Трагедия и подвиг атомохода «К-19». Часть 3

…Мне довелось впервые увидеть “К-19” во всей полноте ее недоброй славы в середине 70-х годов. Когда два портовых буксира, не торопясь, разворачивали в заводском ковше заполярной Пала-губы показавшееся мне несуразным тело подводного ракетоносца 1-го поколения. Его, продолженная в длину за счет 3-х вертикальных шахт баллистических ракет, рубка, посаженная на стремительное веретено корпуса подлодки, казалось, в любой момент могла попросту опрокинуть корабль вверх килем. “Хиросима”, – негромко сказал стоящий рядом наш маститый механик, – запомни, лейтенант”. Днем позже экипаж ее был размещен в казарменном здании этажом ниже нашего.

Пришлось бывать на корабле, общаться с народом. Запомнилось, что от соседей исходило нечто неопределенно-тревожное, хотя это только казалось, т.к. после той радиационной аварии (и не менее громкой другой катастрофы) старожилов на лодке не осталось.

Спустя много лет я вновь встретился с “Хиросимой” уже в голливудском толковании истории июля 1961 года, и мне показался странным выбор темы с точки зрения коммерческого успеха в России. Скептически настроенный отправился на сеанс, ожидая увидеть некие “фантазии по мотивам”, полные несуразностей и непрофессиональных ляпов.

Просмотр протекал в полупустом зале без особых эмоций, пока я вдруг не осознал, что воспринимаю происходящее на экране, как хоть и чрезвычайную, но достаточно частую на лодках ситуацию, лишенную фантастических эффектов, свойственных сегодняшним фильмам жанра “экшн”. А вместо играющих суперзвезд Голливуда Форда и Нисона – вижу реальных командира и старпома подводного крейсера.

И это достижение самой главной достоверности киноистории сразу примирило меня с действительно немалым числом несуразностей, включая и фантастический пассаж с арестом командира “дрогнувшим замполитом”.

Фильм появился в российском прокате на волне активной публикации материалов, посвященных жизни подводного флота. Авторитетные телеканалы страны с завидным постоянством знакомили зрителей с историями и случаями, ранее скрывавшимися под грифами секретности. Не отставали от них и провинциальные СМИ. Чем вызван этот всплеск интереса и повышенного внимания.

Это – следствие национальной трагедии, которая неотрывно прилепила к имени славного древнерусского города черную ассоциацию и которая отнюдь не сплотила людей в этой беде, продемонстрировав всему миру справедливый гнев, отчаяние и беспомощность одних, лживость, изворотливость других, безразличие и лицемерие третьих etc.

Другая причина – это демонстрация нынешней властью политики приверженности делу гласности и преодоления последствий “холодной войны” (на море в частности).

Еще мнение – офицерский состав подводных сил является элитой мировых флотов, а в Соединенных Штатах в массовом сознании позиционируется как элита нации – и Россия тоже сейчас старается соответствовать мировым канонам (не искренне, так как делается это руками и речами чиновников и ангажированных журналистов, но тем не менее).

А вот -“пиаровское” объяснение: очень хотел стать Секретарем Совбеза нынешний Главком ВМФ, обаявший президента катанием на подлодке и посвятивший его в “подводники”. Это “хотение” и подкреплялось наглядно усилиями союзных ему информационных “сил и средств”. И, наверное, удалось бы ему стать им, да тут “случился” “Курск”, со всем сопровождавшим его враньем. Ложь была открытой, на нее прямо указывали, но все обошлось. Никто из многозвездных руководителей в порыве моральной ответственности (типа “Честь имею!”) личным пистолетом не воспользовался, под суд никто не попал, уголовное дело закрыли, судя по всему всерьез и надолго…и можно продолжать “следовать своим курсом”.

“Трагедия рождает героев”, – говорится в фильме. Но она являет миру и другие человеческие качества.

И цель нашего повествования показать на фоне истории “Хиросимы” людей, способных на яркие, благородные, в чем-то неистовые даже поступки, людей нетипичных и нехарактерных для нашего общества, где духовные ценности декларативны и третьестепенны, показать не с целью морализаторства и назидания, а просто для того, чтобы выразить им – “штучным” – свою запоздалую благодарность.

Сегодня о флоте пишут многие.

Живые, интересные воспоминания оставили о своей славной службе на головном советском атомоходе “К-3” (“Ленинский комсомол”) его первые командиры – герои Советского Союза Николай Осипенко и Николай Жильцов. Обширный материал представил читателям контр-адмирал Мормуль, достойным литератором является капитан 1 ранга в отставке Э.А. Ковалев – моряк “до мозга костей”. Оставивший яркие, приправленные изрядной порцией здорового флотского сарказма зарисовки своего командирства на атомных подводных крейсерах.

Благодаря воспоминаниям профессионалов общество видит людей подплава во всей полноте их достоинств и особенностей, где траурный цвет, “накрывший профессию” после потерь “Комсомольца” и “Курска”, отнюдь не является преобладающим.

“Свидетельства” же, издаваемые профессиональными “рыцарями пера” со слов непосредственных участников и героев событий, часто поверхностны, противоречивы и попросту безграмотны. С их подачи появилась американская военно-морская база на острове Ян-Майен. С печальным постоянством кочуют по страницам печатных изданий и телеэкранам “капитаны подводных лодок”, доклады и передвижения “на Центральный пост”, “парадные кителя”, “командующие эскадрильями” и прочие всякие “каммингс-площадки”.

Жаль, что не все подводники склонны к литературному творчеству.

“Хиросима”

Всем известно, что господствовавшая во время “холодной войны” установка на поддержание паритета по вооружениям с супостатом заставляла государство напрягать усилия и на появление нового вида вооружения противника каждый раз отвечать авральным созданием собственного, аналогичного вражескому. Так, собственно, и появились среди советских атомоходов “подводные лодки атомные с баллистическими ракетами” (ПЛАРБ) 658-го проекта, одна из которых и “прославилась” сначала на флотах СССР, а потом и в мире как “Хиросима” – “К-19”.

Лодка была заложена 17 октября 1958 г., спущена на воду 11 октября 1959 г. Швартовные испытания проводились с 17 октября 1959 г. по 12 июля 1960 г. Заводской наладочный выход проведен с 13 по 17 июля 1960 г. Государственные испытания проходили с 12 августа по 12 ноября 1960 г. 12 ноября 1960 г. Государственной комиссией подписан приемный акт о завершении государственных испытаний.

Встречающееся в печати упоминание о том, что этот атомоход был аналогом американского ракетоносца “Джордж Вашингтон” неверно – “Вашингтон” нес 16 баллистических ракет. Попутно отметим, что такого разнообразия проектов лодок, как в советском флоте, не было ни в одном флоте мира.

Тактико-технические элементы ПЛАРБ проекта 658 и 658М(**)

Примечания:

* Дальность плавания по формальному расчету (скорость х автономность). На самом деле дальность плавания для атомных ПЛ значительно выше.

** ТТЭ после модернизации.

Крейсерскую лодку “К-19” под командованием капитана 2 ранга Николая Владимировича Затеева можно было бы считать “рядовым” атомным ракетоносцем эпохи холодной войны, если бы не цепь последовательно преследующих его происшествий и аварий. Ведь радиационные аварии исчисляются на ВМФ не одним десятком случаев, пожары – пусть и чрезвычайная, но знакомая практически любому моряку, прошедшему подплав, ситуация, столкновения с другими ПЛ в подводном и надводном положении (часто со своими) тоже не редкость. Почему весь этот набор военно-морских напастей сосредоточился на одной лодке – на этот вопрос не ответит никто.

И эта лодка столкнулась с аварией реактора чуть больше полугода спустя после вхождения в состав флота.

Но еще во время первого пуска реактора в условиях завода по причине низкой организации работ на систему первого контура было подано давление, в два раза превышающее расчетное (произошла так называемая переопрессовка системы). Тогда необходимой ревизии контура не провели, так как это повлекло бы за собой перенос ввода корабля в строй на многие месяцы, дополнительные финансовые затраты и наказание виновных. Аварию скрыли. Во время тех же швартовых испытаний вывели из строя один реактор, что задержало ввод лодки в строй на длительное время. Вот это и привело позже к событиям июля 1961 г. (из воспоминаний бывшего начальника Технического управления Северного Флота контр-адмирала Н.Г. Мормуля).

Авария реактора. Лейтенант Корчилов

На больших флотских учениях “Полярный круг” в 1961 году она должна была, изображая атомоход противника, преодолеть завесу из нескольких десятков советских дизельных подлодок, развернутых на вероятных маршрутах ее следования, всплыть (в то время на ней был ракетный комплекс, предполагавший пуск только из надводного положения) и нанести ракетный удар по территории указанного полигона (Мешенская губа).

18 июня “К-19” покинула базу в Западной Лице и в назначенный срок вышла на просторы Северной Атлантики, откуда должна была начать прорыв.

Но 4 июля в 4 часа 15 минут сработала аварийная защита кормового реактора. Из-за утечки воды первого контура заклинило главный и вспомогательный циркуляционные насосы – пошел неконтролируемый нагрев активной зоны, грозивший по оценке инженеров корабля атомным взрывом (инструкция предлагала охлаждать активную зону проливкой пресной водой, но штатной системы для этой проливки в конструкции реактора не было). Связь с берегом из-за выхода из строя антенны, поврежденной льдами в Датском проливе, отсутствовала. Затеев собрал экстренное командно-инженерное совещание (на борту находились два дублера командира ПЛА – командиры следующих в серии за “К-19” лодок – Владимир Першин и Василий Архипов, был кто-то из штаба флота), которое в своих воспоминаниях позже с горькой иронией назовет “советом в Филях под Ян-Майеном”, на котором было одобрено технологическое решение задачи по охлаждению активной зоны реактора, предложенное лейтенантом Юрием Филиным. Однако, монтаж нештатной системы неизбежно должен был вестись в непосредственной близости от аварийного реактора, и исполнители этого монтажа обрекали себя на верную смерть.

Задумайтесь, 23-х летний ленинградец, лейтенант Борис Корчилов принимает эту участь, и все многообразие мира съеживается для него до объема тесной реакторной выгородки. Такими же молодыми людьми были и те, что пошли вместе с ним.

Вот эти ребята:

” главный старшина Борис Рыжиков,

” старшина 1 статьи Юрий Ордочкин,

” старшина 2 статьи Евгений Кашенков,

” матрос Семен Пеньков,

” матрос Николай Савкин,

” матрос Валерий Харитонов,

” матрос Геннадий Старков.

Руководили монтажом нештатной системы и находились рядом с ними в реакторном отсеке командир БЧ-5 инженер-механик капитан 3 ранга Анатолий Козырев и командир дивизиона движения капитан-лейтенант Юрий Повстьев.

В результате их усилий температура реактора стала понижаться, но уровень радиации продолжал нарастать и выводить из строя личный состав лодки.

Затеев принял решение двигаться на одном реакторе не в сторону родной базы, до которой было более полутора тысяч миль, а – на юг – в сторону завесы наших дизельных лодок, периодически передавая с помощью резервного маломощного передатчика сообщение: “Имею аварию реактора. Л/с переоблучен. Мои координаты…” Ситуация, по воспоминаниям командира ПЛ, была сложной: радиационная обстановка продолжала ухудшаться, в качестве радиопротектора команде был выдан спирт, несколько офицеров потребовали высадить экипаж на остров Ян-Майен, а лодку потопить.

Есть противоречия в разных воспоминаниях Затеева: в материалах Николая Черкашина (“Хиросима” всплывает в полдень” 1993 г.), не называя фамилий, он обвиняет в паникерстве своего замполита и дублера командира (дублер легко узнается, т.к. он не упомянут в нижеприведенном приказании о выдаче личного оружия нескольким офицерам). А в опубликованных в ежедневной интернетовской “Газете” 16.10. 2002 г. воспоминаниях (почему-то переведенных уже с английского) упоминает о малодушии младших офицеров (Черсова и Михайловского). При описании мер по предотвращению бунта в той сложной обстановке говорит, что “приказал командиру БЧ-2 капитан-лейтенанту Мухину утопить имеющееся на борту стрелковое оружие, оставив пистолеты для него самого, старпома Енина, капитана 2 ранга Андреева, командира-дублера капитана 2 ранга Архипова и каплейта Мухина, что и было незамедлительно исполнено.”

Пермский журналист Иван Гурин приводит свидетельство своего земляка В.Ф.Лешкова, служившего на “К-19” электриком, о том, что незадолго до аварии командир дивизиона движения (КДД) капитан-лейтенант Повстьев за отказ увеличить мощность реактора с 75% до 100% был арестован Затеевым и находился в каюте (И. Гурин “А до смерти четыре часа”).

Возможно со временем будут обнародованы материалы допросов членов экипажа, проведенных особистами по возращении, а пока приходится довольствоваться отрывочными и достаточно противоречивыми сведениями.

Капитан 3 ранга Свербилов

Сообщение об аварии было принято находящейся на позиции полярнинской “С-270” под командованием капитана 3 ранга Свербилова. Командир “эски” оставил позицию и полным ходом направился по указанным координатам.

К счастью для аварийного экипажа Жан Свербилов был самостоятельным, решительным и героическим человеком, ибо он принял решение, которое не каждый командир решится принять в принципе (а тем более в те теперь далекие и непростые 60-е). Просто для сведения, а не для оценки, сообщим, что когда в 1986 году после столкновения с американской ПЛ в районе Бермуд тонула “К-219” под командованием Британова, следовавший с боевой службы в базу капитан 1 ранга Попов (будущий Командующий СФ), получив информацию о ЧП, после крепкого раздумья, не стал менять курс вверенного ему атомохода. Как следует из книги подводника Игоря Курдина (в прошлом старпома “К-219”, а затем командира ракетной ПЛА) “Враждебные воды”, немаловажным фактором принятия Поповым решения не менять курс были последствия, которые “ощутил” в 1961 году за оставление позиции без приказа командир “С-270″… Жан Свербилов.

Погода благоприятствовала морякам: океан был спокоен, светило солнце. Следуя полным ходом “эска” через 4 часа обнаружила точку на горизонте, которая при приближении и оказалась “К-19”, носовая надстройка атомохода была полна людей.

По рассказам старших товарищей-подводников появление на Севере первых атомоходов сопровождалось мерами особой секретности, вплоть до того, что при выходе их из базы надводные корабли обязаны были уходить за пределы их видимости, а дизельные подлодки погружаться. Командир первого отечественного атомохода (“К-3”, впоследствии “Ленинский комсомол”) Леонид Гаврилович Осипенко упоминает дымовые завесы, выставляемые кораблями сопровождения при появлении на встречном курсе атомохода отечественных судов.

Во всяком случае, и Свербилов свидетельствует, что ему впервые пришлось увидеть отечественную атомную субмарину.

В 14 часов 4 июля он подошел к борту атомохода. Уровень радиации достигал здесь 7 рентген/час. На вопрос, в какой нуждаются помощи, Затеев попросил обеспечить связь с берегом и принять на борт тяжелобольных.

Так как лодки, уходя в море, оставляют свои сходни на пирсе, эвакуировать пострадавших с атомохода пришлось по отваленным носовым рулям, под которые Свербилов загнал форштевень своей “эски”. Троих – Корчилова, Рыжикова и Ордочкина – перенесли по ним на носилках, восемь перебежали сами (пока еще сами). Все одиннадцать были размещены в 1-м отсеке, уровень радиации в котором сразу достиг величины 9 р/час, пострадавших рвало, врач Юрий Салиенко оказывал им посильную помощь.

На КП флота было отправлено радиодонесение: “Стою у борта К-19. Принял 11 тяжелобольных. Обеспечиваю К-19 радиосвязью. Жду указаний. Командир С-270”, на которое через час был получен “радиоразнос” почти одинакового содержания от главкома С.Г. Горшкова и комфлотом А.Т. Чабаненко: “Почему покинули завесу? Что делаете у борта “19-й”? За самовольство ответите…”

Только через сутки после аварии (около 3-х часов утра 5 июля), получив приказ КП флота, подошли “С-159” Григория Вассера и “С-266” Геннадия Нефедова.

Погода продолжала оставаться хорошей. Ни авиации, ни надводных кораблей и судов не наблюдалось.

С КП флота поступила команда личному составу атомохода перейти на дизельные подлодки, причем Нефедову следовало отойти из зоны повышенной радиоактивности на 1 милю и ожидать прибытия надводных кораблей СФ, а Свербилову и Вассеру двигаться полным ходом в сторону базы для передачи пораженных на надводные корабли, уже вышедшие навстречу. А до базы было (еще раз повторим) около полутора тысяч миль!

На “С-270” перешло еще 68 человек и были приняты мешки с секретной документацией. Моряки шли по отваленным рулям атомохода голые, неся в руках автоматы Калашникова, которые изымал у них старпом “270-й” Иван Свищ и выбрасывал (?) за борт. Документы (партийные и комсомольские билеты) и деньги были помещены в герметичный кранец.

Затеев, покинув корабль последним, разместился на лодке Вассера вместе с остальными членами своего экипажа.

Оставленная командой “К-19” осталась под “присмотром” торпедных аппаратов нефедовской “эски” ожидать прибытия спасательного отряда.

Погода изменилась, и трое суток перехода в точку рандеву прошли в условиях шторма, с большой волной, дождем и ветром. К моменту встречи с отрядом из трех эскадренных миноносцев условий для эвакуации пострадавших не было, но командир отряда, находившийся на ЭМ “Бывалый”, по УКВ настаивал на передаче, ссылаясь на категорический приказ Командующего СФ. В это время на мостик лодки поднялся врач и доложил, что состояние нескольких человек критическое, и он делает все, что может. Только тогда Свербилов принял решение передавать пострадавших.

Став против волны своим левым бортом под правый борт “Бывалого”, и прикрываемый другим эсминцем, стоящим лагом к волнам, попробовали начать передачу. По круто сброшенному на лодочную рубку трапу удалось перебежать на борт “Бывалого” тридцати наиболее здоровым людям, прежде чем сносимый волнами и ветром прикрывавший операцию эсминец, чтобы избежать навала дал ход. Лодку с “Бывалым” развернуло по волне и начало бить друг о друга, боковой киль эсминца распорол весь левый борт “эски”.

Все тяжело пораженные остались на “С-270”, которая, выровняв возникший крен заполнением балластных цистерн правого борта, борясь со штормом, 6-ти узловым ходом продолжила свой путь.

На исходе вторых суток (!) было получено “радио”, что в районе Нордкапа (северное побережье Норвегии) эвакуированные с “К-19” будут приняты на надводные корабли. Погода несколько улучшилась, но, по мнению Свербилова, продолжала представлять опасность для его серьезно поврежденной “эски”. Встреча с двумя эсминцами проекта 30-бис состоялась, вскоре подошла лодка Вассера.

Для большей надежности 11 июля, Свербилов, ошвартовавшись к “тридцатке-бис”, передал оставшихся 49 человек на спокойной воде, зайдя в пустынный фиорд в районе Нордкина (территория и акватория Норвегии). Здесь же Вассер передал людей шлюпками, спущенными с другого миноносца.

Покинув чужой фиорд, лодки взяли курс на Полярный.

На этом можно было бы и закончить, но не станем торопиться расстаться с Жаном Михайловичем и его славным экипажем.

На третьем пирсе Екатерининской гавани было полно начальства – весь штаб Северного флота во главе с начальником, вице-адмиралом А.И.Рассохо, выделялись красными лампасами прибывшие из Ленинграда генералы медслужбы.

После доклада командира “С-270” начальнику штаба флота на пирс вынесли мешки с эвакуированными секретными документами, а когда дозиметрический контроль показал высокую степень их загрязнения оказавшийся рядом начсан флота генерал-майор Ципичев Иван Трофимович по-кавалерийски энергично потребовал их немедленного сожжения.

Стоит упомянуть, что сданные позднее Свербиловым и его замполитом С. Сафоновым начальнику политотдела своей бригады капитану 1 ранга М. Репину партийные документы личного состава “К-19” вызвали у последнего состояние, близкое к потрясению, и он поручил молодой вольнонаемной секретарше унести их подальше в сейф и там запереть.

После построения на пирсе экипаж в полном составе прошел тщательную помывку с дозиметрическим контролем в бане, потом всех переодели в матросские робы и разместили на специально подогнанной плавбазе “Пинега”. Там же разместили и экипаж Григория Вассера: матросов – в кубриках, а офицеров – каютах.

Еще во время службы на лодках мне приходилось слышать об эпизоде с попыткой неподчинения, пресеченной Свербиловым во время спасательной операции. Дело заключалось в том, что первым на борт “эски” (еще до эвакуации носилочных пострадавших) перескочил один из членов экипажа атомохода. Свербилов, обратившись к нему как к матросу (я думаю, он знал, что перед ним не матрос), поручил передать на борт Затееву квитанцию о переданной радиограмме, на что услышал, что тот – никакой не матрос, а старший офицер одного из управлений штаба флота и назад на аварийную лодку не пойдет. Тогда Свербилов приказал ему следовать в первый отсек “эски”. Но получив и на этот раз отказ, приказал своему старпому вынести пистолет на мостик и расстрелять бунтовщика у кормового флага. Сообразив, что с ним не шутят, штабник, подчинился. В воспоминаниях командира “эски” есть этот эпизод. По его словам он не называет имени струсившего потому, что “позже за участие в указанных событиях тот был награжден орденом, а у нас зря орденами не награждают”.

А упоминание вольнодумца Жана Михайловича о встрече со своими коллегами – командирами на борту “Пинеги” хотелось бы привести дословно.

Вот эти строки:

“Мы много говорили и пили в эту ночь. Разошлись в 4 утра. Перед тем, как заснуть, я думал о том, что наш экипаж сделал святое дело. Все лодки, участвовавшие в учениях, приняли радио Коли Затеева, но никто, кроме нас, к нему не пошел. Если бы не наша “С-270”, они бы все погибли, а их было более 100 человек…

И если Бог есть, предположил я, мы будем в раю. С надеждой на это я заснул”.

Командованием Северного флота командир “С-270” был представлен к званию Героя Советского Союза, но глава государства, возможно не разобравшись, с кем приключилась авария, написал на представлении к званию: “Мы за аварии не награждаем!” Естественно, никто не нашел смелости настаивать.

Экипажу “С-“270” придется еще неделю провести в условиях повышенной радиоактивности – вырубать все деревянные конструкции, снимать линолеумные покрытия и т.п. потому что служба радиационной безопасности не даст разрешения на проведение доковых работ по заделке разорванного борта, как представляющие опасность для здоровья рабочих судоремонта.

Никаких отметок о полученных дозах в медицинских книжках членов экипажей всех трех участвующих в спасательной операции “эсок” сделано не было.

По-мужски прямые и честные воспоминания Жана Свербилова были опубликованы в 1991 году (“ЧП, которого не было”, журнал “Звезда” № 3).

Моряков “К-19”, получивших запредельные дозы облучения и умерших в клинике Военно-Медицинской Академии (г.Ленинград) и Институте биофизики (г.Москва), без огласки похоронят на кладбищах этих городов (главного старшину Бориса Рыжикова – в Зеленогорске).

Лейтенант Борис Александрович Корчилов будет представлен к званию Героя Советского Союза (посмертно), но это ходатайство не удовлетворят. Его именем назовут улицу в закрытом гарнизоне (поселок Заозерный – Западная Лица).

Аварийную “К-19” отбуксируют – в Северодвинск, где ей заменят реакторный отсек, отремонтируют и модернизируют навигационный и ракетный комплексы. В 1963 году она станет уже кораблем 658М проекта.

Всего по проекту 658М переоборудуют семь подводных ракетных лодок – “К-16”, “К-19”, “К-33”, “К-40”, “К-55”, “К-149”, “К-178”.

Ее первый командир после лечения на борт не вернется.

А вот лодка под командованием капитана 1 ранга Владимира Александровича Ваганова вернулась на флот и вошла в состав 31-й дивизии 12 эскадры. По воспоминаниям капитана 1 ранга в отставке Эрика Александровича Ковалева, сменившего Ваганова в 1965 году, лодка, окрашенная в непривычный для атомоходов светло-серый цвет, в этот период много плавала, успешно совершала ракетные стрельбы и решала задачи боевой подготовки. Хотя и отличалась по-прежнему, как все лодки первого (да и второго поколения), высокой шумностью, которая делала ее очень уязвимой в подводном противодействии лодкам противника.

Столкновение с “Gato”

И вот в ноябре 1969 году, отрабатывая задачи боевой подготовки в полигонах Баренцева моря под командованием теперь капитана 2 ранга Валентина Шабанова, “К-19” столкнулась на глубине 80 метров с американской подлодкой “Гэтоу”.

Вообще это имя – “Gato” (“морской кот”) столь же известно в ВМС США, как у нас “Щука”. Дизельные лодки типа “Гэтоу” являлись основой американского подводного флота второй мировой войны.

“В ноябре 1969 года состоялся мой первый выход в море на атомной подводной лодке. Для страховки взяли еще одного штурмана – капитан-лейтенанта Федотова. Старший на борту был замкомдива по БП капитан 1 ранга Владимир Георгиевич Лебедько. Утром 15 ноября мы были в районе Териберки. Нейтральные воды, до берега порядка 25 миль. Я находился в штурманской рубке. В Центральном посту (ЦП) Лебедько “учил” Шабанова “военному делу настоящим образом”: орал, топал ногами. В штурманской он так ударил кулаком по столу, что чудом не разбил стекло автопрокладчика. В ЦП царила гнетущая атмосфера, нервы были на пределе. Обстановка чуть разрядилась после того, как команде объявили “завтракать”. Перед этим, помню, лодка изменила глубину. Ход у нас был, к счастью, небольшой. Молодой акустик, очевидно, не разобрался в обстановке и не услышал шумы американской лодки, с которой мы вскоре столкнулись… Только через много лет я узнал, что это была АПЛ “Гэтоу”, и, как слышал, ее командира наградили, зато нашего Шабанова чуть не сняли и довели почти до инфаркта”.

Лодка всплыла без видимых повреждений и, после доклада о столкновении, получила приказ следовать в базу. Осмотр подводной части корпуса показал, что необходим ремонт.

Лишь в доке поселка Росляково все увидели результат упомянутого столкновения: нос “К-19” ниже ватерлинии был смят по самые торпедные аппараты, а вмятина имела цилиндрическую форму. Прочный корпус “Гэтоу” и был тем “цилиндром” – удар пришелся по американской лодке почти под прямым углом.

Лишь в 1975 году в “их” прессе появились сведения о той давней разведывательной миссии “Гэтоу” в полярных водах, закончившейся столкновением. Удар пришелся в районе реакторного отсека, всплывшую “19-ю” американцы наблюдали в перископ и чуть было не атаковали, но командир корабля коммодор Бурхардт Л. отменил решение своего командира минно-торпедной боевой части на применение оружия и повел “Гэтоу” на запад.

А капитана 2 ранга В. Шабанова, который во время докового ремонта “К-19” выходил в море командиром на однотипной “К-40”, и еще до возвращения в базу был от командования фактически отстранен старшим на борту (В. Лебедько), после столкновения с рыболовным судном при возвращении (уже под руководством самого В.Лебедько) с должности командира все-таки снимут.

Встреча членов экипажа “К-19” и “Гэтоу” состоялась в г. Санкт-Петербурге 8 июля 2002 года. Среди присутствующих с российской стороны старшим был, конечно, контр-адмирал В.Г.Лебедько.

Пожар. Главный старшина Васильев

Февраль 1972 г. – атомная подводная лодка “К-19” под командованием капитана 2 ранга Виктора Павловича Кулибабы возвращалась с боевого патрулирования в Северной Атлантике. Старшим на борту был начальник штаба соединения капитан 1 ранга Виктор Михайлович Нечаев. До прибытия в базу оставалось несколько дней.

24 февраля в 10.23., когда на вахте стояла 3-я боевая смена, в отсеках раздался сигнал аварийной тревоги. “Пожар в девятом отсеке”, – прокричал “Каштан”. Впоследствии выяснится, что вахтенный 9-го отсека, обнаружив горящий электроприбор для дожига угарного газа, побежал будить главстаршину Александра Васильева, вместо того, чтобы начать его тушение. Время для ликвидации очага возгорания было упущено – после разрыва арматуры системы ВВД (воздуха высокого давления) пожар стал объемным. Главный старшина А.П. Васильев, успевший дать команду вахтенному поднимать отдыхавших и отважно бросившийся в пекло со шлангом воздушно-пенного пожаротушения, первым погиб в огне.

Он мог первым покинуть отсек и остаться в живых на радость родным и близким, но он сделал другой – героический – выбор. Александр Васильев погиб, спасая товарищей.

Он спас товарищей.

Индивидуальные дыхательные аппараты (ИДА) многих моряков, отдыхавших в 9-м, хранились на боевых постах в других отсеках, поэтому ЦП (центральный пост) приказал принять в восьмой отсек личный состав девятого. Когда отдраили переборочную дверь, в отсек ворвались перемешиваемые воздухом высокого давления клубы ядовитого дыма, через систему вентиляции левого борта огонь проник к пульту управления главной энергетической установки (ГЭУ), находящемуся в этом же отсеке.

Кулибаба приказал личному составу, не занятому на боевых постах, покинуть кормовые отсеки.

Лодка всплывала не в аварийном режиме. Электрики (командир электротехнического дивизиона капитан 3 ранга Л.Г. Цыганков), обеспечивающие работу энергетической установки и не включившиеся в ИДА, гибли на своих боевых постах. Командир дивизиона движения капитан-лейтенант Виктор Милованов, включившись в аппараты вместе со старшим лейтенантом Сергеем Ярчуком, приступил к заглушке реакторов в дыму, заполнившем тесное помещение пульта. Неожиданно начавший задыхаться Ярчук сорвал маску. Милованову пришлось управлять обоими реакторами. Оказать помощи гибнущему рядом товарищу он не мог.

Убедившись, что реакторы заглушены, Милованов покинул пульт и, выйдя в седьмой отсек, потерял сознание. Кто-то из турбинистов доставил его в центральный.

Кормовые отсеки были загазованы. В седьмом – турбинном отсеке погибли командир турбинной группы вышедший в свой первый поход лейтенант В.В. Хрычиков, мичман А.И. Новичков и старшина 2 статьи К.П. Марач.

Лодка всплыла и передала сообщение об аварии.

Наверху бушевал девятибалльный шторм. Через захлопки подачи воздуха к дизелям, которые обессиленный личный состав 5-го отсека, готовивший дизеля к пуску для выработки необходимой электроэнергии, не сумел полностью закрыть, в отсек залилось огромное количество воды. Кроме того, в 9-й отсек также попало немало забортной воды, когда для предотвращения распространения огня на некоторое время из центрального открывали клапан затопления отсека.

Были выведены из строя дизель-генераторы, вентиляторы общесудовой системы вентиляции и аппаратура дистанционного управления механизмами реакторного отсека. Лодка имела незначительный дифферент на корму и крен на правый борт.

А в ограждении рубки пытались под руководством начмеда М. Пискунова “раздышать” отравленных угарным газом – их было много… и шторм 9 баллов!

Отправленный на разведку в корму капитан-лейтенант В.Н.Заварин в сплошном дыму и жару, минуя отсек за отсеком, добрался до обжигающей руки переборки девятого. Двигаться дальше возможности не было.

Капитан-лейтенант Поляков.

А в десятом отсеке, отрезанном от остальной лодки продолжающимся пожаром, находились под командованием капитан-лейтенанта Б.А.Полякова 12 моряков, связь с которыми некоторое время поддерживалась по аварийному телефону из первого отсека.

Десятый отсек на всех лодках первого поколения – жилой, здесь же – два торпедных аппарата и запас торпед. На 658 проекте кормовой люк – в девятом отсеке.

То, что среди дюжины моряков оказался именно Борис Поляков, во многом и сохранило их жизни. На тот момент никаким командиром 10-го отсека он не был, а был первым управленцем и настоящим моряком: имел опыт неоднократных боевых служб и хорошо знал устройство лодки.

Поскольку злоключения “Хиросимы” были неотъемлемой частью флотского фольклора, то и о Полякове приходилось слышать следующее: после того, как спасательная операция была завершена, члены экипажа тщательно и многократно допрошены, и было принято решение награждать, капитан-лейтенанта Полякова решили представить к званию Героя. В родное училище был послан запрос о соответствии морально-политических качеств соискателя высокой награде. А родное училище (в лице своих доблестных руководителей), на всякий случай, дало столь “уклончивую” характеристику своему питомцу, что “Звезда не нашла своего Героя”, а подводнику был вручен орден “Боевого Красного Знамени” (безусловно, высокая и уважаемая награда).

Такая вот версия.

На самом деле училище было не при чем – вся “возня” заглохла на уровне Отдела кадров флота. Потом была служба в сверхсекретном отряде акванавтов, и опять – представление “на Героя”… И опять не случилось: к имеющемуся ордену Красного Знамени прибавились две “Звезды Шерифа”.

Сегодня капитан 1 ранга в отставке Борис Александрович Поляков живет в Гатчине. Он оставил письменные воспоминания о тех тяжелейших 23-х днях и ночах, проведенных в борьбе за жизнь в полной темноте загазованного 10-го отсека “Хиросимы”.

Сразу по получению командованием Северного флота сообщения об аварии в район был послан легкий крейсер “Александр Невский” с резервным экипажем для лодки и походным штабом для руководства спасательной операцией во главе с вице-адмиралом Л.Г.Гаркушей. Спасатель “СС-44”, сопровождавший крейсер, еще в Кольском заливе был выброшен штормом на камни. Крейсер, несмотря на множество повреждений, нанесенных стихией, прибыл в точку аварии. Позднее спасательную операцию возглавил первый заместитель главкома ВМФ адмирал В.А.Касатонов.

Первое советское судно (сухогруз “Ангарлес”) подошло через двое суток, спущенный с его борта спасательный катер попытался подойти к лодке, чтобы передать на нее буксирный конец, но в условиях продолжающегося шторма этого сделать не удалось.

Еще до прибытия “Александра Невского” моряки с “К-19”, исключая членов аварийной партии, были эвакуированы на БПК “Вице-адмирал Дрозд” его корабельным вертолетом и (“мокрым способом”) – на спасательный буксир “СБ-38”.

Чтобы начать вентилировать лодку на нее надо было подать электричество со “спасателя”, штормовавшего рядом, однако, погода не позволяла это выполнить в полном объеме (существовала опасность повреждения ЦГБ, после которого лодка бы неминуемо затонула): концы питания с буксира заводились на электрощит субмарины, но обрывались штормом.

Эти нелегкие подключения, во время которых все-таки удалось последовательно провентилировать отсеки буксируемой в базу лодки, продолжались в течение трех недель.

В спасательной операции принимало участие большое количество кораблей и судов ВМФ. В финальной части операции на помощь одновальному трудяге “СБ-38” пришли спасатели “Тобол”, “Экватор”, “Геркулес”. Из Черного моря прибыл вертолетоносец “Ленинград”.

18 марта руководителем спасательной операции было принято решение о выводе моряков из 10-го отсека”.

Еще одно редкое свидетельство: в 1975 году в госпитале Полярного мне случилось разговориться с рентгенологом, над нагрудным карманом тужурки которого краснела одна единственная колодка – ордена Красной Звезды (что встречалось тогда, до Афгана, нечасто, тем более у младшего офицера медицинской службы). На мой вопрос, за что орден, капитан ответил, что “во время буксировки “Хиросимы” его – старшего лейтенанта – врача какой-то береговой части – высадили вертолетом на борт субмарины и поставили задачу до прохода аварийной партии растащить по сторонам верхней палубы выгоревших отсеков тела погибших. После чего включили в изолирующий дыхательный аппарат, и он через кормовой люк спустился в прочный корпус атомохода”.

Звали его Олег Молчанов.

Пленников 10-го отсека в изолирующих аппаратах и с завязанными глазами аварийная партия вывела в центральный (3-й отсек), а оттуда вертолетами их переправили в лазарет плавбазы подводных лодок “Магомед Гаджиев”, также прибывшей в район спасательной операции.

Лишь 4-го апреля “К-19” была прибуксирована в базу.

Почти за месяц до этого – 8 марта 1972 года – в соответствии с военно-морским ритуалом лейтенанта Вячеслава Хрычикова и старшину 2 статьи Казимира Марача похоронили в море с борта БПК “Вице-адмирал Дрозд” в точке с координатами 59 град 29 мин с.ш. и 28 гр 54 мин з.д.

Остальные погибшие, извлеченные в базе из отсеков “Хиросимы”, за исключением капитана 3 ранга Л.Г. Цыганкова (чье тело отправили в Севастополь), со словами “Родина вас не забудет!” были похоронены в губе Кислая на окраине города Полярный. Командование флота позднее удовлетворило просьбу родителей главстаршины Васильева, и он был перезахоронен у себя на родине – в селе Глубоком, Опочецкого района, Псковской области.

А флотский фольклор пополнился самой известной среди подводников бесхитростной песней, последние строки которой могли бы быть эпитафией главному старшине Александру Петровичу Васильеву:

“Наш ракетный подводный наш атомный флот

Отдает честь погибшим героям!”</i>