Быт солдат Афганской войны 1979–1989 гг. по воспоминаниям ее участников

  15 февраля 1989 года генерал Б. Громов последним покинул Афганистан. «За его спиной не осталось ни одного советского солдата», — писала советская пресса. Так официально закончилась война. За 10 лет войны СССР потерял в Афганистане 13 833 человека, а афганский народ — 1,24 млн человек, что составляет 9% всего населения страны. Во имя чего были принесены эти жертвы?

Мы не ставим задачи критиковать власть, бросившую солдат туда, и не хотим идеализировать их интернациональный долг. Мы хотим рассказать о парнях, которым просто «выпало жить» в то время. Чем стала для них война, какими они из нее вышли — это главные вопросы, в которых мы пытались разобраться. Но, понимая, что это сложная задача, мы решили подобрать инструмент для ее решения: найти ответ на эти вопросы через изучение солдатского быта.

Южноуральцы в статистике Афганской войны

Итак, возьмем за исходное данные о том, что всего на территорию Афганистана за все годы войны было введено 525 000 военнослужащих (существуют и другие данные в СМИ: от 130 000 до 546 255 чел.). 7061 из них были жителями Челябинской области, что составляет около 1,35%, то есть примерно каждый 92-ой был южноуральцем. Интересно отметить, что на сегодняшний день в Челябинской области проживает 11 628 участников международных вооруженных конфликтов за пределами страны. Получается, что из них более половины — участники Афганской войны.

Из 7061 южноуральских военнослужащих погибло, согласно опубликованному списку погибших, 152 человека и 2 пропали без вести. Это на удивление малое число (около 2,18%), то есть примерно каждый 50-й. Опубликованы также данные о том, что 112 человек были ранены, 97 вернулись с войны инвалидами.

Исходя из количества призывников, направляемых на службу в ДРА, рассредоточенность южноуральцев по военным частям должна была быть большой, но военнослужащий Ю. в своем письме однокласснице пишет: «Земляков здесь достаточно… есть парни с Челябы, Копейска, Магнитки…» То есть концентрация южноуральцев в разных районах была разной. Соответственно и смертность в разных частях была различной.

Самая большая смертность среди южноуральцев за всю войну была в частях 35919 (13 человек) и 44585 (11 человек). Это, в первую очередь, зависело от места их дислокации. Пик смертности, как по всему контингенту, так и среди южноуральцев пришелся на 1982–1985 годы. Думаем, что большая смертность в эти годы связана с самыми крупными боевыми операциями 40-й армии. Именно тогда происходили самые кровопролитные штурмы Панджшерского ущелья. Так что в принципе тенденции увеличения смертности среди южноуральцев и воинов из других регионов совпадают. Причем одинаковой является и взаимосвязь между потерями рядового и офицерского составов: чем больше погибает офицеров, тем больше погибает и рядовых.

Детальнее проанализируем данные по погибшим южноуральцам. Большинство из них погибло в части 35919. Их всех южноуральцев, по нашим подсчетам, погибли в боях 115 человек, а от ран умерло 37 человек. Анализируя состав, следует отметить, что 134 южноуральца числились в рядовом составе и лишь 18 были офицерами. В самые кровавые годы погибло 6 офицеров и 48 рядовых. Возможно, это говорит о том, что квалификация офицерского состава повысилась, а выполнение боевых заданий лежало, прежде всего, на рядовых, причем, зачастую, на необстрелянных новичках.

Подтверждение находим в опубликованных воспоминаниях Д. Чепурного: «Самое яркое впечатление — наш первый бой 21–22 апреля 1985 года в окрестностях Джелалабада, в ущелье, в котором мы, еще необстрелянные юнцы, попали в душманскую западню, — в ущелье нас окружили, и в течение дня просто методически расстреливали. В этом первом бою мы потеряли одними убитыми 32 человека».

Таким образом, возраст сыграл не последнюю роль, так как в бой, в кровавую мясорубку, отправляли молодых необученных солдат, против душманов и моджахедов, которые всю жизнь прожили в подобных условиях и опыта у них было неоспоримо больше.

Вообще, отношение к личному составу во время войны было иногда просто недопустимое. Военнослужащий Ю. писал однокласснице: «В госпитале ничего не сказали, как добираться до Кабула. Вышел я из ворот, посмотрел по сторонам и попер, куда глаза глядят. Не знаю, сколько бы я ходил, пока не нарвался на патруль. Меня транспортировали на пересыльный пункт, где я оказался часов в 10 вечера. Есть охота, думал, тут накормят. Проставили они штампы в документах и проводили меня на территорию пересыльного пункта… Проснулся в 12 часов, разработал план борьбы за существование. Только вечером перед сном и завтракал, и обедал, всё за один раз». И при этом писать домой ничего было нельзя — цензура! Цитируемое письмо было отправлено однокласснице «с оказией», то есть минуя цензуру.

Согласно официальной статистике, из 13 833 погибших в войне человек 1979 были офицерами, а 11 854 — рядовыми. Из общего количества погибших офицеров только лишь 18 были южноуральцами, то есть около 0,9 %.

Конечно же, потери офицеров по сравнению с потерями рядового состава очень малы, данные, как по Южному Уралу, так и по СССР совпадают. И в целом потери южноуральцев малы. Если сравнить потери призывников с Южного Урала с общими потерями по СССР (154 и 13 833 чел.), то мы увидим, что южноуральцы составляли 1,11% от всех потерь СССР в этой войне.

Но, несмотря на этот небольшой процент погибших, нельзя забывать, что за цифрами скрыты люди, хотевшие жить. Дома у них остались родители, любимые девушки, у некоторых — свои семьи… Задумываемся над вопросом, во имя чего наш край лишился 154-х парней, и не можем найти ответа.

Призывники и офицеры, жители Челябинской области, имеют значительное количество наград за участие в боевых действиях. Хотя в ходе интервьюирования выяснилось, что многие воины-афганцы отказываются носить ордена и медали, считая войну несправедливой.

В ходе проведения исследования мы не могли не затронуть и вопрос о том, как сейчас живется ветеранам той войны? Какие проблемы у них существуют?

Интересную информацию дают и списки военнослужащих, ставших инвалидами вследствие военной травмы, предоставленные Тракторозаводским Центром социальной помощи. На 16 февраля 2000 года таковых лиц в районе насчитывался 21 человек, все в основном 60-х годов рождения. Три человека являются инвалидами 2-й группы, все остальные (18) — инвалиды 3-й группы. Анализируя анкеты районного отделения РСВА, мы увидели, что многие ветераны имеют проблемы со здоровьем. Мы согласны с мнением, что война обошлась нам очень дорого. Практически нет ни одного человека, который бы вернулся из Афганистана невредимым. Все воины, без исключения, получили психическую травму.

Вообще, государство еще в ходе войны определило ряд льгот ее участникам и семьям погибших. В 1988 году были определены льготы по выплате пенсий и пособий, льготы при медицинском обслуживании, скидки при пользовании транспортом, беспроцентные ссуды, дополнительные отпуска, право на внеконкурсное поступление в высшие и средние специальные заведения, а также на первоочередное обеспечение жилой площадью. Но в реальности, по официальным данным, на сегодняшний день в Челябинске в очереди на получение квартиры стоит 497 семей бывших воинов.

Оказалось, что у ветеранов Афганистана существуют также и проблемы с трудоустройством. Об этом говорят анкетные данные ветеранов Тракторозаводского района. Более 10 человек указали, что нуждаются в работе, некоторые написали, что хотели бы поменять место работы. К сожалению, многие люди, прошедшие горнило Афганистана, не могут найти применение своим силам в обществе. Об этом нам много говорили в районном отделении РСВА его председатель Р. Ф. Камалов и члены этого общества, назвав явление уже не раз нами слышанным понятием «афганский синдром».

В периодической печати, выходившей в первые годы после войны, находим такую точку зрения: «Прошедшие Афганистан разошлись в основном в четыре стороны. Одна колонна ушла в небо, другая заполнила госпитали, уселась в инвалидные коляски, взяла в руки приклады костылей, протянула руки за подаянием в переходах метро и понуро расположилась в благотворительных комитетах. Третья колонна ушла в спецназ, ОМОН, рэкет и другие аналоги этих образований, а четвертая — ушла в страну тюрем и колоний. Немногие избежали этих ипостасей судьбы» (Экштейн А. Солдаты после войны // Огонёк. 1991. № 41).

Да, статистика сурова. Мы не раз встречали цифры о бывших «афганцах», ставших заключенными. Например, известно, что в Ярославской области уже в 1991 году 20 бывших воинов-«афганцев» находились в тюрьмах за тяжелые преступления («Я хотел быть попом»: исповедь бывшего воина-«афганца», осуждённого на десять лет лишения свободы в ИТУ усиленного режима // Смена. 1991. № 3). На одном из сайтов интернета в июле 2004 года нам попалась заметка о том, что в Нижне-Тагильской тюрьме, где отбывают наказание осужденные представители силовых структур, было создано общество «афганцев». Но, созваниваясь с «афганцами» нашего района, встречаясь с некоторыми из них, у нас сложилось о них положительное мнение. Многие из них активно участвуют в хозяйственной и политической жизни нашей области. Вот то, что они люди закрытые, и очень неохотно идут на контакт — с этим мы согласны. Но ведь и война была особая…

Собирая интервью

Во время написания работы мы общались и с реальными участниками боевых действий в ДРА. Интервьюирование стало главным методом нашего исследования и самым интересным моментом в работе.

Первые звонки были особенно трудными. Страшно брать трубку, набирать телефонный номер, слушать утомительные гудки и ждать ответа.

К сожалению, большинство отказывалось дать нам интервью, кто-то в мягкой, кто-то в более жесткой, категоричной форме.

Некоторые соглашались дать интервью только при условии, что их имена не будут упомянуты в нашей работе. Мы предполагаем, что это происходило вследствие того, что они когда-то давали подписку о неразглашении информации. И верны ей по прошествии двадцати лет! Притом что мы от них не требовали никакой секретной или тайной информации. Мы всего лишь хотели изучить их быт. Но всё-таки некоторые респонденты открыто сообщали разные факты из своей прошлой военной жизни. Были и такие, кто говорил: «А что мне? Да всё расскажу!», но вдруг останавливали мою руку со словами, что этот эпизод не стоит записывать. По этим причинам мы приняли решение зашифровать имена всех наших респондентов под начальными буквами их фамилий.

Некоторые открывались сразу и с большим интересом вступали в беседу, другие — наоборот, были неразговорчивы, отвечали лишь на вопросы, с ними свободного общения не получилось.

Разные люди, с разными мнениями по поводу одних и тех же событий, у каждого из опрошенных была какая-то своя история, характеризующая его службу в ДРА. Мы опросили разных людей: лейтенант (респондент Г.), служивший в танковых частях войск ВДВ, респонденты З., Б., Р., К. (представители рядового состава) — пограничники. У каждого из них была своя специфика службы: респондент Р. служил на территории ДРА у границы с СССР, и в его задачи входили контроль дороги и задержание (остановка) караванов. В задачи пограничника З. входил захват плацдармов в горной местности, при углублении на территорию Афганистана до 70 км, а служащему Р. приходилось углубляться на 40 км вперед.

Кстати случайно совпало так, что они служили в одной части. Пограничник Б. охранял южные границы Афганистана и находился в 50 км от афгано-пакистанской границы и тоже перекрывал путь караванам в составе своего подразделения. Так же среди опрашиваемых были трое респондентов — представителей ВДВ. Рядовой Ю. был механиком-водителем и служил в разных местах, сержант Ч. служил позже, практически в той же местности. В описании быта солдата ВДВ они в некоторых моментах сходятся, а в некоторых опровергают друг друга, но это, скорее всего, объясняется тем, что рядовой Ю. служил в начале войны (с 1981 по 1983 г.), а сержант Ч. уже во второй половине (с 1986 по 1988 г.). Так же в войсках ВДВ служил и ефрейтор С., в Герате, где находилась их постоянная база, он постоянно был в рейдах, скорее всего это происходило потому, что служил он в самом начале войны (с 1979 по 1980 г.).

И единственным среди опрошенных представителем танковых войск является лейтенант Г. Возможно, это связано с тем, что в Афганистан вводилось не так много бронетехники, так как в условиях горной местности она редко могла играть лидирующую роль, как это было на равнине. В горах, по признаниям специалистов и самих участников, эту роль выполняла авиатехника (самолеты и, в первую очередь, конечно же, вертолеты, или на сленге афганцев — «вертушки»).

Большинство респондентов служили в рядовом составе и получили лишь среднее специальное образование. Немногие из воинов-афганцев решили после службы окончить совпартшколу и получить звание лейтенанта запаса; не удалось им получить, за редким исключением, и высшего образования (хотя преимущественное право поступления в вузы за ними закреплялось). Места работы или службы опрошенных, круг их профессий разнообразен: Ю. работает водителем, возит начальника предприятия на легковой машине, Ч. — сам работает заместителем директора предприятия, З. — спасатель МЧС, Г. — работает в охранной структуре, Б. — слесарь-монтажник, а Р. — оператор, респондент К. вообще не указал, кем работает, назвав лишь место работы.

Получилось так, что перед нашими глазами, через воспоминания ее участников, возникали события афганской войны с 1979 по 1989 год. Среди респондентов мы видим четкое разделение на две части: пограничники и десантники. Половина респондентов имеет ранения и контузии. Все респонденты, за исключением К., женаты, имеют детей, в среднем по двое. Средний возраст опрашиваемых — 42 года. Орденами и медалями награждена половина опрошенных нами участников боевых действий.

Прежде всего, нам показалось важным узнать, что думают участники боевых действий об Афганской войне в целом. Например, на вопрос о том, нужно ли сегодня изучать события Афганской войны, пришло ли это время, респонденты отвечали по-разному, но в большинстве говорили, что, конечно же, нужно, что не стоит забывать о тех событиях, что это уже часть истории, а воины-«афганцы» — герои своего поколения. Высказывались и противоположные мнения: кто-то говорил, что уже «и так всё изучено», кто-то считал, что вспоминать войну очень больно и многие просто не хотят рассказывать о ней. Лишь один из респондентов затруднился ответить на этот вопрос.

Вообще, исходя из нашего опыта общения с «афганцами», мы поняли, что подавляющее большинство из них до сих пор не хотят вспоминать о войне.

Мы спрашивали: каким было отношение к войне на момент службы и каково оно сейчас, изменилось ли оно? Большинство респондентов ответили, что отношение не изменилось. Так или иначе, кто-то в большей, кто-то в меньшей степени, но все считают, что ввод войск был необходимым, оправданным: «если бы не мы, то вошли бы американцы».

Подтверждение этому находим и в прессе. Председатель совета Челябинского регионального отделения Союза ветеранов боевых действий Валентин Артемьев высказывается: «Для меня ни тогда, ни теперь не вызывало сомнения, что мы оказываем дружественному афганскому народу интернациональную помощь в построении новой жизни». Только один человек ответил, что хотя это и было правильное решение, но желания служить не было, в силу молодости. Выделяются два человека, мнение которых изменилось (у одобряющих ввод войск мнение осталось прежним): респондент Р. утверждает, что «тогда это был долг», а сейчас считает, впрочем, как и респондент Ю., что войска можно было не вводить.

Как попадали в «ограниченный контингент»?

О ярких впечатлениях первого дня пребывания в ДРА каждый рассказывает по-своему.

Для Г., одним из ярких моментов первого дня стал случай, когда перед их танком выскочил афганский мальчишка и положил на дороге три камешка — под ними оказались мины. Так мальчишка предупредил наших солдат об опасности. Нам показалось, что этот эпизод залег в память респондента Г. надолго, как один из характеризующих афганцев с положительной стороны.

На Р. больше всего подействовала жара афганских пустынь и гор днем.

Первые впечатления от Афганистана связаны у Ю. с моментом приземления на аэродроме: «Когда мы снижались над Кабулом, поразил серый пыльный пейзаж. Перед приземлением по громкой связи прозвучало: “Под нами Кабул. Смерть духам. Дожить до дембеля”. В самолеты стали загружаться “дембеля”, выкрикивая разные пожелания прибывшим (и доброжелательные, и откровенно злые). Потрясал огромный слой серой пыли на всем вдоль дороги, похожей на цементную. После учебки удивил некоторый хаос в обмундировании… Перепад температур… Одежда абсолютно не соответствовала югу: солдаты были одеты в бушлаты, шапки, сапоги и т. п. В течение первых трех дней всех лихорадило — происходила акклиматизация, самой насущной потребностью была вода».

Об отношении сослуживцев к вводу войск респонденты особенно не распространялись. Но большинство говорит, что относились «как положено», «надо, так надо». Но из всего списка хотелось бы выделить респондентов Ю. и Р.

Респондент Ю. говорил, что относились по-разному, но права выбора у солдат не было. Кто-то презирал тех, кому, например, после больницы удавалось поменять службу, кто-то их понимал, выйти из кошмара войны — это было удачей. Респондент Р. говорит, что «на это времени не было просто. Коммунистическое время было — не вякнешь, да еще погранвойска к КГБ относились».

О моральной, физической и психологической подготовленности Г. сообщил нам: «Офицеры служили по два года, солдаты полгода проходили учебку, а потом — туда. Акклиматизация была где-то полтора месяца, то есть их в это время не выпускали на боевые. Больше всего солдат убивали в начале срока службы, когда он еще ничего не знает и не умеет, и в конце, когда у него уже все мысли о доме…»

Респондент Ю. свидетельствует, что подготовки порой не было никакой: военные операции проводили неумело и бестолково (не учитывались местные условия). «Утечка информации была каждодневная: прослушивали спецсвязь, готовились к операциям в полной экипировке на открытой местности. Кокарды и пряжки начищали до блеска — это была отличная мишень для снайпера». Проблемой, по мнению Ю., являлась и идентификация солдат. Индивидуальные номера только начинали вводить, а хлорка на одежде, при помощи которой наносили номера, выгорала на солнце. Правда, следует отметить, что он служил в начальный период ведения боевых действий.

Респондент Р. полгода проходил учебку на Дальнем Востоке. Как его «учебный опыт» можно было использовать в климатических и природных условиях Афганистана?

Очень интересно рассказывает респондент Б.: «Физическая подготовка была очень плохая: между двойкой и тройкой. Моральная — на пятерку, подковывали нас отлично. Психологическая — по-разному: кто молодой (служил мало) — тем в радость, кто полгода-год служил — в диковинку, а для меня — шок. В части готовили молодого бойца, который год отслужил, в Афганистан. Но он на плацу упал и его в госпиталь отправили, а на меня его форму одели и вместо него отправили, а мне всего месяц до “дембеля” оставался. В Афганистане я три лишних месяца прослужил».

Обида на советскую власть, военное командование до сих пор чувствуется у Б. Нам показалось, что он считает лично свою службу в ДРА предательством со стороны военного начальства, хотя и говорит об этом осторожно.

Ч. описал распространенную ситуацию: «Бывало, что падали: “не могу идти, стреляйте”, писали расписку, что в смерти никого не винить, но мы брали винтовку, рюкзак, его самого на спину и тащили. Но потом его на “боевые” не брали и не уважали. У меня даже мысли не было оставаться: во-первых, потом не догонишь, а во-вторых, в плен не очень хочется, так что ставил себе цель, например, пройти сто шагов — проходил, садился отдыхать, потом еще сто и т. д. А на высоте по десять шагов шли потому, что воздух разряжен, и дышать трудно».

То есть к такой ситуации людей нужно было готовить.

Г. говорит, что у его солдат подготовка была хорошая, в отличие от разведроты, где как-то раз за сутки по собственной глупости погиб один человек и двоим оторвало минами по ноге.

Советские и местные

Нам также интересно было узнать о взаимодействии с афганскими национальными войсками. Не взаимодействовали с национальными войсками лишь подразделения, в которых служили респонденты Р. и Ч. (один служил в погранвойсках, другой — в ВДВ). Большинство же не только контактировало на бытовом уровне, но и взаимодействовало на военном уровне. Например, З. говорит, что с афганскими подразделениями «плотно сотрудничали», он связывает это с необходимостью передачи им военного опыта. Тут же он утверждает, что «их боевой и моральный дух был очень низок».

Нам кажется, что это в первую очередь связано с гражданской войной, ведь им приходилось воевать против своих «братьев» за «шурави». Как далее продолжает З.: «При стрельбе афганцы часто сбегали. Зачастую во время боя их ставили впереди нас, на передний фланг, чтоб не сбегали. Известны случаи, когда во время захвата населенного пункта, противник их пропускал, они скрывались, а по нам открывался огонь». Это подтверждает то, что душманы и национальные войска шли на уступки друг другу, а иногда даже откровенно сотрудничали. Но подобную ситуацию респондент С. объясняет тем, что их (афганцев) душманы иногда запугивали: «Вот и уходили. А так хорошие нормальные ребята».

Респонденты Б. и Ю. сообщили, что взаимодействовали только с местной полицией царандой и полицейскими — «сарбосами».

Один из интересных моментов описывает Б.: «с офицерами общались, менялись… каждый день приходили, а до кишлака 15 км». Немного странно, не правда ли? Тем более что Б. служил в пограничных войсках на афгано-пакистанской границе, откуда и выходили на территорию Афганистана специально обученные бандформирования душманов. Б продолжает: «бывало менялись на неучтенное оружие: патроны, гранаты».

Но перейдем к респонденту Ю. Он говорит, что «доверия к ним не было абсолютно никакого, кроме царандоя, представители которого, как правило, учились в Москве, Киеве, Одессе и других городах, хорошо знали русский язык». А ведь ему, как и респонденту Г., пришлось послужить в Кабуле, но как различаются их характеристики национальных военных формирований… А Г. говорит, что отношения были очень хорошие. Почему такие противоречивые точки зрения? Возможно, что Г. слишком идеализирует службу, а Ю. слишком критикует. А возможно, это объясняется тем, что Г. — офицер и, может быть, он не замечал подобных случаев, в отличие от Ю., который был в рядовом составе и являлся непременным участником подобных объединенных операций.

Так же одним из важнейших моментов являлись взаимоотношения с местным населением. Оценка у респондентов была разная. Р. утверждает: «Все воевали против нас. Днем он с мотыгой в саду копается, а ночью с автоматом», но при ответе на конкретный вопрос об отношении местных жителей к советским солдатам говорит: «Нормально. Хорошо относились, когда войска выводили, они нас выходили провожать».

Но нам кажется, что здесь он говорит уже о показном отношении, то есть о ситуации «днем», когда он «с мотыгой», а ведь это могла быть лишь маска. Подобного мнения придерживается и респондент Ч.: «Днем хорошо относились, а ночью он может в нас и стрелять».

Особо из группы скептиков нам хочется выделить Ю., который старался проникнуть в суть взаимоотношений и понять, почему местные жители относились к ним по-разному: «В Матерлане, когда вертолеты встали, то у местных занимали горючее. Негативно относились там, где разворачивались боевые действия, и где “хорошо прошли” наши войска — мародерствовали… Были нередки случаи “мародерства поневоле”, когда оправлялись на задания на два дня, а “зависали” на две недели, поэтому приходилось такими способами добывать пропитание. Местное население жаловалось на солдат, на командование, которое позволяло технику перебрасывать по сельскохозяйственным угодьям. Когда мародерство приняло угрожающие размеры, командование начало борьбу с ним. Можно было попасть под трибунал, в дисбат».

Таким образом, отрицательное отношение местных жителей порождалось, в первую очередь, отношением к ним. Это не противостояние идеологий или борьба с интервенцией, всё, как нам кажется, банальнее и будничнее.

Приведем рассказ Г.: «Офицерам платили мало, поэтому бывало, воровали и продавали местным. Однажды офицер нагрузил “уазик” всякой всячиной, но напоролся на патруль, на одного солдата, другие куда-то отлучились. Кстати, патруль набирается так: офицер, водитель, четыре солдата. Солдат ему — стоять, предъявите пропуск! А офицер ему — да пошел ты на три буквы. Он только поехал, а солдат выстрелил. Того в цинк и домой с позором, а солдата на гауптвахту, но вроде бы потом отпустили».

Только респондент З. считает, что население всегда относилось к ним негативно: «Когда отвоевывали территории, необходимо было их обустраивать: строить казармы, укрепляться. То есть мы захватывали чьи-то земли. Хотя многие использовали наше присутствие. Например, активно доносили на земляков, для того чтобы землю их захватить, отомстить и т. п.».

Мнения отвечающих на вопросы разделились, и, наверное, здесь присутствует субъективная оценка. В конце концов, возможно, что среди десятков эпизодов встреч с местным населением, солдату запомнился лишь один, но негативный эпизод. А на основании этого он утверждает, что взаимоотношения были плохими. Говорить о том, что относились хорошо или плохо, в этом случае нельзя, так как весомые аргументы есть и с той и с другой стороны, и мы не решились принять какую-нибудь сторону.

Начальники и подчиненные

Взаимоотношения солдата и офицера — один из важнейших вопросов военной службы. От этого часто зависит и успех отдельных операций, и настроение в части. Поэтому мы задали вопрос: отличались ли отношения между солдатами и командирами в ДРА от отношений в Союзе? Здесь мнения опрашиваемых разделились практически поровну. Часть респондентов считает, что отношения остались теми же. К таким людям относится С., он отмечает, что «офицеры себя выше солдата ставили. Мы их недолюбливали. Зависело от того, какой человек». Здесь он имеет в виду, безусловно, не звания, а чисто человеческие, бытовые отношения, наверное, даже можно употребить слово «внеуставные».

З. сообщает, что в пограничных войсках, что в Союзе, что в Афгане, были порядок и дисциплина. Также он отмечает, что очень благодарен войскам КГБ, их четкости и слаженности. Он благодарен своим командирам, за то, что остался в живых (а ведь это самое главное!!!). Особо отметил майора Ушкалова, которого все подчиненные звали между собой исключительно «батей». Свою главную задачу он видел в том, чтобы научить бойцов выживать при любой ситуации. Отношения, которые сложились в его подразделении между офицерами и солдатами, как нам представилось, были очень близкими, доверительными. И это уже третье мнение о взаимоотношениях солдат и офицеров. Нам кажется, что теперь стоит сделать маленький вывод: взаимоотношения людей чисто субъективный фактор и говорить о том, что во всех частях взаимоотношения складывались одинаково — ошибочно.

Другие респонденты объясняют, что отношения между солдатами и офицерами изменились в лучшую сторону и довольно часто характеризуют их как «семейные». Респондент Ч. отмечает, что отношения «в части и в Союзе — чисто строевые, а на боевых операциях — более сглаженные, что ли, семейные». Наверное, здесь можно сделать вывод, что в экстремальных условиях люди «переходят к сути, а не к внешним проявлениям» (не обращают внимание на некоторые формальности, такие как пришивание подворотничков, вытягивание перед командиром «во фрунт», ритуальное приветствие командира и т. п.). Б. согласен с мнением респондента Ч., он отвечает нам так: «Отношения не отличались. Разве что дружнее были. Каждый свое место знал, и поэтому наказывали редко». Р. говорит о более простых отношениях, как в семье. Даже приводит пример. Во время вывода войск он вместо того, чтобы, как полагается по уставу, отдать честь — сказал офицеру «здрасте», а тот заставил Р. поздороваться по форме. Р. говорит, что в Афганистане «таких заморочек не было».

Ю. без раздумий восклицает: «Конечно, отличались!» Он отмечает, что в Союзе всё было строго и формализовано, а в Афгане солдату нужно было быть готовым ко всяким неожиданностям: офицеры часто вели себя неадекватно. Напившись или обкурившись (кстати, об употреблении анаши в Афганистане нам говорили все без исключения респонденты), строили дембелей и «учили», а те в свою очередь «учили» других и так далее. Бить в ВДВ умеют так, что потом синяков не остается и т. п.

«Место для подвига»

История Великой Отечественной войны известна нам как история массового подвига нашего народа. Эта фраза уже стала расхожей. А что можно сказать об афганской войне, было ли на ней место для подвига? При ответе на этот вопрос мнения разделились, но большинство респондентов все же отвечали позитивно.

Респондент Ю. рассказывает: «На моих глазах не было, но в части были. В нашей дивизии служил знаменитый Чепик (когда его окружили враги, он взорвал мину у себя на груди — Р. П.). Один парень, попавший под статью о мародерстве, в бою закрыл командира роты своим телом. Получил ранение, но остался в живых, статью «сняли».

Респондент З. утверждает, что «само присутствие там — подвиг».

Но этого мнение разделяли не все. С. сказал коротко и ясно: «Я думаю, нет».

Хотелось бы выделить респондента Б., который сказал, что «разные ситуации были, могли сказать, что дурак, могли, что герой».

Так же одной из важных тем афганской войны, являются взаимоотношения с военнопленными, как с той, так и с другой стороны. Многие вообще не хотели говорить о подобных ситуациях. Респонденты С. и Р. ответили, что к пленным относились «нормально». Респондент Р. ответил: «Нормальное было отношение, с нашей стороны никто в плен не попадал, а их брали. Арбузами их угощали. Но мы их только сопровождали, потом передавали с рук на руки. Так что я не знаю, как там с ними дальше обращались. Это же простые крестьяне, они — голодранцы, голодные, в лохмотьях все». Респондент Р. явно испытывал жалость к этим людям.

Респондент Ч. рассказывает: «Во взводе у нас был узбек, у них с пуштунами похожие наречия, он с пленным общался, пока мы того вели. Некоторые над ними — пленными, издевались, морду били, а мне даже жалко было. Они же воюют не за идеалы, а за деньги, он говорил: “Мне 27 лет, пора уже жениться, но нужны деньги. Родители невесту подобрали, а я воевать пошел”». Была бы работа, он бы на работу пошел. Он около месяца на “губе” сидел, а потом его к особистам отправили. К духам в плен наши вроде не попадали. Знаю только случай, когда из нашей части прапорщик сбежал, говорят, долго готовился. А почему сбежал, даже не знаю, они ведь и так хорошо жили».

Как мы увидели, представители рядового состава занимают вроде бы более гуманную позицию, жалеют неподготовленных, непрофессиональных воинов — афганцев. Им кажется, что они ни в чем не виноваты.

Но другого мнения придерживается респондент Б., сообщая коротко, но лаконично: «Отношение было негативное, пленных, бывало, пытали». Подобной позиции придерживается и респондент Ю.: «Права пленных часто нарушались. Пленных духов, например, связывали и садили на раскаленную от солнца броню. Избивали, было и такое. Но диких зверств, подобно тем, которые совершали “духи”, не допускали».

Г. рассказывает, что «в плен сдаваться было нельзя, поэтому чаще всего стрелялись или подрывались, потому что знали, что душманы делают с пленными и убитыми. Г. отметил, что «у нас душманов пытали с целью узнать разведданные. Пытали по-разному: давили танком или прикручивали к пальцам контакты от взрывателя и пускали электроток».

Вообще, как мы поняли, проблема советских пленных является актуальной до сегодняшнего дня. Это — «заложники войны». По официальным данным, на конец войны их насчитывалось 330 человек (по неофициальным — Народного комитета за освобождение советских военнопленных — 415). Те, кому удалось спастись, пережили трудное возвращение домой. Но это материал для отдельного исследования. Напомним, что и среди южноуральцев числится 2 (по другим данным — 4) пропавших без вести в той войне. Но из печати нам известны и счастливые случаи возвращения домой. Как, например судьба Алексея Драчука, жителя г. Южноуральска. Его путь на родину пролег через Пакистан, США, Канаду.

Ответы на вопросы о военнопленных, заставили нас о многом задуматься. Нам известно о существовании специальных международных норм, касающихся прав военнопленных, согласно которым их пытать нельзя, но, скажите, пожалуйста, на какой войне ХХ века соблюдались эти права? Респондент З. рассказывает: «Нарушения были и с той и с другой стороны. Жестокость всегда порождает жестокость. Говорить мне об этом не хочется» (мрачнеет). Неудивительна такая реакция, так как это страшная тема. Говорить об этом не хочется даже нам.

Быт солдата Афганской войны

Перейдем к бытовым вопросам повседневной жизни советских солдат в Афганистане. Хотя и в этом плане нас многие ответы поражали, а иногда и просто шокировали.

Хотелось бы начать с рассказа респондента Ю., который побывал в разных местах Афганистана во время службы: «По-разному в разных местах дислокации. Где-то приемлемые условия, где-то невыносимые, мешающие выполнению военных задач». Критикуют бытовые условия респонденты Б. и С., один из которых служил на границе с Пакистаном, а другой служил в первые годы войны (1979–1980 гг.).

Респондент Б. сообщает: «Вообще никаких условий не было». Респондент С. описывает примерно ту же ситуацию, только подробнее: «Плохие условия были: ни воды, ни еды, бельевые вши везде. К концу службы пропаривать одежду начали, но всё равно не помогало. Не умывались. Пыль всегда, грязь, больные. Воду брали из источников, которые приходилось охранять». Респондент Ч. говорит: «Нормальные полевые условия, я бы так сказал. На “боевых”, бывало, месяц не могли помыться, а так только в горном ручье чуть-чуть обмывались, но в части, сразу по возвращении, шли в баню.

Как-то нас с “боевых” сразу на охранение поставили, ну мы зароптали, что не мылись. И туда прислали два “Урала” — мобильную баню и бритвенные станки на вертушке сбросили». Респондент З. так же говорит, что «быт приемлемый, выживали. Мы находились в приграничной провинции Бадахшан, в горах, на высоте 3,5–4 тыс. метров. Спали под открытым небом и на земле, и на снегу, как придется». Тоже полевые условия, но как отличаются, замечаем мы. И как отличаются друг от друга сами характеристики!

Респондент З. описывает условия проживания, схожие с респондентом С., но они полярны в своих оценках. «Нормальные» ли это условия, при присутствии бельевых вшей в одежде респондентов С. и Ч.? А как отличаются «нормальные» условия респондентов Ч. и З.? Думаем, что здесь, как и в вопросе об отношениях между солдатами и офицерами, играет роль в первую очередь субъективный фактор: отношение каждого конкретного человека к войне, к способам выживания и т. п. А вот слова респондента Г., мы думаем, трудно отнести к субъективному мнению: «У нас было лучшее вооружение, поставлялись новейшие разработки. Электронная техника американцев по разминированию — ерунда. Щуп лучше всего…» То же он говорит и о быте — чувствуется, что политинформации для него не проходили даром.

Конечно, условия несения службы в разных частях ДРА в различные годы были непохожими друг на друга. Но, тем не менее, мы считаем одним из определяющих факторов, повлиявших на мнения респондентов, их личную терпимость к экстремальным условиям, их выносливость. Это вопрос, как их личной психологической подготовки, так и подготовки их военным государственным ведомством в виде прохождения «учебки» и курса молодого бойца. В целом, можно сделать вывод, что большинство советских солдат было в состоянии переносить все тяготы армейской жизни.

Помимо прочего мы интересовались типом жилья военнослужащих, насколько оно было обустроено? Респондент З. говорит, что «жили на улице, сами рыли землянки (морозов, как на Урале, там нет), иногда жили в палатках. На базе в Гульхане довелось строить казармы из природного камня, но пожить в них не удалось. А чаще всего располагались на земле или на камнях, под открытым небом». Да уж… Респондент Р. описывает тип жилья, в котором довелось ему пожить: «Жили мы в таких ямах: вырывалась яма, сверху перекладывалась бревнами, засыпалась землей и накрывалась маскировочной сеткой, а внутри обкладывалась камнями». Впервые слышим о такой постройке.

Респондент Б. говорит, что «на базе жили в палатках на 50 мест, а те, кто долго служил, жили в бараках, сложенных из камней. Внутри стояла печка-буржуйка. А на точках спали в спальниках по двое, а иначе не согреться, и без автоматов очень тесно!» Печка-буржуйка — это последнее слово техники, по сравнению с тем, что описывали респонденты Б. и Р. Респондент С., служивший в начале войны, сообщает, что «сначала жили в палатках по 10 человек, а к концу службы привезли 40-местные с двухъярусными койками», те, которые уже застал и респондент Б. А респондент Ч. описывает подобные палатки: «В гарнизоне жили в больших палатках с двухъярусными койками. А на боевых вырывали нору на троих, закрывали сверху тремя плащ-палатками. Брали с собой бушлаты. Ночами температура около 22о, вроде бы нормальная, дневная 45о, но от резкого перепада организму было тяжело справляться. Ночью костры не жгли, так как если рядом сидишь — точно шлепнут, хорошая мишень».

Респондент Г. подробно рассказывает: «В казармах были двухъярусные койки. В боевых условиях в основном спали у танка, обязательно кто-то в танке, на случай атаки. Поначалу, в первые годы войны, жили в палатках; всё это, естественно, охранялось и защищалось. А когда уже я служил, мы жили в модулях — это такие деревянные домики с кондиционером, с вот такой толщиной стен (показывает около 10 см — Р. П.), там жили по 2–3 человека. Солдаты жили в казармах, а вместе с ними жили командир взвода и заместитель командира взвода. Позже их тоже в модули переселили. В части у нас асфальтовые дорожки были, цемент доставали, бетонировали. На территории части вырыли арык и посадили туда ивы. С первого раза они не прижились, но потом ничего, росли.

После того, как Горбачев к власти пришел, вышел приказ беречь людей, так как война должна была скоро закончиться. Соответственно, если раньше мы на боевые ходили, то теперь душманы с гор спустились. Он приедет, орудие поставит, выстрелит и уезжает, Кабул город большой — куда-нибудь да попадет. Так мы больше людей потеряли, чем в “боевых”. Стали модули обкладывать ящиками из-под снарядов, заполненными песком. Те, кто до нас жили, построили подземные убежища». Можно сказать, что в этом случае жилье было просто отличным, по сравнению с другими, тем более что там даже проводили озеленение территории!

Конечно же, в первую очередь типы жилья зависели от местонахождения (горы, пустыня, центр, столица, окраина и т. п.). Об этом же говорит нам и респондент Ю.:

«В разных местах проживание отличалось. В Кабуле жили в каменном строении, большей частью в палатках на 30 человек. В горах строили помещения из камней, часто ночевали и в землянках. С 1983 года из России стали привозить сборно-щитовые домики. Чаще всего мне доводилось жить в палатке. Внутри нее был земляной пол, иногда его утаптывали так, что он покрывался глиняной коркой, и его даже можно было мыть. Вместо кроватей использовали ящики со снарядами, они же заменяли и тумбочки. Постельного белья не было. Для проветривания часто поднимали края палатки на высоту до метра». Да, несладко солдатам в первые годы войны было спать на ящиках и воевать против «духов» в непривычном климате.

Еще одним из самых, как мы думаем, интересных факторов солдатского быта являются санитарно-гигиенические условия — а точнее, применительно к Афганистану, их отсутствие.

Респондент С. говорит: «Вообще никаких условий. Воду, говорю же, из источника брали». Его слова подтверждает респондент З., сообщивший: «Какой тут уровень! Воду пили из открытых источников — арыков. Часто поэтому болели желтухой. Иной раз попить было нечего, ведь нас забрасывали высоко в горы, поэтому брали самое необходимое по минимуму (лучше лишние патроны с собой взять). Вид у нас иногда был такой: грязные, оборванные, в кедах или кроссовках, лица черные, копченые, одни глаза блестят. За весь период службы в ДРА я чистил зубы, наверное, два раза». Думаем, что по этим воспоминаниям и характеристикам ясно видно, что ни о какой санитарии и гигиене, в подлинном понимании этих слов, речь не может идти.

Ю. передал право оценивать ситуацию нам: «Судите сами об уровне санитарно-гигиенических условий. Жизненно важный продукт — воду, привозили в 200-литровых железных бочках из арыка, держать старались в тени. Часто приходилось пить воду из грязных водоемов. Для ее очищения выдавали таблетки, кажется, “пантацид”, но всё равно избежать кишечных расстройств не удавалось. Туалеты, как правило, отсутствовали, представляли собой вырытую яму и пару жердочек. В части существовала своеобразная “баня”. Специальная машина нагревала воду, которая подавалась по трубе в шесть леек, которыми и мылись солдаты. Мыло было специальное — солдатское, когда оно заканчивалось, пытались выменивать у местного населения или обходиться без него. Шампуня и мочалок в части не было, если только кому-то удавалось привезти из Союза. На всю часть едва ли находилось две чистых щетки (зубных — Р. П.). В белье было изобилие вшей. С ними отчаянно боролись — кипятили, поливали бензином и т. п. Бельевые вши были и у офицеров».

В целом, можно сделать такой вывод, что болели в первую очередь как раз из-за плохих санитарных условий: дизентерия, тиф, желтуха (гепатит) и т. п.

Мы увидели, что санитарно-гигиенические условия проживания советских солдат были, в основном, плохие, а иногда и просто ужасные. На наш взгляд это в первую очередь можно объяснить тем, что СССР не был готов к ведению затяжной войны на территории Афганистана, и в первые годы войны солдатам пришлось пережить огромные трудности, в том числе и в санитарно-гигиеническом плане. Считаем, что просто в начале войны руководство не задумывалось о подобных вещах и быту солдат не уделяло должного внимания. К концу войны условия несколько улучшились.

Конечно, мы просто не могли пройти мимо вопроса о питании. Регулярно ли кормили солдат, каково было качество пищи, кто ее готовил, из какой посуды ели?

В ответах на эти вопросы мнения разделились, но, по сути, сводились к одному из двух: «кормили плохо» и «кормили хорошо». Причем, в первую группу попали как раз те респонденты, которые служили в начале войны в 1979–1980 и 1981–1983 годах. Думается, их оценка питания связана именно с этим.

Респондент Ю. подробно рассказывает, что «везде дело обстояло по-разному. Витебская учебка, после прибытия в ДРА, стала казаться верхом цивилизации. Там была огромная столовая на тысячу мест, очень сытно кормили. В ДРА иное дело. Больше всего помнится надоедавшее пюре на ужин. Картофель был отвратительного качества, как клейстер. К нему неизменно, в течение длительного времени, подавали консервированный минтай в томатной пасте. Калорийность питания даже близко не соответствовала нормам. Один из солдат добыл где-то бочонок с жиром и перед столовой успевал зачерпнуть оттуда содержимое ложкой, что мы и добавляли в еду. Постоянно ощущали себя голодными. Хлеб выпекали сами из отвратительной муки. Он был как камень, неприятный на вкус, но когда мучило чувство голода брали на вечер его и положенную банку сгущенки — “напорешься” на ночь и немного полегче. Сгущенка тоже не всегда была нормального качества, попадались и ржавые банки, и всякое такое. Из того же минтая варили суп. Мясо в рационе было редкостью. Повара были свои, ребята, прошедшие специальную учебку. Набор посуды был очень нехитрым: фляжка, глубокий котелок и небольшой, своя личная ложка, которая до сих пор у меня хранится (серебряная — прошла со мной все). Ложку всегда носили при себе в подсумке».

Респондент С. так описывает свой рацион питания: «Сухпайки выдавали и мешок сухарей на взвод или на роту. Кто успел полные карманы набить — тот ест, а кто нет, тот и ходит голодным. А в лагере картошку эту — клейстер, кофе, тоже плохой, но лишнего не взять, всё учтено. Кто готовил — не обращал внимания, узбеки вроде, постоянно. Ели из котелков».

Вот он перед нами — тяжелый армейский быт солдата первых лет афганской войны. Похоже, что в начале войны о личном составе вообще не задумывались. Дальше стало лучше и полегче, но временами, конечно, были и срывы, об одном из которых сообщает респондент Б.: «На основной базе кормили три раза в день, а на точке сам перебиваешься».

Рассмотрим подробнее, как характеризуют наши респонденты уровень медицинского обслуживания в частях, где им довелось нести службу. Анализируя их ответы, мы разделили респондентов на две условных группы. В одну из них попали два человека, служившие в ДРА один — в начале, другой — в конце войны. Они очень похоже описывают медицинское обслуживание. Респондент С. рассказывает: «Каждую неделю делали прививки. Врач только в полку был. За больным или сам на машине приезжал, или на вертолете увозили. Хорошо лечили, профессионально, думаю. Сам ни разу не болел — прививки помогали».

Сопоставляя эти свидетельства с данными из научной литературы и периодической печати, смеем предположить, что, возможно, на тех, кто служил в начале Афганской войны, испытывались различные препараты. Может быть, проведение вакцинации использовалось в этих целях, и прививки способствовали более быстрой акклиматизации, выносливости бойцов и т. п. Респондент Г. привел нам такой пример: «Проводились эксперименты со спецназом и разведротой. Им на боевые операции выдавались дрожжевые таблетки, утоляющие голод. Солдат, съев одну таблетку, не почувствовал насыщения и съел еще одну. После этого почувствовал себя плохо, и его отправили на промывание». Таким образом, используя различные препараты, командование пыталось решить проблему питания при проведении боевых операций.

Респонденты С. и Р. описывают, на наш взгляд, довольно приемлемые условия медицинского обслуживания, но на этих положительных фактах всё и заканчивается.

Остальные опрошенные нами ветераны характеризуют уровень медицинского обслуживания негативно. Респондент Ю. сообщает, что в его батальоне медпункта не было вовсе. Если случалось что-нибудь серьезное — ранения, контузии, тяжелые заболевания, то вызывали «вертушку». Хотя, на крайний случай, специалисты-медики в части были. Среди них, вспоминает он, был капитан медицинской службы, и в каждой роте обязательным было присутствие медбратьев из числа сослуживцев. Это были призывники, учившиеся до армии в медицинских учреждениях. Конечно, уровень их профессионализма оставлял желать лучшего, ведь экстремальные ситуации в условиях ведения боевых действий не были редкостью.

В подразделении респондента Ю., как и в подразделениях остальных опрашиваемых, самыми серьезными проблемами, кроме, конечно, ранений, были эпидемии гепатита (при таком качестве воды немудрено), а также проблемы с зубами. Заболевших гепатитом пытались изолировать, правда, не всегда удачно. А вот тем, у кого заболевали зубы, квалифицированную помощь оказать было сложнее. Хотя были способы решения и этой проблемы. Респондент Ю. приводит пример из собственного опыта: «Я, например, решил проблему просто. В части была машина — магнето, вырабатывающая ток. Так вот при ее помощи убивали нерв, и становилось легче». Скажем прямо, нам очень трудно представить такой способ избавления от боли. Ведь это же ХХ век!

Респондент Ю. отмечает и еще одну распространенную медицинскую проблему. Это проблема тепловых и солнечных ударов. Наш собеседник вспоминает такой эпизод: «На разводе солдаты обязаны были находиться в полном обмундировании на солнцепеке продолжительное время. Было немало случаев, когда солдаты, находясь прямо в строю, падали в обмороки».

Респондент Ч. вспоминает: «Особо тяжелых отвозили в Кабул. А у нас в каждом взводе был медбрат, в каждой роте — тоже медик. А в части медсанчасть располагалась в бараке, там даже операции могли делать. Я в медпункт сразу попал, как в Афганистан прилетел: прямо с выгрузки мы проходили медобследование, и у меня нашли желтуху. Месяц провалялся в госпитале, там только глюкозу давали и лекарства от температуры». Конечно, то, что в барачных условиях медики могли проводить операции — это здорово! Но то, что в Союзе просмотрели больного гепатитом перед отправкой в «горячую точку», и то, как и чем лечили больных, вызывает у нас серьезные вопросы.

В целом, необходимо отметить, что организация медицинской помощи, в разных частях была налажена на различном уровне, но все наши собеседники сходились в одном: забота о солдатском здоровье со стороны командования была, кадрами старались обеспечить все подразделения, во многих частях обучали каждого бойца оказанию первой помощи, в трудных, экстренных ситуациях использовали вертолеты (особенно, в условиях гор). Из периодической печати мы почерпнули сведения о том, что по данным МО СССР, около 800 медицинских работников, побывавших в Афганистане, награждены орденами и медалями. Нас потрясла статья в «Комсомольской правде» от 27 сентября 1986 г. под названием «Операция». В ней рассказывается об уникальной операции, которую провели медики: в теле рядового Виталия Грабовенко застряла неразорвавшаяся граната. Хирурги смогли ее удалить и спасти парню жизнь!

Следующим вопросом, касающимся солдатского быта, стал вопрос об одежде. Нас интересовало то, каким было обмундирование, соблюдался ли регламент ношения одежды в условиях службы в ДРА и т. п. Ответы респондентов на этот вопрос можно условно разделить на три группы: 1) регламент соблюдался; 2) регламент не соблюдался; 3) соблюдался когда как («в зависимости от рациональности», как сказал один из опрошенных).

Респонденты Ю., Ч., Р. отмечают, что подворотнички носили обязательно, но при этом каждый отмечает свои детали: Ч. уточняет, что носили только в части, а Р. сообщает, что носили всегда, «потому что, не дай Бог, не подошьешь — сразу сыпь пойдет» (то есть, мы понимаем, что подворотничок — это гигиена, прежде всего). Также респондент Ч. не без гордости вспоминает, что подворотнички они не стирали, как это делали бойцы в других частях, а выбрасывали. Такая своеобразная бравада в войсках ВДВ!

Респондент Ю. рассказывает, что спецодежда была только у спецподразделений. А сам он приехал из «учебки», из Витебска, в полном зимнем (!) обмундировании. Малоприятные факты сообщает и респондент Р. Он говорит о том, что постоянно всё было мокрое.

Респондент Б. сообщил нам, что по прибытии в ДРА он был немало удивлен тем, как выглядели солдаты той части, куда он прибыл служить. По его описанию, солдаты ходили лохматые, кто в кроссовках, кто в сапогах и, что больше всего его поразило, — без знаков отличия. Подобную ситуацию описывает и респондент Г., вспоминая о том, что бойцы разведроты одевались в пакистанские куртки и кроссовки. Хотя сам он, не без доли гордости и патриотизма сообщает, что они носили советские ботинки и форму.

Респондент З. отмечает, что дефицита в одежде не было, потому что в этом помогали офицеры. Вспоминает, что носили форму песочного цвета, панамы. Особо отмечает, что на базе регламент в одежде соблюдался, а на боевых заданиях — одевались «с точки зрения рациональности».

Интересна еще одна деталь в этом вопросе: все респонденты ответили нам, что стирали и штопали одежду самостоятельно. Может ли это служить признаком отсутствия «дедовщины», не знаем…

Нами был задан еще один вопрос, касающийся быта солдат, это вопрос о проведении свободного времени. Все наши собеседники при этом вопросе округляли глаза. Видимо, так некорректно он звучал. Да и действительно, какое уж тут «свободное время» в условиях войны, когда ты постоянно находишься между жизнью и смертью? И, всё же, извлекая какие-то эпизоды из памяти, они начинали рассказывать нам о минутах затишья. Оказалось, что всё-таки такие минуты в их службе были, но война их просто затмила. Респондент Ч. вспомнил, как в их часть, в окрестностях Джелалабада (одна из самых «горячих точек» Афганистана) приезжали артисты.

Респондент Б. шокировал нас своим ответом: «в свободное время курили анашу». Далее продолжает, опережая наш вопрос: «офицеры, конечно, старались пресечь, но, в общем, смотрели на всё сквозь пальцы». Респондент Ю. также отмечает курение анаши как способ времяпровождения, хотя оговаривается, что у них в части этим занимались только «деды». Далее он подробно описывает технологию курения. Вместе с тем его свободное время, хотя его и было очень мало, отличалось некоторым разнообразием. Очень редко, но в его часть привозили фильмы. Для их просмотра натягивали белую простыню и крутили один и тот же фильм неделю. Когда фильм предельно надоедал, то, смеха ради, его крутили в обратную сторону — всё веселее! Самым яркие его впечатления остались от приезда артистов. Особенно запомнился И. Кобзон, его даже на охоту возили в окрестностях части. Для чтения ни времени, ни возможности не было. Газеты очень редко, но попадали в руки (через командиров). 

Респондент С. вспоминает, что ни книг, ни газет во время службы в ДРА не видели, зато все свободное время проводили на турнике. Респондент Р. имел возможность смотреть фильмы (все больше комедии и патриотические фильмы), слушал концерты артистов, приехавших из Союза (запомнился концерт А. Розенбаума, которого тоже потом возили на охоту). Отмечает, что было много газет, играли в нарды и шахматы. Даже удавалось играть в КВН (!). Правда следует оговориться, что служил он на границе и в крупных операциях не участвовал. 

Респондент З. в первую очередь отмечает, что для него свободное время было весьма условным понятием, так как реально его просто не было. Ни концертов, ни кино ему не удалось посмотреть (служил он в спецназе КГБ). Смотрел лишь несколько раз телевизор у солдат соседней роты, когда находился на базе. Иногда удавалось поиграть в волейбол. Возможности читать газеты не было, все новости узнавали от командира, от него же узнали и о том, что в стране «перестройка» и услышали слова о том, что вернутся они уже совсем в другую страну (так пояснил командир).

Следующий наш вопрос касался переписки и ее роли в жизни воина-афганца, а также выяснения того, насколько жесткой была цензура. В том, что она была, мы нисколько не сомневались.

Сразу же хотелось бы выделить ответ респондента З, который раскрыл распространенный способ переписки, когда писалось сразу 3–4 письма близким, а после того, как солдат уходил на боевую операцию, оставшиеся в части товарищи, постепенно, с определенным интервалом отправляли письма его семье домой. В качестве примера он привел эпизод, когда, по какой-то причине, были отправлены все письма разом. «Дома страшно удивились», — узнал он потом. Вообще в его военной судьбе переписка играла важную роль. Он, например, пользуясь тем, что основная застава находилась на территории Таджикистана (откуда уходили письма), не сообщал домой, оберегая близких, где он на самом деле находится. Про цензуру он ничего не сказал, может быть потому, что писал только маме, да и то очень кратко: мол, жив, здоров, не волнуйтесь… 

Считаем необходимым выделить респондента Ю., воскликнувшего: «Переписка — это ВСЁ!» В своей работе мы часто обращались к его письмам, присланным им из Афганистана своей однокласснице. Также он писал всем своим друзьям. В своем рассказе он ярко описал также и момент получения корреспонденции, ведь это было событием! Если письмо приходило от матери (это святое!), то сразу же отдавали адресату.

А если видели почерк девушки, то производили ритуал «колыбаху»: получатель такого письма должен был присесть на одно колено, у конверта отрывали уголок, надували его и хлопали о шею. Отмечал он в своем рассказе и то, что часто не хватало конвертов, были проблемы с отправкой писем, а писать хотелось (во всяком случае, ему). Отвечая на вопрос о цензуре, вспоминает, что в части работали «особисты» — и весьма активно работали: входили в доверие, «прощупывали» настроение, проводили перлюстрацию писем и т. п. Поэтому все письма, отправленные из части, весьма приглаженно характеризуют обстановку, а вот в тех, которые отправлялись «с оказией», он мог выговориться. 

Респондент Ч. также осторожничал в письмах, писал матери, что ходит в командировки строить дома, помогает афганскому населению. Но как-то по телевидению показали эпизод — взятие Хоста, в котором наш собеседник принимал участие, и из дома в ответ на это получил гневное письмо.

В целом, полевая почта работала по-разному. Если на вертолете — то быстро, но случалось, что и с автоколоннами отправляли. Респонденты Г. и Б. указывают, что отправляли домой в конвертах деньги, и они доходили, хотя конверты сдавали к отправке открытыми. Также следует указать и то, что отправка писем была бесплатной, на конверте ставили штамп «письмо солдата».

Итак, все респонденты сообщают, что была цензура, и солдаты ее пытались «проверять»: отправляли деньги (возьмут или нет?), писали вызывающие письма. Несомненно, переписка играла огромную роль для большинства служащих, ведь в части мало чего интересного происходит, а так как бы приобщаешься к жизни на «большой земле». К тому же, если что-то произошло, не всегда об этом напишешь — цензура. Основой полевой почты являлся вертолет, чаще всего именно он доставлял письма солдатам. Нас поразило, как жизненно необходима для многих была переписка. Наш респондент Ю. только одной своей однокласснице прислал из Афганистана 32 письма. А в журнале «Огонек» нам попалась публикация отрывков из писем военврача своей жене, так он написал за два года 600 писем!

Продолжением вопроса, связанного с письмами, явился наш вопрос о том, вел ли кто-нибудь в части дневник. Большинство наших респондентов ответили отрицательно, отметив то, что если бы вели, то сейчас интересно было бы почитать. Респондент С. сообщил нам, что были такие маленькие блокнотики, которыми офицеры не интересовались. Респондент Ю. сказал, что из знакомых никто дневников не вел. А эти блокнотики, наверное, учитывая опыт, стали проверять.

Как рассказывает респондент, на утреннем досмотре солдаты обязаны были предъявить всё из карманов. Даже письма не рекомендовалось держать дольше месяца — их могли изъять и уничтожить. Но респондент Ю. отметил, что кое-кому тоже удавалось вести маленькие блокнотики. Обобщая, можно сказать, что наши респонденты личных дневников не вели, а сейчас жалеют об этом, ведь был бы бесценный исторический материал!

Помимо всего, нам было интересно узнать, какие песни слушали наши земляки в моменты отдыха. И, оказалось, что везде под гитару (о других инструментах никто не говорил) пели по-разному: где-то народные, где-то «приблатненные» песни. Респондент Г. отметил, что сначала песни были жизнеутверждающие, а потом стали грустные.

Об Афганистане пели в основном песни со своим текстом, положенным на популярную музыку. «В эти моменты (когда пели на сцене — Р. П.) на полотнище показывали горы, бой», — вспоминает респондент Г. Респондент Ю. отметил, что в период его службы песни об Афганистане только стали появляться, но позже он приобрел сборник «афганской» песни «Когда поют солдаты» и любезно предоставил возможность ознакомиться с ним и нам. Нас поразило то, как он бережно подавал его нам, хотя сборник имеет уже весьма потрепанный вид. Так же недавно мне довелось увидеть в продаже аудиокассеты «Афганское эхо». Поэтому, нам кажется, что время «афганской» песни еще не прошло, и она актуальна для нашего общества, как и то, что воинов-афганцев не забывают.

Заключительным вопросом стал вопрос о настоящем периоде их жизни: насколько тесно поддерживаются отношения с сослуживцами, как часто вспоминается война? Не слишком активны в этом плане респонденты С. и Р., объясняя это тем, что кто-то переехал или просто нет возможности встречаться. А о войне вспоминают по мере поступления вопросов с ней связанных. Из респондентов, поддерживающих связи с однополчанами, большинство не любит ходить на праздники, посвященные Дню ВДВ, Дню пограничника, или Дню вывода советских войск из ДРА.

Они предпочитают поддерживать связи с друзьями в виде переписки и личных встреч. Респондент Ч., например, пишет письма в Тюмень и Молдавию. Респондент Ю. состоит в районном совете воинов-интернационалистов и решает вопросы оказания помощи им. А о войне, как и большинство респондентов, вспоминать не любит. Мы увидели, что респонденты не против обсудить детали службы, но говорить о самой войне у них желания не возникает. Возможно, оно появится позже.

Автор: Руслан Павлов г. Челябинск , Уроки истории. XX век

Tweet