Волки и товарищи. Часть 2: зверехитрый еретик

С одной стороны, волк – воплощение чего-то враждебного, злого, существо, недостойное дружбы порядочного человека. С другой стороны, его все-таки предлагают в товарищи. Значит, дружить с людьми он способен, пусть и не с теми, с кем надо. Итак: почему волк? Не важно, брянский или тамбовский, но – волк!

(Продолжение. Предыдущая часть;  Волки и товарищи. Часть 1: кто в овраге лошадь доедает).

С «товарищем» мы разобрались. Остается вопрос: с какого перепугу популярная поговорка вспоминает о волке, а не о каком-либо другом животном? В конце концов, есть медведи, собаки, шакалы. Любопытна и амбивалентность (сочетание противоположностей) образа волка из поговорки. С одной стороны, он – воплощение чего-то враждебного, злого, существо, недостойное дружбы порядочного человека. С другой стороны, его все-таки предлагают в товарищи. Значит, дружить с людьми он способен, пусть и не с теми, с кем надо. Итак: почему волк? Не важно, брянский или тамбовский, но – волк!

Начнем с того, что в европейской и русской культурах отношение к волку сложилось разное. Так было не всегда. В дохристианский период культ волка существовал у многих народов. Скорее всего, все этносы, которые существовали в «волчьем» ареале, на одной территории с этим животным, прошли стадию поклонения ему. Волк часто рассматривался как родоначальник, прародитель. Вспомним о капитолийской волчице, вскормившей Ромула и Рема – основателей Рима.

Легенды говорят также о том, что волчица (по другой версии – собака) воспитала персидского царя Кира Великого. Образы волков – основателей рода традиционны для башкирского, бурятского, татарского фольклора, фактически для сказок и легенд всех тюркских народов. Согласно генеалогическому мифу Чингисхана, предком этого великого военачальника был пепельный волк, который спустился с неба и соединился с ланью [ В реальной жизни действительно есть случаи, когда человеческих детенышей воспитывают дикие животные. Профессор А. Джезелл из Йельского университета в 1940 году провел сравнительное исследование особенностей развития детей, выросших в человеческом обществе и воспитанных в диких условиях зверями. Из 20 детей 14 вскормлены волками, четыре – медведями, а один – леопардом. Как мы можем убедиться, волк лидирует с большим отрывом. Правда, в 12 эпизодах речь идет об Индии и лишь в двух – о Европе. ].

Точно так же в дохристианской и раннехристианской Европе культивировались воинские братства с волчьим тотемом. Например, ульфхеднары (ulfhedhnar), то есть «волкоголовые» – элитные воины древнескандинавских народов. Эти бойцы сражались в волчьих шкурах и не признавали доспехов. Их длительная физическая, психологическая, ритуальная подготовка схожа с воспитанием скандинавских «воинов-медведей» – берсеркеров. «Медведей» готовили для открытого боя, обучая помимо воинских навыков искусству экстатического бешенства, умению вызывать в себе чувство неконтролируемой ярости. «Волки» были мастерами засад, ночных атак, скрытых нападений. Они тоже умели впадать в боевой транс, но при этом могли себя контролировать. Грубо говоря, берсеркеры – это аналог русских десантников, а ульфхеднары – элитные группы спецназа.

Реликтом воинской традиции можно считать обрядовое переодевание в волчьи шкуры у южных и западных славян. Знамена с изображением волка являлись отличительным признаком воинских братств у многих народов. Подобное отношение к волчьему племени связано с тем, что одним из главных способов добычи пропитания у людей была охота, поэтому им хотелось походить на зверей-хищников, сродниться с ними. В «волчьих» краях образцом для подражания служил серый разбойник.

Однако с приходом христианства в Европу отношение к волку постепенно меняется. В представлениях христиан он становится символом дьявола и ересей, которые угрожают «стаду верующих». Монахи-доминиканцы называли себя «псами Господними» (лат. Domini Canes), а их борьба с еретиками аллегорически изображалась как нападение стаи собак на волков. С этим же связаны традиционные сюжеты «Волк в овечьей шкуре», «Волки и овцы». Часто волк изображался как лживый проповедник, вещающий с кафедры овцам.

Дело не ограничивалось аллегориями. Церковники пробуждали у паствы не просто страх, а иррациональный ужас перед волками. В средневековой книге о животных «Бестиарий» волк характеризуется как дьявольское животное; пылающие в ночи глаза волчиц лишают человека сознания. Изображение волчьей головы с красными горящими глазами либо волка, несущего в пасти добычу, вошло в средневековую геральдику как символ злобы, жадности, хищничества, жестокости. Ведьмам приписывались скачки на волках.

В «пособии» монахов-инквизиторов Генриха Инститориса и Якова Шпренгера «Молот ведьм» (1487) – рассказ о немыслимой кровожадности волчьего племени:

«Здесь мы разберем вопрос о волках, которые время от времени с большой хитростью и ловкостью крадут из домов взрослых и детей и их пожирают. Это происходит как естественным образом, так и с помощью наваждения через посредство ведьм. О первом роде случаев говорит Альберт Великий («О животных») и приводит несколько причин:

1) голод волков, заставляющий их приближаться к людским поселениям и там искать добычи;

2) их необузданность и свирепость, главным образом в холодных странах;

3) необходимость прокормить подрастающих волчат и т.д. Но подобное происходит также через обман чувств с помощью демонов, если Бог хочет наказать народ за грехи… Вспомним также историю одного венского епископа, назначившего перед Вознесением Господним день покаяния из-за того, что волки врывались в город и разрывали на улицах людей.

Ввиду того, что подобные волки, нападающие на людей и терзающие их, остаются безнаказанными, не попадают в западни и не подвергаются ранениям, можно с уверенностью сказать, что их нападения происходят с Божьего попущения при участии демонов».

Трудно представить, чтобы волки могли ворваться в средневековый город, окруженный крепостными стенами. А между тем вот что пишет состоятельный парижанин-очевидец о временах Столетней войны между Англией и Францией: «В 1421 и 1422 годах волки так изголодались, что и в городах и в полях раскапывали лапами могилы; повсюду, куда ни пойдешь, можно было натолкнуться на объеденные ими трупы. Нищета и голод, вызванные проклятой войной, возрастали изо дня в день, и не было видно конца несчастиям. На протяжении 1423 года волки входили в Париж каждую ночь, и иногда их убивали по три или четыре за одну ночь; на следующее утро те, кому это удавалось, расхаживали по городу с подвешенной на жердях тушей, и горожане щедро одаривали их деньгами».

Другой, еще более жуткой причиной были постоянные кошмарные эпидемии чумы, холеры, дизентерии, оспы, сифилиса, опустошавшие города и селения. Трупы не успевали сжигать или погребать, их пожирали волки, что привило целым поколениям серых хищников вкус к человеческой крови. Войны и эпидемии способствовали формированию волков-людоедов, которыми кишела средневековая Европа [ Кстати, похожая ситуация сложилась в Америке эпохи Великих открытий. Оспа, принесенная на континент европейскими поселенцами, выкосила свыше 80 процентов аборигенов. Чувствуя легкую добычу, волки нападали на деревни, пожирая тела беспомощных индейцев.

А во время Первой мировой войны, зимой 1916–1917 годов, на Восточном фронте в районе Литвы и Белоруссии стаи голодных волков, лишенные возможности охотиться на животных, стали набрасываться на солдат. Русскому и немецкому командованию пришлось договориться о временном перемирии и заняться совместным истреблением волчьего поголовья. ]. Исторические записи свидетельствуют, что во Франции в период между 1580 и 1830 годами (уже в более спокойное и благополучное время) волки загрызли более трех тысяч человек.

Так что церковникам было довольно легко связать образ волка именно с демонологией и привить пастве по отношению к серому хищнику чувство мистического ужаса. Одновременно католические Отцы Церкви Августин Блаженный, Фома Аквинский раскручивают тему оборотней-вервольфов. Людей, заподозренных в оборотничестве, отправляли на костер вместе с вeдьмами и колдунами. Оборотней обвиняли не только в сношениях с дьяволом, но и в людоедстве. Так, 16 января 1574 года парламент города Доля приговорил Жиля Гарнье к сожжению на костре «за убийство четырех девочек и мальчиков, совершенных, по его собственному признанию, в обличье волка, и за последующее затем поедание их плоти».

Константин Гончаров, автор исследования «Образ волка в русских и иноземных сказках», справедливо замечает: «Учитывая, что в те времена… в качестве «ведьмы» или «колдуна» инквизиция могла подозревать не только любого простолюдина, но и представителя знати – становится очевидным нагнетание массового психоза, или, по-другому, искусственное введение общества в состояние глубокого и постоянного невроза, граничащего с безумием… почти четыре столетия кровавой резни на почве суеверий, фанатизма и невежества не могли не найти свое отражение в сказках, легендах, преданиях и т.п.».

Итак, в западноевропейских легендах и сказках волк – воплощение абсолютного зла, коварства и зверства. Легенда о Франциске Ассизском, укротившем свирепого волка в окрестностях города Губбио, – случай исключительный и свидетельствующий скорее в пользу святого отца, нежели в пользу хищника.

Но разве не так же обстоит дело в русском фольклоре?

Банный вопрос их испортил, или Ржаной враг «анчутки беспятого»

На Руси дело обстояло иначе. Хотя по количеству волчьего поголовья она вряд ли уступала Европе – скорее наоборот. Да и нападения волков на людей не были редкостью. Нельзя назвать благополучным даже XIX век. Как сообщал Словарь Брокгауза и Эфрона, «по сведениям Центрального статистического комитета, с 1870 по 1887 г., в 49 губерниях Европейской России и Привислянском крае всего заедено зверями 1445 человек».

Казалось бы, если сравнивать с Францией, где за 300 лет волки загрызли «всего» три тысячи человек, можно прийти к выводу, что в России все было куда более запущено. Но, во-первых, Франция по населению уступала Российской империи в разы. Во-вторых, восстанавливая картину людоедства волков на галльской земле, мы можем опираться лишь на разрозненные свидетельства. В те времена статистические комитеты отсутствовали, никто не вел скрупулезного подсчета жертв. Зато источники прекрасно передают состояние чудовищного кошмара, связанного с тотальным террором волков по отношению к людям.

Дело не только в количестве волков-людоедов, но и в отношении к ним. Константин Гончаров приходит к выводу, что у западного обывателя укоренился «еще со времен раннего Средневековья и по сей день некий иррациональный страх именно перед ОБРАЗОМ волка – в отличие от рационального страха путника или охотника, окруженного в лесу стаей голодных волков. Рациональный страх не имеет никакого отношения, например, к вере в оборотней-вервольфов и к другим сверхъестественным явлениям, к мистицизму, а имеет лишь одно-единственное понимание в бытовом плане – «Сожрут или не сожрут?». Зато иррациональный, суеверный страх трансформируется, на уровне подсознательного, в скотский, животный ужас».

Именно так. Наше Отечество счастливо избежало не только маниакальных психозов, связанных с охотой на ведьм, но и истерического ужаса перед волками и вервольфами. Разумеется, волк воспринимался как опасный хищник. Однако была существенная разница между русским «лесным» волком и европейским «чумным».

В России волк нападал на человека либо в глухом лесу, либо в степи. Близ жилья хищника атаковал людей преимущественно зимой, когда охота на домашний скот крайне затруднена и оголодавший волк просто вынужден нападать на всех без разбора. А вот на европейской территории волки бесновались повсюду; перманентные волны страшных эпидемий искусственно делали их именно людоедами. Зверь вел охоту на людей постоянно и целенаправленно. И размах волчьего людоедства в средневековой Европе (а именно тогда сформировалось восприятие серого хищника как воплощения абсолютного зла) был куда масштабнее нападений волка на человека в России.

Почему так произошло? Разве на Руси не было эпидемий? Конечно, были. Но подобные бедствия не шли ни в какое сравнение с европейскими. Увы, средневековое мракобесие отбросило европейскую медицинскую мысль на столетия назад, гигиена здесь была на пещерном уровне. Умывание отсутствовало как таковое. Европа не знала, что такое баня. Одежда носилась без смены сезонами, а то и круглый год. Белье нередко не стиралось и не менялось до полного истлевания. Обнажение тела считалось грехом. В городах нечистоты выплескивались прямо под пороги домов.

Правда, крестоносцы принесли из походов в Святую землю обычай умывать лицо, перенятый у мусульман. Были сделаны даже робкие попытки создания бань по примеру восточных. Однако католическая церковь восстала против такого «разврата» и объявила, что чума ниспослана на людей как наказание за столь «греховное увлечение». К травле присоединились доморощенные лекари. «Водные ванны… ослабляют организм и расширяют поры, поэтому они могут вызвать болезни и даже смерть», – утверждалось в медицинском трактате ХV века.

Патрик Зюскинд в романе «Парфюмер» точно и без преувеличений передает «богатство ароматов» европейского города: «В городах того времени стояла вонь, почти невообразимая для нас, современных людей. Улицы воняли навозом, дворы воняли мочой, лестницы воняли гнилым деревом и крысиным пометом, кухни – скверным углем и бараньим салом; непроветренные гостиные воняли слежавшейся пылью, спальни – грязными простынями, влажными перинами и остро-сладкими испарениями ночных горшков. Из каминов несло серой, из дубилен – едкими щелочами, со скотобоен – выпущенной кровью.

Люди воняли потом и нестираным платьем; изо рта у них пахло сгнившими зубами, из животов – луковым супом, а тела, когда они старели, начинали пахнуть старым сыром, и кислым молоком, и болезненными опухолями. Воняли реки, воняли площади, воняли церкви, воняло под мостами и во дворцах. Воняли крестьяне и священники, подмастерья и жены мастеров, воняло все дворянское сословие, вонял даже сам король – он вонял, как хищный зверь, а королева – как старая коза, зимой и летом». Между прочим, речь идет даже не о Средневековье, а о 18-м столетии! Можно только представить, что же творилось несколькими веками ранее…

Вот лишь несколько общеизвестных фактов. Людовик XIV мылся всего два раза в жизни, и эта процедура привела его в ужас. Королева Испании Изабелла Кастильская омылась (не считая крещения в купели) только в день свадьбы. Генрих IV за всю жизнь мылся три раза. Дочь одного из французских королей умерла от вшивости. Папа римский Климент VI скончался от чесотки. Герцог Норфолк отказывался мыться из религиозных убеждений, и его тело покрылось гнойниками. Тот, кто бывал в Лувре, знает, что оттуда до сих пор не выветрился запах мочи: знать справляла малую (а то и большую) нужду в любом укромном уголке дворца. Европа гнила заживо. Эпидемии и мор стали нормой, а отсюда – многовековой разгул волков-людоедов.

В то же самое время скандинавы и славяне, весь исламский мир чтили чистоту почти на религиозном уровне. «Веди себя в сауне так же, как в церкви», – гласит финская пословица. «Чистота – половина веры», – сказал пророк Мухаммед. Правоверные мусульмане ходили в хамам почти столь же регулярно, как в мечеть. Русская баня воспринималась иноземцами как одно из чудес света и панацея от болезней и хворей. Общая баня была в каждой деревне, почти в каждом дворе – своя личная. Указ 1649 года предписывал «мыльни строить на огородах и на полых местах не близко от хором».

Домашние бани топились раз в неделю, по субботам. Эти дни считались нерабочими. Личный медик императрицы Елизаветы Петровны испанец Сантос заявлял: «Сколь бы счастливо было общество, если б имело нетрудный, безвредный и столь действенный способ, чтоб оным могло не токмо сохранять здравие, но исцелять или укрощать болезни… Я с моей стороны только одну Российскую баню почитаю способною к принесению человеку столь великого блага».

Поэтому Русь не пережила эпидемий, по размаху и жертвам хотя бы отдаленно сравнимых с европейскими. Волчье людоедство не носило характера национальной катастрофы. Православной церкви (в отличие от католической) не было смысла эксплуатировать образ волка в качестве религиозного устрашения. Но все же после принятия христианства подобные представления постепенно внедряются в народное сознание. Волк ассоциируется с нечистой силой, его даже называют «чертов конь». Считалось, что волки, как и нечистые духи, боятся молитвы, креста, освященных предметов.

На этот счет существовало множество заклинаний-заговоров, например: «Атвярни мене, Госпади, ат этага зверя», «Хрест на мене, волк от мене» и проч. Согласно поверьям, волк не переносит колокольного звона, поэтому ямщики подвязывали под дугу колокольчики. Имя волка старались не поминать вслух, как и имя черта. Поэтому использовали названия «серый», «бирюк», «кузьма», «лютый»… Отсюда и поговорки «Про волка речь, а он навстречь», «Волка помянули, а он тут как тут». «Волками» называли «нехристей», «басурман» – татар, евреев и т.д.

Но одновременно волк воспринимался и как гонитель нечистой силы. По народным преданиям, когда Бог создал человека, черт тут же слепил из глины (или вытесал из дерева) волка. Однако оживить его не смог, и тогда Бог сам вдохнул жизнь в зверя. Воспрявший хищник бросился на черта и прокусил ему пятку. В ужасе нечистый вскарабкался на ольху. Кровь из пятки стекала по стволу дерева и окрасила кору в красный цвет. А черт (дьявол) с тех пор хромает. По другим рассказам, волк вообще откусил черту пятку, так что нечистого прозывают «анчутка беспятый». Во многих поверьях волки охотятся на чертей и пожирают их, чтобы те меньше плодились.

Правда, все это далеко от европейских представлений? Между тем речь идет о том, что славяне, русичи всего лишь сохраняли первоначальные общеевропейскиетрадиции. Например, в аграрных обрядах народов дохристианской Европы встречается фигура Хлебного Волка как духа плодородия, нивы, хлеба. Это отчасти сохранилось и в германских верованиях уже христианского времени. Когда колосья колыхались под ветром, говорили: «По хлебам проходит волк», «Ржаной волк бежит по полю». Крестьяне в окрестностях Фейленгофа (Восточная Пруссия), заметив бегущего по полю волка, следили за тем, поднят его хвост или же волочится по земле. Если хвост волочился, это означало счастливый год, и волку приносили жертвы, разбрасывая на его пути еду. Если хвост был приподнят, волка проклинали и старались убить.

В Германии существовала вера в то, что в последнем снопе сидит волк, волком звали и человека, скосившего этот сноп, и женщину, вязавшую сноп. «Люди-волки» должны были проявлять свою звериную натуру, подражая повадкам, вою, стараясь укусить жнецов или вязальщиц. На острове Рюген женщина, связавшая последний сноп, войдя в дом, кусала хозяйку и служанок; чтобы откупиться, ей отдавали большой кусок мяса.

С приходом агрессивной формы католического христианства эти верования в Европе были вытравлены. А в отечественной культуре подобный образ сохранился. Академик Борис Александрович Рыбаков в исследовании «Язычество Древней Руси» рассказывает об изображении волка в виде гравировки на серебряной оправе турьего рога, которое было обнаружено при раскопках Черной могилы – дружинного кургана славянской эпохи. «Этот волк, как и его сказочные потомки, благожелательны к человеку и к жизненному началу вообще», – отмечает автор. А на Дмитровском соборе во Владимире можно увидеть свыше двух десятков волков. Среди них – и с хвостами, которые «прорастают» и «колосятся».

На браслетах древнерусских мастеров XII–XV веков тоже изображен волк, из хвоста которого растет зеленый побег. Такие браслеты называются «русальскими» (русальи праздники на Иванов день и вечером в канун Рождества). Они связаны со славянскими аграрными молениями о дожде. Волк на браслетах – символ плодородия, поскольку обвит поясом-плетенкой с растительным орнаментом. Только представьте себе: в период расцвета средневековой травли волков и вервольфов русичи изображают «добрых волков» на церквях и браслетах!

Стадо «волчьего пастыря»

По мнению ряда авторов, истоки культа волка следует искать в евразийской древности: «Возникновение культа обожествленного Волка должно относиться к тем далеким временам, когда это животное было более всего необходимо человеку. Евразийцы в конце эпохи последнего и жестокого оледенения (IX тыс. до н. э.) одомашнили волка… Содружество человека с волком было двусторонним: «волк постоянно следил в отдаленные времена (как это делает и сейчас) за деятельностью человека, кружа во мгле, куда не достигал свет костра, и жадно втягивал аромат свежего мяса». Иногда охотники кидали своему незваному помощнику куски мяса, часто оставляли объедки, и волки могли пользоваться щедростью своих «братьев старших», проявляя к ним повышенный интерес и дружелюбное отношение.

Зависимость жизнеобеспечения человека от волка (собаки) несомненна. Стаи волков гнали оленей, а люди с противоположной стороны устраивали засады. После выведения собаки она стала постоянным спутником человека на охоте. Собака на первых этапах одомашнивания считалась прирученным волком. Волк, будь он диким или домашним, считался верным другом человека» [ http://churchtoday.ru/biblioteka/mifologija/istoki-slavjanskoi-i-evraziiskoi-mifologi/mify-i-legendy-o-volke-luke-i-strelah-u-evraziiskih-narodov/mify-i-legendy-o-volke-toteme-i-volchih-bogah.html ].

Появляются волчьи амулеты и обереги, сделанные из костей и зубов хищника и имеющие «лечебную силу». В средневековой Европе за подобные «безделушки» можно было поплатиться жизнью (они воспринимались как знаки оборотня-ведьмака), а вот у славян и тюркских народов традиция сохранялась.

В эпоху праиндоевропейского единства сформировался культ бога-Волка, Волчьего пастыря. Он – владыка гроз, ему подвластны стаи небесных волков, в дикой охоте заменяющие гончих псов. Пастырь скачет верхом на волке и сам может принимать волчье обличье. Первоначально образ «волчьего пастуха» был связан, видимо, с легендой о «Дикой охоте», общей для ряда европейских народов. В скандинавской мифологии Дикую охоту устраивает верховный бог Один (Водан), который несется по небу во главе воинства мертвецов, сопровождаемый сворой диких собак. Видимо, речь идет о волках, поскольку именно они являются магическими животными Одина.

Согласно мифам о волчьем пастыре, в награду за службу он назначает волкам добычу: кому корову, кому овцу, кому жеребенка, а кому – и человека. Никто из обреченных на заклание не в силах избегнуть своей судьбы.

Славяне считали волков священными животными бога богатства и плодородия Велеса. «Велесовы дни» (зимние святки) называли «волчьим праздником». Также хозяином волков был бог-громовик Перун (который порою и сам оборачивался волком), а серые хищники обретали образ хмурых туч, пожирающих солнце, или даже хищников ночи, обгрызающих луну. Затем образ волчьего пастыря каждый народ стал подгонять под себя. У западных украинцев покровителями волчьего племени считались святые Михаил, Луппа, Николай, Петр и Павел. Белорусы отводили эту роль козлоногому и мохнатому Полисуну, который гонит плетью стада голодных волков туда, где народы губят друг друга в сражениях. В русском фольклоре роль Волчьего пастыря отводилась сначала лешему, затем – Егорию Храброму, охранителю скота и одновременно повелителю волков земных и небесных.

С принятием христианства роль волчьего пастыря досталась Георгию-Победоносцу, покровителю Москвы и герою известного лубочного стишка:

Наш Георгий во броне,

Едет на сером коне,

Держит в руце копие,

Тычет змия в жопие.

Действительно, фигура римского тысяченачальника, обезглавленного императором Диоклетианом за принятие «новой веры», во всех христианских церквях особенно популярна благодаря легенде «Чудо Георгия о змие», где святой спасает дочь языческого царя, предназначенную в жертву дракону (змею), пронзая чудовище копьем. Правда, в некоторых вариациях мифа Победоносец усмиряет змия молитвой. Но затем, видимо, на легенду повлиял византийский эпос Х века «Сказания о Дигенисе Акрите», герой которого Василий Акрит (акриты – мало зависимые от императора «воины приграничья», вроде русских казаков) сражался против мусульман и горных разбойников. Дигенис Акрит тоже боролся с драконом, напавшим на его жену Евдокию, так что молитву решили заменить более действенным «воспитательным средством».

Но лишь в русской традиции выяснилась любопытная подробность: оказывается, Георгий (он же Егорий, Юрий) не одного змия в жопие тыкал… Как гласит легенда, однажды, когда Егорий ехал через лес, откуда ни возьмись налетел серый волк и вцепился зубами в ногу его коня. Святой недолго думая ударил зверя копьем. Раненый хищник возмущенно возопил: «Пошто бьешь меня, я же голоден!» На что святой заметил: «Хочешь есть – спроси меня. Я укажу тебе лошадь, которую ты можешь зарезать». Выехал на пастбище и указал волку на несчастную лошадь. С тех пор каждый год накануне праздника имени себя, любимого, святой Георгий объезжает на коне поля и леса, собирает волков и определяет каждому добычу.

Праздник Георгия Победоносца (а заодно Егория Храброго, Ерилы Вешнего, Скотопаса, Волчьего Пастыря, Отмыкания Земли и прочая, прочая) приходится на первый понедельник после Красной горки – по-нынешнему на 6 мая. В обрядах христианские представления переплетены с языческими. Пастухи брали с собой «на Егория» иконку с изображением святого Георгия, веточку вербы, освященную в церкви, горбушку хлеба, а заодно восковой шарик с закатанными в него шерстинками коров из стада и т.д.

Считалось, что волки выбирают только тех, кто обречен на погибель Егорием-Юрием. На этот счет существует множество пословиц и поговорок: «Что у волка в зубах, то Егорий дал»; «На то Георгий волку зубы дал, чтобы кормиться», «Без Юрьева наказу и серый сыт не будет!», «На что волк сер, а и тот по закону живет: что Егорий скажет, на том все и порешится!», «Святой Егорий держит волка впроголодь, а то бы – хоть и скота не води!»… В Орловской губернии бытовало поверье, что Егорий отдает «волку на зуб» только ту скотину, хозяева которой не поставили свечу к образу святого в день праздника. Соответственно, единичные нападения серых разбойников на скотину воспринимались крестьянами как признак будущей удачи и довольства. В некоторых местах хозяева даже специально оставляли на съедение волкам корову или овцу, чтобы «задобрить» их.

То есть волк в русском фольклоре не являлся воплощением иррационального ужаса, кровожадности и жестокости, как это имело место в Европе. Но вот что сказать насчет «дружбы-фройндшафт»?

Героический крокодил и «творительное сравнение»

Мистическая связь славянских народов с волками очень глубока. Особенно ярко это проявляется в отношении к такому явлению, как оборотничество.

Мы уже знаем, что в западноевропейской традиции превращение человека в волка способно вызывать лишь чувство ужаса и глубокого отвращения. В русских быличках, сказках, легендах дело обстоит иначе. Человека-волка, оборотня называли волколаком, волкодлаком, волкулаком. Изначально волкодлаками в славянской мифологии были воины-оборотни из свиты Ярилы и Велеса, полулюди-полуволки.

Внешний признак волкодлака – растущая на голове волчья шерсть (длака), заметная уже при рождении. Самое древнее литературное упоминание о славянских оборотнях принадлежит «отцу истории» Геродоту: «Каждый невр ежегодно на несколько дней обращается в волка, а затем снова принимает человеческий облик». Невры – праславянское племя, которое обитало к северо-западу от Черного моря; ученые относят его к милоградской археологической культуре.

С Крещением Руси слово «волкодлак», «оборотень» обретает в православном сознании резко отрицательный смысл. Считалось, что черти, бесы и прочие «нечистые» принимают образ волка или имеют волчьи признаки (волчьи зубы, уши, глаза и т.д.). Оборотничество приписывалось колдунам и ведьмам, способным превращаться в волка и то же проделывать с другими людьми. По созвучию с «волкодлаком» появился и «вурдалак», то есть оборотней нередко воспринимали и как упырей.

Однако фольклор продолжал относиться ко многим волкодлакам с явной симпатией. Вспомним хотя бы былинного Волха Всеславьевича, он же Вольга Святославович, знатного богатыря-оборотня, который оборачивался не только серым волком, но и ясным соколом, а также гнедым туром-золоты рога. В походе на «Царство Индейское» это помогало ему снабжать свое войско:

Дружина спит, так Волх не спит:

он обвернется серым волком –

бегал-скакал по темным лесам да по раменью [ Лес близ пахотных полей. ].

А бьет он звери сохатыя,

А и волкам, медведям спуску нет…

Любопытный штрих: принимая волчий облик, оборотень между тем охотится и на волка…

С приходом христианства, правда, появляются предания (в частности, новгородское), где Волх изображается как «бесоугодный чародей, лют в людях; бесовскими ухищрениями и мечтами превращался в различные образы и в лютого зверя крокодила; и залегал в той реке Волхове водный путь тем, которые ему не поклонялись: одних пожирал, других потоплял. А невежественный народ тогда почитал его за бога и называл Громом или Перуном… И был этот окаянный чародей удавлен от бесов в реке Волхове… И по трех днях после того тризнища прослезилася земля и пожрала мерзкое тело крокодилово, и могила просыпалась над ним на дно адское…».

Но в памяти народной и былинах богатырь оставался защитником земли Русской. Былина о Волхе Всеславьевиче представлена и в одном из самых известных сборников «Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым» (1804). Мы с полным правом можем говорить о противостоянии народной и церковной точек зрения. Тем более Волх – не единственный оборотень в русской литературной традиции.

Достаточно обратиться к самому известному произведению Древней Руси, которое пронизано мотивами славянской народной поэзии с элементами языческой мифологии. Я имею в виду «Слово о полку Игореве» (конец XII века). Безвестный автор так описывает полоцкого князя Всеслава Брячиславича (которого, кстати, сторонники «исторической школы» считают прототипом былинного Волха-Вольги):

Всеслав Князь людем судяше,

Князем грады рядяше,

А сам в ночь влъком рыскаше;

Из Кыева дорискаше до кур [ До петухов. ] Тмутороканя,

Великому Хръсови [ Солнцу. ] влъком путь прерыскаше.

Конечно, можно воспринимать эти примеры просто как литературное сравнение, выраженное творительным падежом. То есть Всеслав не оборачивается зверем на самом деле; его просто сравнивают с волком. В конце концов, и «Бояна вещего» в начале поэмы сравнивают тем же самым способом: «аще кому хотяше песнь творити, растекашеся мыслию [ Согласно другим трактовкам – «мысию», то есть белкой. ] по древу, серым вълком по земли, шизым орлом под облакы». Волк вообще упоминается в «Слове» девять раз, и лишь однажды речь идет о хищнике как таковом.

Только вот какое дело: сама форма подобных сравнений косвенно указывает на то, что они связаны с языческими представлениями о способности человека превращаться в зверя. Одно дело бежать, как волк, подобно волку, другое – бежать волком, без всяких экивоков и оговорок. Что касается Всеслава, летописи достаточно прямо объясняют природу оборотнических способностей князя: «Мать же родила его от волхвования. Когда мать его родила, на голове его было язвено [ Язвено – «сорочка», то есть тонкая пленка плаценты на голове новорожденного. ].

Волхвы сказали матери: «Наложи на него это язвено, и пусть носит до конца жизни». И носил его Всеслав до смертного дня; сего ради он и не милостлив на кровопролитие». Перед нами – обряд наложения повязки-наузы (ею в данном случае служила «сорочка»-плацента), которая являлась не только оберегом, но и частью древнего колдовского обряда «обращения человека в зверя», сиречь оборотничества. Науза свидетельствовала о том, что носящий ее прошел инициацию – приобщение к тайному знанию. Потому и подчеркивается, что полоцкий князь «не милостлив на кровопролитие»: зверь есть зверь…

И вообще, слишком часто используется «творительное сравнение» с волком в поэме. Взять эпизод с бегством Игоря: князь скачет горностаем к тростнику, белым гоголем на воду, затем с коня спрыгивает серым волком, летит соколом… Тоже «обычное сравнение»? Но вот что любопытно: князь летит соколом, «избивая гусей и лебедей к завтраку, обеду и ужину». То есть охотится именно как крылатый хищник. Для «обычного сравнения» это уже перебор…

Стало быть, Игорь тоже не был чужд оборотничеству. И русских людей этот факт не пугал – напротив, такие способности считались доблестью.

(Продолжение следует).

Автор: Александр Сидоров, альманах «Неволя»