Мария, Машка, Мурка. Был ли прототип у знаменитой «Мурки» – вершины уголовной песенной классики?

У знаменитых песен были вполне реальные герои, а по деталям повествования можно реконструировать исторические события. Автор книги «Песнь о моей Мурке»* рассказывает о настоящих героинях воровской «Мурки» и белоэмигрантского «Шарабана».

* Книга «Песнь о моей Мурке» выходит в издательстве ПРОЗАиК.

«Мурка» и Мария Евдокимова

Знаменитая «Мурка» является вершиной уголовной песенной классики. Первоосновой «Мурки» стала знаменитая одесская песня о Любке-голубке. Был ли прототип у Мурки?

На этот счет есть целый ряд догадок. Начнем с того, что в Одессе времен Гражданской войны действительно были фигуры, которые некоторым образом подпадают под описание Мурки как предательницы интересов своего «комитета».

Обратимся для начала к книге Сергея Мельгунова «Красный террор в России. 1918-1923», где он рассказывает о страшных «красных» палачах-садистах, в том числе о негре Джонсоне: »…с Джонсоном могла конкурировать в Одессе лишь женщина-палач, молодая девушка Вера Гребенникова (Дора). О ее тиранствах также ходили легенды. В течение двух с половиной месяцев ее службы в чрезвычайке ею одною было расстреляно 700 с лишком человек, то есть почти треть расстрелянных в ЧК всеми остальными палачами».

Существовала и другая Дора, она же Вера Гребенникова — сексотка-проститутка, в 1919 году выдававшая ЧК скрывавшихся офицеров, с которыми перед этим занималась любовными утехами. По некоторым данным, таким образом она обрекла на смерть несколько десятков человек. Эта знаменитая личность послужила прототипом Надежды Лазаревой — персонажа повести Валентина Катаева «Уже написан Вертер» (1979). Обе Доры в конце концов слились в одно и то же лицо и стали для одесситов символом коварства и гнусности.

Некоторые исследователи обращают внимание на то, что имя Мурка (дериват имени Мария, Маша) могло возникнуть под впечатлением от имен известных дев-воительниц, деятельниц бандитского и повстанческого движения на юге Украины в Гражданскую войну. Григорий Дубовис в очерке «Романтическая история Марии Никифоровой» отмечает странную закономерность: «На Киевщине действовала Маруся Соколовская — жена погибшего в бою повстанческого атамана Соколовского. На Полтавщине действовал конный отряд некоей Черной Маруси, личность которой пока еще не удалось точно установить. Там же принимала участие в повстанческом движении Мария Хрестовая, сестра известного атамана Л. Хрестового, девушка, по описаниям очевидцев, обладавшая необыкновенной красотой.

Наконец, в Харьковской губернии время от времени появлялся отряд Марии Косовой, представительницы антоновских повстанцев, главная оперативная база которых находилась в Воронежской губернии. Все перечисленные Маруси в тот или иной момент сотрудничали с Махно. Одни принимали этих атаманш за М. Никифорову, так как твердо знали, что Маруся есть только у Махно и эта Маруся есть Никифорова… Другие считали, что атаманша Маруся — это просто народное прозвище, перекочевавшее из фольклора в плоскость реальной жизни».

Теоретически имена всех этих «лихих Марусь» могли повлиять на создание песенной Мурки. И все же следует напомнить, что имя Мурка появляется значительно позже, нежели Любка, — примерно в конце 20-х — начале 30-х годов. Поэтому влияние Мурок-атаманш на выбор имени песенной бандитки представляется хотя и возможным, однако не слишком очевидным.

Но вот на одну претендентку стоит обратить особое внимание. Появление этой Мурки относится уже к более поздним временам — к 1926 году. Мария Евдокимова была сотрудницей ленинградской милиции. Молодую девушку удалось успешно внедрить в осиное гнездо матерых уголовников, центр сборищ лиговской шпаны — трактир «Бристоль». Девушка только недавно поступила на службу в уголовный розыск, и поэтому никто из бандитов ее не знал.

Мария выдавала себя за хипесницу (женщину, которая предлагает жертве сексуальные услуги, а затем вымогает с доверчивого клиента деньги при помощи сообщника, играющего роль «внезапно появившегося мужа»). Евдокимова убедила хозяина трактира в том, что ей нужно на некоторое время «затихариться», и тот взял девушку на мелкую подсобную работу. Мария имела возможность многое видеть и слышать.

В то время женщины-оперативницы, видимо, были большой редкостью, поэтому обычно подозрительный владелец «Бристоля» не проявил особой бдительности. Евдокимова вскоре примелькалась, на нее перестали обращать внимание. Уже через месяц агентесса собрала крайне важные сведения об уголовниках, а также об их «наседке» в органах милиции.

В ноябре 1926 года, поздним вечером, уголовный розыск организовал масштабную облаву на «Бристоль». Достаточно сказать, что участники облавы прибыли к месту на нескольких десятках машин. Десятки крупных преступников оказались в руках милиции, хозяин трактира отправился в «Кресты».

Вот эта чекистка, на мой взгляд, могла наверняка подвигнуть неизвестных авторов на то, чтобы переименовать одесскую Любку-голубку в Мурку. Более того — в Марусю Климову! Не правда ли, есть определенная рифмованная перекличка фамилий: Климова — Евдокимова?

Но есть и другая, тоже достаточно любопытная версия. На рубеже 20-30-х годов, когда баллада об одесской Любке уже разнеслась по просторам страны Советов, появляется московский вариант текста. Дело в том, что в 20-40-е годы «мурками» называли работников Московского уголовного розыска (МУР).

Казалось бы, какой в Одессе МУР? Оказывается, что тесные отношения песенной Мурки с чекистами вполне объяснимы. Председатель Цупчрезкома Украины В. Манцев вспоминал, что в некоторых городах «местные ревкомы наталкивались на связь даже ответственных работников с некоммунистической средой, а следовательно, на непригодность их для работы в ЧК.

Особенно ярко обнаружилось это явление в Одессе, где поспешное отступление наших войск летом 1919 года застигло врасплох много партийных работников. Спасаясь от белого террора, некоторые из них вынуждены были пользоваться услугами обывателей и уголовного элемента и после возвращения советских войск оказались в долгу у этих врагов советского строя».

Таким образом, теоретически представляется возможной ситуация, при которой неведомый автор «Мурки» мог использовать имя Мурки как определение женщины — агента Московского уголовного розыска, которая действовала в Одессе.

«Шарабан» и Мария Глебова

«Шарабан» относится к числу самых знаменитых песен времен революции и Гражданской войны. После поражений каппелевцев осенью 1918 года «Шарабан» обретает огромную популярность в колчаковских войсках, в том числе у атамана Григория Семенова.

В истории песни «Шарабан» нельзя не упомянуть знаменитую в казачьем войске Григория Семенова Машу Шарабан — актрису-шансонетку, красавицу Марию Глебову, ради которой атаман даже бросил в 1918 году жену с сыном.

Леонид Юзефович в очерке »«Королева Байкала» и принцесса Цзи» пишет: «Для ближнего круга она была Марией Михайловной, некоторые знали ее как Глебову, а иногда в качестве фамилии фигурировало прозвище Шарабан — от эстрадного шлягера тех лет «Ах, шарабан мой, американка…». В прежней жизни эта яркая женщина пела по ресторанам цыганские романсы, поэтому была известна еще и как «цыганка Маша»».

Субсидируемая Семеновым газета «Русский Восток» сообщала, что Маша — дочь простого крестьянина, на которой женился, сгорая от страсти, тамбовский губернатор. Но Глебова бежала от нелюбимого мужа в Сибирь.

Есть и более достоверная версия. «Атаманше Маше» посвящен большой очерк Елены Арсеньевой «Звезда Пигаля», где судьба авантюристки прослеживается очень подробно.

Если верить автору, одна из версий шансонетного «Шарабана» отражает реальные черты биографии Глебовой-Семеновой: родилась в Тамбовской губернии, с ранней юности служила горничной у помещицы Кашкаровой в городе Козлове. Здесь Машенька до смерти влюбилась в дальнего родственника своих хозяев, лицеиста из Самары Юрия Каратыгина. Когда Юрий уехал в родной город летом 1917 года, Маша последовала за ним.

Любовник научил ее играть на гитаре, эта гитара была единственным имуществом, которое осталось у Маши после бегства из-под Самары, когда летом 1918 года рухнула оборона белых. Во время бегства их разлучил случай: «залетный» отряд красных ворвался на станцию, и бывший лицеист получил пулю в спину, не успев забраться в поезд. Раненый, он рухнул на рельсы, а Машу втянули в вагон попутчики. Атака красных была отбита, поезд увез беспамятную Машу в Забайкалье, на станцию Даурия. Как пишет Арсеньева, именно здесь Маша и начала карьеру шансонетки.

Рассказ Арсеньевой, впрочем, основан во многом на мемуарах «Семейная хроника» писательницы Татьяны Александровны Аксаковой-Сиверс, мать которой, Александра Гастоновна Сиверс, лично встречалась с Машей-шарабан как на Дальнем Востоке, так и за границей. Александра Гастоновна познакомилась с Машей непосредственно у атамана Семенова в штабе. С виду это была «молодая хорошенькая женщина, повязанная на русский манер платочком».

Вот что пишет Татьяна Аксакова-Сиверс:

«Атаманша Маша была в зените своей славы и имела в то время большое влияние на Семенова. Увешанная жемчугами и соболями, она разъезжала в собственном поезде, выкрашенном в желтый цвет забайкальского казачества; китайские газеты называли ее «божественным цветком» и «небесным лотосом», и, что замечательнее всего, она была очень популярна среди простых людей и считалась заступницей угнетенных.

После революции Маша какими-то судьбами очутилась в одном из сибирских городов (каком — не помню), где выступала на открытой сцене небольшого ресторанчика. Особенный успех имела в ее исполнении залихватская песня: «Ах шарабан мой, шарабан», отчего и исполнительница стала называться среди ее буйной аудитории Машка-шарабан. Ресторан посещали главным образом офицеры, бывал там и Семенов. Однажды, услышав, что из-за полного отсутствия средств (не было денег на корм лошадям) отряды приходится распустить, она завязала в платок свои золотые колечки и сережки, пришла к Семенову и попросила принять ее пожертвование.

С этого времени в истории Семеновского движения наступил перелом: со всех сторон потекли деньги, и движение окрепло. Полубурят, Семенов, будучи весьма суеверным, не сомневался, что всем этим он обязан легкой руке Маши, сошелся с ней и, постепенно возвышаясь сам, возвел ее в сан атаманши, в котором и застала ее мама.

После долгих стараний интригующей партии удалось, с одной стороны, разжечь ревность Семенова, а с другой — уговорить Машу поехать в Циндао лечиться от какой-то несуществующей болезни желудка.

Во время ее отсутствия Семенова на ком-то женили, и Машина атаманская карьера закончилась, о чем она, кстати говоря, ничуть не жалела».

Далее обратимся к воспоминаниям архимандрита Спиридона Ефимова. По его словам, Маша-шарабан бежит в Китай вместе с адмиральшей Делингаузен и священником отцом Серафимом, при этом помогает им вывезти останки великой княгини Елизаветы Федоровны и ее келейницы, расстрелянных красными 5 июля 1918 года в Алапаевске, щедро оплатив переезд.

Потом Глебова-Семенова оказалась в Париже, где в 1923 году вышла замуж за азербайджанского князя Георгия (Юрия) Нахичеванского — сына известного царского военачальника, бывшего генерал-адъютанта и командира Гвардейского кавалерийского корпуса генерал-лейтенанта Гуссейн-хана Нахичеванского, бесследно сгинувшего в застенках ЧК. 18 апреля 1924 года у них родился первый ребенок — Никита, через год — дочь Татьяна, 21 января 1927 года — Мария.

В конце 20-х годов супруги Нахичеванские переезжают во Французскую Сирию (Ливан), где Юрий создает представительство компании «Форд» на Ближнем Востоке. Мария Михайловна стала именоваться с тех пор ханума Мария Нахичеванская. Она скончалась 16 января 1974 года в Каире, погребена в Старом городе на кладбище греческого православного монастыря Святого Георгия.

Любопытно также, что на могиле Марии Нахичеванской выбита другая ее девичья фамилия, а также место рождения — «НАХИЧЕВАНСКАЯ (урожд. ВОТЧЕР/VATCHARE) Мария Михайловна, ханума, вдова поручика Конной гвардии хана Георгия Нахичеванского, 11.5.1897, Темир-хан-Шура, Кавказ — 16.1.1974, Каир». Город Темир-Хан-Шура до 1917 года был центром Дагестанской области, сейчас это город Буйнакск. По другим сведениям, девичья фамилия Марии Нахичеванской — Вачар (среднеиранск. «вачар» — торговля, ср. армянск. «вачар» — рынок). Однако не исключено, что все это лишь красивая легенда, для того чтобы скрыть не слишком благородное прошлое вдовы поручика Конной гвардии Георгия Нахичеванского.

Александр Сидоров, писатель, исследователь уголовно-арестантской субкультуры России и СССР. Автор двухтомной «Истории профессиональной преступности Советской России», «Словаря блатного и лагерного жаргона (южная феня)», «Тюремных баек», этимологических очерков «Жемчужины босяцкой речи» и др.

Автор: Александр Сидоров, журнал «Огонёк»