Первомай как ЧП: демонстрация силы и слабостей

121 год назад, в 1889 году, конгресс II Интернационала принял решение о проведении ежегодных первомайских демонстраций солидарности трудящихся. Но в стране победившего социализма в этот день демонстрировали не только мощь армии, но и неспособность провести мероприятие без происшествий.

«Ловушка для нанесения дипломатам оскорблений»

К участию в первом советском Первомае в 1918 году постарались привлечь побольше пролетариев и иных сочувствующих новой власти. Однако в результате мероприятие напоминало уже начавшие надоедать всем митинги: в центр Красной площади выкатили броневик, с которого с речами о празднике и текущем моменте выступили Лев Каменев, Яков Свердлов и другие большевистские вожди. По сравнению с прошедшим незадолго до того крестным ходом вокруг Кремля мероприятие получилось немноголюдным, да и не очень торжественным. Ведь по настоянию Троцкого смотр и парад революционных войск проводились на Ходынском поле, где и собралась толпа зевак.

В следующем, 1919-м, году недостатки прошлого Первомая постарались исправить. Причем придумали довольно изобретательный ход: в демонстрации обязали участвовать все находящиеся на государственном обеспечении школы. Поскольку в тогдашнее неспокойное время многие родители не рискнули оставить детей без присмотра, колонны школьников пополнились немалым числом взрослых. А для усиления интереса к мероприятию кроме немногочисленной пехоты на первомайском параде решили показать и чудо тогдашней военной техники — танк. По замыслу организаторов парада железный монстр должен был вселить гордость в сердца пролетариата и страх в сердца врагов советской власти.

Естественно, большевикам очень хотелось использовать демонстрацию силы не только для внутренней, но и для внешней аудитории. Однако до окончания гражданской войны практически единственными зарубежными зрителями на первомайских и ноябрьских парадах оставались иностранные социалисты и коммунисты. Но в 1922 году в Моссовете сочли, что пришло время пригласить на первомайские торжества аккредитованных в столице иностранных дипломатов. О том, что получилось, председателю Московского Совета рабочих и крестьянских депутатов Каменеву 2 мая 1922 года сообщило ГПУ:

«Если Советская Республика в капиталистическом окружении вынуждена поддерживать дружественные отношения и вести торговлю с буржуазными государствами, наши учреждения должны соответственным образом обходиться с находящимися здесь иностранными дипломатами и не срывать нашего международного положения бестактностями и оскорбительными выходками по адресу капиталистических дипломатов. Между тем это именно было сделано органами Московского Совета 1-го мая по адресу дипломатического корпуса, и если не последует со стороны Московского Совета каких-либо шагов, дающих дипломатам сатисфакцию, этот инцидент может нам сильно повредить. Было совершенно излишне приглашать дипломатов на торжество 1-го мая.

Наркоминдел этого вовсе не предлагал. Но раз московские учреждения сделали это, не надо было превращать приглашения в ловушку для нанесения дипломатам оскорблений. В среду, 27-го апреля, представитель Наркоминодела был приглашен в центральную комиссию по устройству первомайских торжеств. Комиссия в лице тов. Лютовинской заявила, что специальные места могут быть отведены дипломатическому корпусу на Театральной площади, где предстоит интересная программа. На заседании комиссии 28 апреля наш представитель заявил, что присутствие дипломатического корпуса может иметь место лишь в том случае, если будет дана гарантия, что ему будут предоставлены специальные места.

Комендант города тов. Яковлев заявил, что дипломатическому корпусу будут отведены места между эстрадой и решеткой сквера, что это место будет окружено барьером или живой цепью и что там будут поставлены скамьи исключительно для дипломатического корпуса. Наш представитель еще раз заявил, что если эти меры не могут быть проведены или если они повредят характеру пролетарского праздника, то надо вообще отказаться от присутствия дипломатического корпуса.

Комиссия заявила, однако, что эти меры будут безусловно осуществлены… Однако 1-го мая, когда наш представитель прибыл на Театральную площадь, оказалось, что ничего не было приготовлено. В этот момент было еще много свободного места, и легко было устроить там дипломатический корпус. Однако не было никого из ответственных товарищей. После долгого времени появился тов. Райвичер и обещал, что цепь будет поставлена. Площадь уже заполнялась. Цепь наконец была поставлена, но затем опять убрана и впоследствии поставлена снова. Потом появился тов. Драудин.

Наш представитель указал ему, что дипломатический корпус собирается и находится в невообразимой давке и духоте без всяких мест для сидения, и предложил перевести дипломатический корпус на эстраду, где было много посторонних и много свободного места. Тов. Драудин, однако, ответил, что место есть перед эстрадой. Наш представитель указал ему, что жидкая цепь красноармейцев не может удержать напора толпы, что с боков охраны нет, и туда беспрепятственно заходят посторонние. Тов. Драудин не обратил на это никакого внимания. Наш представитель обратился к тов.

Райвичер, который ответил, что он больше не будет распоряжаться, и пусть кашу расхлебывает Драудин, который ее заварил. Между тем давка усилилась до того, что наш представитель предложил членам дипломатического корпуса, если они пожелают, выбраться на свободу. Между тем дипломатический корпус был уже как бы в мышеловке. Наш представитель потребовал от тов. Драудина, чтобы он хотя бы очистил проход для дипломатического корпуса, чтоб он мог оттуда уйти. Тов. Драудин ответил, что выход есть, что решительно противоречило действительности. Никакие увещания не помогли, и тов. Драудин отнесся совершенно безучастно к скандальнейшему положению дипломатического корпуса.

Получился поистине вопиющий международный скандал. Жидкая цепь была прорвана, и для того, чтобы спастись от невообразимой угрожающей давки, дипломатам пришлось спасаться как кто мог, и, например, турецкому послу пришлось ползком на четвереньках пробираться под мостками эстрады. Наш представитель за все это время неоднократно обращался к тов. Драудину и всегда встречал с его стороны враждебное отношение. Наш представитель констатирует, что поведение тов. Драудина, как ответственного распорядителя, является совершенно недопустимым, и он виноват в получившемся вопиющем международном скандале, который будет еще, несомненно, использован в печати всех стран и во всяком случае повредит нашему международному положению…

Нам казалось бы необходимым, чтобы представители учреждения, ответственного за устройство в Москве первомайских торжеств,— насколько известно, таким учреждением является Московский Совет,— хотя бы коротенькой циркулярной запиской извинились перед дипломатами в происшедшем скандале. Надо также обратить внимание на недопустимое поведение ответственных устроителей празднества, и во всяком случае надо избегать на будущее время повторения подобных фактов».

«При таких условиях лететь не следовало»

С годами порядка на первомайских мероприятиях стало гораздо больше: начали складываться традиции празднования. В 1924 году, после постройки временного Мавзолея, на него стали подниматься почетные гости, руководители партии и государства стояли у его дверей, а для членов дипломатического корпуса отводилось место у ближней к Спасской башне стены Мавзолея. Сидеть в 1924-1928 годах во время парада и демонстрации могли лишь заслуженные старые коммунисты, для которых специально ставились стулья позади членов правительства. А в 1927 году накануне первомайского парада на Красной площади впервые соорудили гостевые трибуны.

В остальном же характер мероприятия оставался неизменным. Сначала парад с показом чего-то неожиданного для иностранцев. (Во второй половине 1920-х зарубежных дипломатов и военных пытались поразить успехами советской авиации, начиная с провоза по Красной площади самолетов и заканчивая количеством летчиков и качеством их обмундирования.) А затем демонстрация трудящихся, несущих идейно выдержанные плакаты и транспаранты в духе последних решений партии.

Однако куда большего международного эффекта, как оказалось, можно было добиться с помощью простых слов. Главное, правильно выбрать тему первомайского выступления и оратора. Германский посол в Москве Герберт фон Дирксен даже много лет спустя не мог забыть о Первомае 1929 года:

«Первого мая, в советский национальный праздник, произошел весьма показательный инцидент. Дипломатический корпус собрался на Красной площади, чтобы присутствовать на параде Красной Армии и демонстрации, которая должна была состояться после него. Сталин и другие известные советские руководители стояли на трибуне Мавзолея Ленина.

Это был впечатляющий спектакль, предоставлявший нам одну из редких возможностей удостовериться в прогрессе, которого добилась армия в области механизированного оружия и авиации. В те дни во всей Европе царило сильное общественное напряжение в связи с приближением неминуемого экономического кризиса, и над многими странами нависла угроза всеобщих забастовок. И когда Ворошилов, восседая на великолепной лошади, пересек Красную площадь и обратился к войскам, я был ошеломлен, услышав его подстрекательскую, сугубо пропагандистскую речь.

Суть ее состояла в том, что Красная Армия — защитник и гарант прав угнетенного мирового пролетариата, однако заканчивалась речь открытой угрозой, что с этого самого дня трудящиеся массы начнут борьбу за улучшение своей судьбы. И именно это они и сделали в Берлине, Вене и некоторых других столицах, где начались восстания, которые пришлось подавлять силой. Я никогда, ни на минуту не мог себе представить, что именно Ворошилова, спокойного и несамонадеянного человека, выберут для того, чтобы швырнуть подобное оскорбление в лицо собравшимся зарубежным представителям, которые были гостями советского правительства. Но самое худшее было еще впереди.

Сразу после парада последовала тщательно отрежиссированная демонстрация «ликующего» населения Москвы. Сотни тысяч человек прошли мимо своих руководителей в бесконечных колоннах, неся знамена с лозунгами, а карикатуры на «буржуйских» государственных деятелей были укреплены на украшенных машинах. Покидая Красную площадь вместе с членами дипломатического корпуса, я почти столкнулся с машиной, которая ехала в голове этой радостной демонстрации.

Приглядевшись внимательнее, я обнаружил, что машина представляла собой макет учебного крейсера, укомплектованного нелепыми, смешными фигурами. Не нужно было долго всматриваться, чтобы понять, что на макете изображен один из тех германских крейсеров, вопрос о строительстве которых был темой тогдашних дебатов в Рейхстаге, тогда как стоявшие на нем фигуры представляли собой карикатуры на германских министров. Я был в бешенстве от подобного оскорбления, нанесенного Германии и другим странам, поскольку Германия всегда демонстрировала лишь дружественные чувства по отношению к Советскому Союзу и готовность помочь».

Иногда случалось так, что демонстрация силы советского государства имела катастрофические последствия в совершенно буквальном смысле слова. Именно это произошло во время первомайского парада 1952 года, когда разбились два новейших фронтовых бомбардировщика Ил-28. Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации Степан Микоян вспоминал:

«1 мая 1952 года в Москве на Красной площади, как обычно, проводился военный парад. В те времена парады проводили как 7 Ноября, так и 1 Мая, и, если позволяли погодные условия, пролетали колонны боевых самолетов. Как и несколько лет до этого, организацией и проведением воздушного парада руководил Василий Иосифович Сталин, генерал-лейтенант авиации, командующий ВВС Московского военного округа.

В тот день погода была плохая: сплошная облачность на высоте около 200 м, а отдельные облака еще ниже. Видимость вперед была ограниченной. Конечно, при таких условиях лететь не следовало. Возглавляла воздушный парад группа тяжелых бомбардировщиков Ту-4, на головном самолете в качестве второго летчика летел Василий Сталин. Они шли нормально, но с некоторой задержкой по времени. Шедшая за ними колонна бомбардировщиков Ил-28 «наехала» на замыкающие строй Ту-4.

Летчики теряли из виду соседние самолеты, нарушался боевой порядок. Создалась опасная ситуация. Дивизии Ил-28, которой командовал мой товарищ С. Ф. Долгушин, дали команду уходить с маршрута и возвращаться на аэродром. Только звено Долгушина сохранило строй, остальные, пробивая облака вверх, рассыпались и уходили поодиночке. При заходе на посадку на аэродром Чкаловский разбился один самолет Ил-28, не дойдя до аэродрома — другой».

«Что это у него на голове?»

По мере того как в СССР народ и власть стали все больше удаляться друг от друга, у первомайских и ноябрьских праздников появилась новая функция. Во время демонстраций и парадов народ, точнее та его часть, которую допустили на Красную площадь, получал шанс увидеть своих вождей. А у вождей появлялась возможность увидеть трудящихся не сквозь окна автомобиля. Результаты этих взаимных наблюдений порой оказывались совершенно неожиданными. Секретарь Московского комитета ВКП(б) Георгий Попов вспоминал:

«Помню, как-то в предвоенный период, находясь на центральной трибуне Мавзолея В. И. Ленина во время парада и демонстрации, ко мне обратился И. В. Сталин и, указывая на одного товарища, стоявшего на левой трибуне (она несколько ниже, чем центральная), спросил: «Что это у него на голове?» Я ответил, что это секретарь райкома партии, железнодорожник по профессии. Одет он в железнодорожную шинель черного цвета, а на голове у него кепка, видимо, не из новых. Сталин сказал, что надо носить или шляпу, «как Молотов», или такую фуражку, и снял со своей головы фуражку полувоенного образца».

Можно представить себе, как удивился Попов:

«В то время когда был жив В. И. Ленин, существовал как бы неписаный закон: большинство партийных и советских работников носили кепки или фуражки. И лишь те государственные деятели, которые были связаны с внешним миром, а также некоторые представители свободных профессий носили шляпы. К шляпам в широких массах народа в довоенный период было предубежденное отношение. Можно даже сказать, что носить шляпу на заводе или в колхозе было непросто, так как зачастую со шляпой ассоциировались буржуазные вкусы. В то время шляпы в магазинах продавали по более дешевой цене, чем кепи, и все же покупалось, да и производилось шляп мало, и по качеству они были неважные — разучились делать хорошие шляпы, а главное, не было качественного сырья».

Однако спорить с вождем ни Попов, ни кто другой не решился, и приказ Сталина начали претворять в жизнь.

«Этого указания оказалось достаточно для того, чтобы изменить отношение к шляпам,— писал Попов.— На другой день я передал товарищам по МК партии замечание И. В. Сталина о головных уборах для мужчин. Бывший в то время председателем Моссовета Пронин пригласил в Моссовет представителей торгующих организаций с образцами шляп. Был решен не откладывая в долгий ящик вопрос о шляпах, и начали их пропаганду с партийного актива. Актив обзавелся шляпами. Постепенно в эту моду стали втягиваться не только городские, но и районные работники и многие другие. Я же был приверженцем кепки, только лишь на парады и при официальных встречах надевал шляпу, чтобы не получать замечания и не подавать примера другим. С большим трудом привыкал я носить шляпу. Теперь кепку надеваю только в редких случаях, но и сейчас она мне милее шляпы».

Внешний вид Сталина и его окружения, как нетрудно догадаться, если кто и оценивал, то предпочитал помалкивать о своих наблюдениях. К примеру, фотографы и кинооператоры, снимавшие Красную площадь в дни торжеств с ГУМа, видели, что руководители партии и государства, случись малая нужда, не спускаются с Мавзолея, а справляют ее прямо на трибуне, в ведро. Но рассказывать об этом начали только в перестройку.

Разоблачение культа личности все же сделало людей чуть смелее, а появление телевидения и прямых трансляций с Красной площади превратило вождей в объект внимания всей страны. Так что не было ничего удивительного в том, что в 1965 году, накануне Первомая, Брежнев получил такое письмо.

«Уважаемый Леонид Ильич! — писал коммунист Ронский из Москвы.— Поздравляю Вас с праздником 1 Мая и желаю Вам всяческих успехов в работе. Прошу о следующем:

1) Всем, невзирая на лица, строго и навсегда запретить курение на трибуне Мавзолея В. И. Ленина. Предупредить об этом и наших гостей — иностранных товарищей. (Представитель Кубы 7.XI.64 г. курил трубку.) Пусть каждый с должным уважением относится к самому дорогому (святому) для всех нас — Мавзолею Ильича и не оскорбляет нашего достоинства.

2) Убрать с трибуны Мавзолея буфет. Если некоторые товарищи не в состоянии прожить 2-3 часа без курения и жевания — установить для них этот буфет вне трибун Мавзолея (чтобы его и видно не было). Нельзя забывать, что в такие часы к Мавзолею прикованы взоры миллионов людей (экраны телевизоров). Тем досаднее, что некоторые наши товарищи, удостоенные большой чести быть на трибуне Мавзолея, ведут себя недостойно. Как пример своеобразной демонстрации неуважения можно отметить, что даже во время выступления Первого секретаря ЦК КПСС (на митинге 23.III.65 г.) некоторые товарищи продолжали пить, жевать, курить буквально за его спиной, хотя это выступление было коротким — не более 15 минут. Чтобы нетерпимость отмеченного была бы понятной, рекомендую посмотреть пленку демонстрации 7.XI.64 г. и митинга на Красной площади 23.III.65 г. Может быть, некоторых товарищей вообще не следует пускать на трибуну Мавзолея, коль они не могут или не хотят понимать (зазнались, что ли?) и всегда помнить о должном уважении к высокой трибуне Мавзолея Ильича и нам — советским гражданам… Было бы очень хорошо, если бы на демонстрации 1 Мая 1965 г., а также во все дальнейшие годы отмеченные недостатки никогда больше не повторились».

Отдельные недостатки телетрансляций победили с помощью правильной режиссуры, и на протяжении последующих лет советский народ мог лицезреть своего генерального секретаря и великого борца за дело мира Леонида Ильича Брежнева в самом лучшем виде. А чтобы выглядеть столь же привлекательно в глазах прогрессивной мировой общественности, Брежнев решил отказаться от бряцания оружием в День международной солидарности трудящихся, и первомайский военный парад 1968 года оказался последним. По мере того как генсек дряхлел, едва ли не самой главной целью первомайских и ноябрьских торжеств стала демонстрация того, что он еще ходит и иногда говорит. Хотя и это было обманом народного зрения. Чтобы старик мог без перенапряжения сил добраться до трибуны, позади Мавзолея в кремлевской стене сделали дверь, а на самом Мавзолее установили эскалатор.

В итоге Первомай превратился в праздник, когда принято собираться с родными и друзьями и хорошо выпивать и закусывать. И отказываться от этого завоевания трудящиеся России, кажется, не собираются.

Евгений Жирнов, Журнал «Власть»