Куда пропадают российские люди?

13 сентября в центре Москвы по дороге из университета домой пропала Ирина Артемова. Красивая, благополучная девушка, родственники которой и не подозревали, что с ними такое может случиться. И вот прошел месяц, а поиски так и не дали результата. Ирина Артемова пополнила страшную статистику исчезновений людей.

 

Начальник отдела оперативно-разыскной части ГУ МВД по Московской области Евгений Старостин уверяет, что официальные цифры свидетельствуют о постепенном снижении показателей по данному виду происшествий. Представители общественных поисковых отрядов, таких как «Лиза Алерт», склонны статистике не доверять и предъявляют правоохранителям ряд зачастую обоснованных претензий, подозревая, что положительные показатели могут быть следствием не продуктивной работы органов, а разного рода ухищрений.

 

Например, органами МВД никак не учитываются обращения, поступающие в Службу спасения по короткому номеру 112 (а ведь именно сюда чаще всего звонят люди со своих мобильных телефонов). Тем более не попадают в статистику сигналы, обращенные напрямую к волонтерам, а таковых только у «Лиза Алерт» набирается до шести за уик-энд.

 

У каждого своя правда. Для одного – 160 так и не найденных в Подмосковье пропавших без вести – неплохой процент для отчета. Для других – это полторы сотни семейных трагедий с сухой военной формулировкой в мирное время. Одни совсем недавно сняли мораторий на трехдневное ожидание перед подачей заявления о пропаже человека и считают это большим достижением, другие в ответ на недостаток оперативности госорганов занялись самоорганизацией и поиском пропавших собственными силами. Полиция сетует на неподъемный объем бумажной работы и процедурную волокиту, волонтеры жалуются, что предлагаемая помощь правоохранителями игнорируется.

 

Заместитель директора Института психологии РАН Андрей Юревич считает, что категория «пропавший без вести» – слишком общая, и в нее попадает большое число людей, исчезновение которых никак не связано с насильственными действиями. Грибники теряются в лесу (и таких очень много), бизнесмены скрываются от налоговой и кредиторов, юные влюбленные переезжают на съемную квартиру, не сообщив родственникам.

 

Но пропаж, связанных с насилием, все же больше. Дети и подростки убегают из дома от неблагоприятной обстановки в семье. Молодые девушки становятся жертвами преступлений сексуального характера. Пожилые одинокие пенсионеры входят в группу риска, поскольку их недвижимость представляет интерес для преступного мира. Жертвами бытовых конфликтов становятся бомжи. Успешных бизнесменов похищают ради выкупа. Достаточно свежая тенденция – исчезновение иностранных низкоквалифицированных рабочих (их продают в трудовое рабство).

 

В США при поступлении информации о пропаже ребенка в течение 30 минут приводятся в полную готовность соответствующие службы и уже осуществляется поиск на уровне штата. Используются все доступные технические средства. Нам о такой оперативности остается только мечтать: даже запрос на определение примерного места последнего сигнала мобильного телефона пропавшего связан с непозволительной волокитой. А ведь счет порой идет на минуты… Родители пропавшей в июле 17-летней Марии Сургановой до сих пор не могут добиться ни возбуждения розыскного дела, ни тем более – уголовного.

 

Волонтеры в этом смысле оказываются куда больше на высоте: в течение двух часов практически в любой район Московской и прилегающих областей могут прибыть первые экипажи и, не теряя драгоценного времени, начать поиски. Координация через все доступные средства связи. Постоянно поддерживается контакт с джиперами (любителями преодолевать бездорожье), охотниками, любителями малой и сверхлегкой авиации. Эффективность оценивайте сами: из 120 поисковых операций только 17 неудачных.

 

Но поиск пропавших без вести – вопрос слишком сложный и комплексный, чтобы пытаться решить его в одиночку. В каждом случае необходим свой алгоритм действий. Один здесь точно в поле не воин. Ни участковый на подведомственной территории в сотню квадратных километров, ни уж тем более волонтеры сами по себе проблему не решат, хотя и пытаются. Дело в том, что одни из лени, или профессиональной гордости нередко игнорируют предлагаемую помощь, если вообще не отметают ее в грубой форме, другие – самоуверенно полагают, что могут и сами справиться.

 

Полиция рассказывает о том, как добровольцы затаптывают следы, волонтеры – про то, как после поисковых мероприятий ищут по лесам потерявшихся военнослужащих, привлеченных для прочесывания местности. Перетягивание поискового «одеяла» длится уже не первый год, причем без видимых результатов. Компромисс кажется недостижимым, хотя от совместной работы госорганов и волонтеров в Едином координационном центре выиграли бы все, и в первую очередь пропавшие без вести.

 

Психологи отмечают и другую тревожную тенденцию. В последние годы неуклонно снижается возраст убегающих из дома детей. Мало того, уже будучи найденными, они в 90 процентах случаев убегут снова. И дело здесь не только и не столько в расстройствах личности бегунка, хотя и это важно (психиатры не дадут соврать), но и в том, что из хорошей семьи мало, кто убегает. А если жилье больше похоже на хлев, а родители хронически пьяны – то другое дело. Отсюда претензии к социальным службам и органам опеки, работа которых, получается, от года к году становится только хуже.

 

В стране нет организованного информирования населения о действиях в той или иной ситуации, связанной с пропажей человека. Из-за отсутствия основополагающих, базовых знаний трагедии случаются в самых безобидных местах, когда, например, дети пропадают в крупных торговых центрах.

 

Заместитель директора Института психологии Андрей Юревич подводя неутешительный итог, уверен, что прежде чем ответить на вопрос, как и где искать, следует подумать над тем, как сделать так, чтобы люди в России не исчезали:

 

«Рецепт прост и утопичен одновременно: глобальная декриминализация, невозможная в «стране маленьких Кущевок». У нас 2 миллиона детей ежегодно подвергаются домашнему насилию, 5000 жен погибают от рук мужей, а наше безразличие к чужому горю вообще возведено в абсолют. Ребенок несколько часов может ходить по городу, плача навзрыд, и никто даже не поинтересуется, что у него случилось. Так и получается, что человек ушел и не вернулся…»