Вменяемость суда. В России трудно доказать, что ты нормален

Дело Андрея Дружинина, оказавшегося стараниями дальней родственницы в психоневрологическом интернате, вызвало общественный резонанс: группа поддержки не помещалась в зале суда. По закону дееспособность восстановить можно, но на деле доказать собственную адекватность вопреки записям медицинской карты почти нереально. Но у Андрея, кажется, есть шанс.

 Позади четыре заседания. Впереди судебно-психиатричес­­кая экспертиза и окончательное решение суда.

Андрей сидит на лавке у зала суда. Черный свитер с оленями. Сосредоточен. Видно, что волнуется. Это уже четвертое заседание — предыдущее было на прошлой неделе и тоже собрало полный зал. Позже, на прогулке в Алексеевской больнице, куда его время от времени госпитализируют из интерната «в воспитательных целях», он мне скажет: «Я уже начинаю привыкать…»

Судья разрешает внести дополнительные лавки. Основной вопрос, который предстоит решить: понимает ли Андрей значение своих действий и может ли ими руководить. Это официальная формулировка дееспособности, то есть права самому решать, где жить, где учиться, какую носить одежду, когда курить и какое печенье покупать к чаю. Последние несколько лет все решения вплоть до мелких бытовых в жизни Андрея принимает официальный опекун — ПНИ № 25.

Андрей Дружинин через суд добивается признания своей дееспособности  Фото: Наталья Харламова

— Я знаю Андрея очень давно, мы с ним вместе учились в школе «Ковчег», говорит Николай Дингес. — Мы были в шоке, когда узнали, что он по инициативе дальней родственницы оказался в интернате лишенным дееспособности. Он вполне может жить в обществе, разбирается в компьютере, играет на рояле, работал помощником преподавателя в реабилитационном центре «Солнечный мир»…

Знакомые Андрея убеждены, что основная причина «недееспособности» Дружинина — трехкомнатная квартира, половину которой он унаследовал после смерти матери.

Два заседания подряд свидетели будут перечислять доказательства адекватности Андрея:

— Доброжелателен…

— Может сам себя обслуживать в быту…

— Осознает собственные трудности и может обратиться за помощью…

— Хочет продолжить обучение…

Психолог из центра лечебной педагогики Анна Пайкова говорит о «трудностях в эмоционально-волевой сфере».

— В чем это выражается? — уточняет судья.

— Ну… Андрей может краснеть, отводить взгляд, говорить быстро, если волнуется… Впрочем, со мной это тоже случается. Сейчас, например…

Одно из основных доказательств неадекватности в изложении психиатра из ПНИ вызывает бурное обсуждение в группе поддержки Андрея. Он стирал белье. Сам. В раковине. И — что самое ужасное — по ночам. (Днем, в присутствии персонала, сделать это, видимо, было проблематично.)

— У нас есть прачечная, — объясняла психиатр, — ему говорили, что он может сдать туда белье. Но он упорствовал, нарушал режим. А потом развешивал это мокрое белье по палате. И никто же не отслеживал качество стирки…

Зловещая картина маниакальных ночных постирушек объяснилась чуть позже довольно просто: в интернате после стирки в прачечной проживающим их собственное белье не возвращают — они должны выбирать из корзины любые штаны, которые подходят им по размеру. А Андрей почему-то носить чужие штаны не хотел… Именно после этого конфликта он попал в острое отделение Алексеевской больницы.

Интернат — это место, где человек, неспособный интегрироваться в общество, защищен от всех сложных жизненных ситуаций. Это место может стать спасением для одинокого, тяжело больного человека. Проблема в том, что Андрей Дружинин, по свидетельствам большинства врачей и знакомых, не настолько тяжело болен, более того — не одинок. У него есть невеста, Надежда Пелепец, есть друзья, есть шанс прожить совсем другую, не больничную жизнь.

— Интернат — это безвоздушное пространство, где человек находится в пассивной позиции, за ним только ухаживают, и все, — объясняла на четвертом заседании суда свидетель защиты Ольга Никольская, профессор, доктор психологических наук, заведующая лабораторией Института коррекционной педагогики.

Ольга Сергеевна знает Андрея очень давно — впервые он к ней попал, когда ему было четыре года и специалисты обозначили его проблемы как «особенности развития».

— Может ли он принимать самостоятельно решения? Насколько он доверчив к людям?

Это ключевой вопрос в этом деле. Ведь лишение дееспособности — способ защитить больного человека от мошенников и проходимцев. По данным Независимой психиатрической ассоциации, в год поступает 35 тысяч заявлений о лишении дееспособности. Из них удовлетворяется 98%.

— Я бы в данном случае не говорила о патологической доверчивости, — отвечает профессор Никольская. — Да, Андрей изначально предполагает в людях хорошее. И если видит что-то другое, стесняется об этом сказать. Но последние события, мне кажется, заставили его сделать выводы и быть более осторожным.

Борьба за свободу Андрея еще не окончена: суд принял решение об амбулаторной судебно-психиатрической экспертизе в институте Сербского. «Русский репортер» будет следить за процессом.

Автор: Светлана Скарлош, РУССКИЙ РЕПОРТЕР