниями журналиста Дэвида Росса Лока удостоился президент Эндрю Джонсон (не путайте с Эндрю Джексоном!). В 1890 году спикера Палаты представителей, республиканца Томаса Рида назвали «царем» («Czar») за попытки продавить кворум вопреки сопротивлению демократического меньшинства.

Почему–то считается, что именно в этом последнем казусе — с «царем Ридом» — термин обрел чисто политическое звучание. Думаю, это заблуждение: все перечисленные примеры использования слова «царь» в общественной жизни Америки демонстрируют лишь метафорическую коннотацию: деспот, тиран, царь! Именно так, без каких бы то ни было дополнительных нюансов и тонкостей, тем более — управленческой либо правовой нагрузки.

Сугубо негативному восприятию слова «царь» в Америке XIX века, особенно на излете столетия, способствовала массовая еврейская иммиграция из Российской империи. Раньше у американцев не было ни малейшего наполнения «царя», кроме уже помянутых исторически–революционных иллюзий: тирания, самодержавие, деспотия, единовластие — понятий единого смыслового ряда. Миллионы евреев, прибывших в Новый Свет, с энтузиазмом принялись обогащать аборигенов собственными ассоциациями — «черта оседлости», «погромы», «казаки», «Сибирь», «кнуты», усугубив тем самым и без того негативный эмоциональный фон злополучного титула.

Кульминацией эмоционально–метафорического этапа в эволюции термина «царь» в американской общественной и политической жизни стало назначение президентом Вудро Уилсоном в самый разгар Первой мировой войны Бернарда Баруха главой Военно–промышленного комитета (War Industry Board). Бернард Барух, советник Уилсона, а также всех последующих президентов — Уоррена Гардинга, Герберта Гувера, Франклина Рузвельта и Гарри Трумэна, — ключевая фигура истории XX века. Сразу после назначения он полушутя-полусерьезно назвал себя «Industry Czar», Царем промышленности! Прозвище тут же подхватили журналисты, а за ними и политики. Думаю, именно в этот момент в американской политической жизни открылась совершенно новая синекура.

Барух стал Царем промышленности аккурат через год после Февральской революции в России. Глубокий символизм самоназвания главного кукловода Америки первой половины ХХ века не способны завуалировать никакой юмор и самоирония: «Самодержец Старого Света (Николай Второй) свергнут с трона. Мир получил нового «царя» — «царя промышленности», «царя экономики», «царя свободного предпринимательства и равных возможностей», «царя Земли обетованной, обретенной в неожиданном месте — в Новом Свете», — примерно такие ассоциации приходят в голову, когда я размышляю над «монаршим» титулом Бернарда Баруха.

Обратите внимание на главное: не прошло и года после уничтожения российской монархии, а сугубо негативные ассоциации, связанные со словом «царь» в американском общественном сознании, развеялись в пух и прах. Вместо «тирании» и «деспотии» мы видим только одно — восхищение полной властью! Властью маленького, неизвестно откуда взявшегося человечка — ведь это же очевидный перифраз селфмейдмена и rugs–t–riches, американского национального мифа «из грязи в князи».

Парадоксальный разворот эмоциональных коннотаций на 180 градусов выглядит удивительным лишь на поверхности. Перед нами классическое карнавальное действо — эдакий вариант «бала шутов и нищих», со своими «царями», «папами», «главнокомандующими». Нет более привлекательного звания для простолюдина, чем звание самодержца.

Все разговоры об оскорбительности сравнения, о революционных идеалах и ценностях, о равенстве и братстве — хороши, пока сохраняется дихотомия: мы, свободные и революционные, — здесь, они — порабощенная толпа и тиран–самодержец, — там. Когда там все рушится, того уже нет, а есть только здесь, то позиция ничем не ограниченной власти обретает ранее не ведомую привлекательность и обольстительность. Я еще вчера — никто, а сегодня — самый настоящий «Czar»! Моя власть безгранична, и даже президент самой великой на свете страны — Америки — внимает каждому моему слову. Вот она — ожившая мечта поколений!

Забавно, что абсолютно идентичные процессы смены оценочных парадигм проходили и в Советской России: новые правители, вчерашние никакие маленькие люди, стали наделять себя запредельными полномочиями, о которых заокеанскому биржевому спекулянту Бернарду Баруху не приходилось и мечтать. Это, впрочем, уже другая история.

После прецедента Баруха на небосклоне американской политики в 20–е годы «цари» замельтешили по всем поводам и без повода:

Кенесо Маунтин Лэндис стал первым «царем баскетбола»;

Уильям Малдун короновался на «царя бокса» (в миру — председатель комитета по атлетике);

Эдвард Малруни жестоко карал самогонщиков в должности «пивного царя» (официально — председатель комитета по контролю за алкогольными напитками);

Николас Лонгворт, председатель Палаты представителей конца 20–х годов, получил любовный титул благодарной общественности — «гениальный царь» («Genial Czar»).

Обратите внимание, как контрастирует «царство» Лонгворта с «царством» его предшественника на посту главы парламента — «царя» — тирана Томаса Рида. Что тут скажешь: другой век — иные нравы!

В годы Второй мировой войны президент Рузвельт поставил производство «царей» на поток: 11 доверенных лиц президента в инвалидной коляске рьяно курировали основные направления сначала «Договора с нацией», а затем — военной экономики: «царь цен» Леон Хендерсон, «царь экономики» Джеймс Бирнс, «царь кораблей» Эмори Лэнд, «царь цензуры» Байрон Прайс, «царь информации» Элмер Девис, «царь продовольствия» Клод Викард и проч.

Именно в годы Рузвельта сформировалось современное официальное обоснование американского «царя» как доверенного лица, назначаемого президентом с одобрения (или без оного) Сената, на ключевую должность для координации межведомственных усилий либо для выполнения экстренных задач, связанных с той или иной временной программой действий.

Обоснование «царизма» при подобной формулировке лежит на поверхности: президент один, а насущных дел много. Не желая пускать важные проекты на самотек, президент назначает своего человека, которому он доверяет, для курирования того или иного направления, не подпадающего под юрисдикцию существующих ведомств исполнительной власти (читай — министерств, комиссий, советов, комитетов и проч.).

Житейская мотивация назначения «царя» также, на первый взгляд, прозрачна: бюрократическая машина громоздка, нерасторопна, плохо отлажена. Каждое ведомство стремится перетянуть одеяло на свою сторону (читай — добиться эксклюзивного финансирования), что зачастую идет во вред программе, курсу, новой президентской инициативе. В этой ситуации «царь» выступает в роли надведомственного наблюдателя, контролера и координатора усилий чиновников ведомств, предусмотренных конституцией.

Конституцию мы помянули не случайно. Институт «царей» вопиюще неконституционен, оттого и навлекает на себя гнев законодательной власти. В статье II, раздел 2 Конституции США однозначно сказано, что президент назначает «других публичных Министров… по рекомендации и при согласии Сената». Какие–то кандидатуры на должности «царей» президенты (особенно Рузвельт) представляли Сенату для одобрения, и, надо сказать, Сенат в большинстве случаев великодушно шел навстречу и утверждал избранника. Но это больше исключение, чем правило: «царь» на то и царь, чтобы его назначали авторитарным приказом (американское понимание монархии!), без мелочной оглядки на институты сдерживания (Конгресс и Сенат).

Законодатели не унимаются: поскольку «цари» утверждаются на должности президентом в обход общественных избранников, изрядная доля власти попадает в руки совершенно не проверенных личностей. Темных лошадок, так сказать. Ведь процедура утверждения Сенатом предполагает длительное копание в биографии, послужном списке, аудиенции и перекрестные допросы соискателей высокой должности в исполнительном аппарате власти. «Царь» же получает пост одним росчерком президентского пера. Что за человек? Откуда взялся? Что у него на уме?

Осенью 2009 года конгрессмен Джек Кингстон даже собрал 100 подписей под проектом закона об обязательной подотчетности «царей» (Czar Accountability and Reform Act of 2009), где предлагалось запретить президенту задействовать деньги налогоплательщиков для финансирования «любой организации, совета или подобного института, который учреждается по приказу президента и возглавляется частным лицом, не прошедшим адекватную процедуру утверждения в должности по рекомендации и с согласия Сената».

Несмотря на прямую отсылку законопроекта к святая святых — Конституции страны — инициатива Кингстона в Конгрессе не увенчалась успехом. Отчего так?

Все очень просто: никакого финансирования «царей» из кармана налогоплательщиков и так не осуществляется. «Цари» в Америке — что министры без портфеля в Старом Свете: ни официальных полномочий, закрепленных в законодательном порядке, ни прямого финансирования, соответственно — ни зарплатного фонда, ни возможности в приказном порядке побуждать чиновников чужих ведомств к выполнению тех или иных задач. Единственный властный атрибут «царя» Нового Света — возможность входить в Овальный кабинет без стука. И, надо так понимать, жаловаться на чинящих препятствия и вставляющих палки в колеса. Со всеми вытекающими из этого оргвыводами в форме президентского гнева.

Отсутствие законодательной базы и — главное! — прямого финансирования из бюджета заставляет нас предположить, что «царь» — это еще и форма политического заигрывания исполнительной власти со своими избирателями. Представьте себе, что президент дал обещание на выборах — непременно побороть свиной и птичий грипп, разрешить гомосексуалистам официально оформлять браки и наделить животных гражданскими правами. Заниматься этими глупостями главе Белого Дома, как бы это помягче сказать, недосуг, но совсем похерить — не комильфо и может нехорошо сказаться на дальнейшей карьере.

Идеальный выход из затруднительного положения — назначить особого «царя» для курирования того или иного «важного» обещания, направления, проекта, программы. «Царь», лишенный реальных полномочий и власти, тем не менее, постоянно находится на виду у общественности, щеголяет экстравагантным титулом, дает интервью прессе и телевидению, перемещается по стране и миру, угрожает, взывает к совести, трясет кулачком и стучит хозяину, закладывая несознательных, нерадивых чиновников.

Если «царь» оказывается ко всему еще и человеком талантливым, то — чем черт не шутит! — могут получиться и достойные результаты. Так, в 70–е годы, в президентство Никсона и Картера, блестяще справились с возложенными «царскими» обязательствами Уильям Саймон, самодержец по энергетике, и Роберт Штраусс, главный по инфляции: обоим удалось успокоить общественное мнение и реально смягчить пагубное воздействие нефтяного кризиса и обесценивания доллара на национальную экономику.

Однако приходится заметить, что успехи «царей» — чаще исключения, чем правила. В большинстве случаев эти должности занимают и в самом деле очень странные, малоизвестные люди, с туманным прошлым, чрезвычайными амбициями и совершенно непонятными связями с президентом. В довершение ко всему «царская» участь в Америке совсем краткосрочна: за исключением Великого Баруха даже затрудняюсь припомнить, кому из назначенных самодержцев удалось продержаться на троне больше половины президентского срока (пары лет).

И тут мы выходим на заключительный семантический аккорд нашего расследования. Тот самый аккорд, который звучит определяющей темой в администрации нынешнего главы Белого Дома, вошедшего уже в историю рекордным числом розданных тронов. В самом деле: почему Обама расплодил столько «царей»? Они что — помогают управлять? Без них ничего не получается? Координируют то, что не поддается координации, в бесконечном многообразии институтов исполнительной власти? Помечают территорию? Представляют интересы Обамы на местах? Символизируют внимание главы государства к предвыборным обещаниям?

Думаю, всего понемногу, но главное — не в этом. Главное — это происходящее на наших глазах изменение фактуры современной власти, ее открытое смещение в теневые структуры, которые с каждым днем все энергичнее пытаются контролировать ситуацию напрямую.

«Царь» — это компромисс президента США с той или иной группировкой финансовой и политической элиты, перед которой у президента числятся обязательства. «Цари» — это проводники интересов не президента, а именно властных групп, связанных с правящей партией.

В контексте сказанного совершенно правомерно возникает вопрос: откуда берется столь яростная критика «царских» синекур, раздаваемых Бараком Обамой, со стороны конгрессменов и сенаторов–республиканцев? С чего такое рвение?

Думаю, вопрос риторический: банально сказывается зависть к власти! Республиканцы в оппозиции и временно не могут расплачиваться по долгам с благодетельными структурами «царскими» должностями! В конце концов, Джордж Дабл–ю Буш недалеко отстал от своего продолжателя (33 «царя» против 37). Не случайно пресс–секретарь Обамы спокойно парировал республиканские выпады: «Каждый президент, начиная с Никсона, нанимал талантливых и профессиональных людей для координации деятельности министерств и Белого Дома».

Так вот все просто: «цари» — это талантливые и профессиональные люди. А мы даже не догадывались! Как тут не вспомнить исторический анекдот про Петра Первого, который во время путешествия в Англию столкнулся с грузчиком в лондонском порту:

— Ты что себе позволяешь, холоп?! — возмутился открыватель окна в Европу. — Ты хоть знаешь, кто я?!! Я — ЦАРЬ!!!

— Эка невидаль, — спокойно отреагировал представитель англо–саксонского народа, — мы тут все цари!

Автор: Сергей Голубицкий , опубликовано в «Бизнес-журнале Онлайн»

1 Именно так Джексон и называл Центральный банк Соединенных Штатов — hydra of corruption!

 

 

You may also like...