«Отказ вернуться в пределы СССР квалифицировать как измену»

75 лет назад, в 1934 году, профессора-физика Петра Капицу, работавшего в Англии и приехавшего в отпуск, не выпустили из СССР. Советский опыт возвращения ученых-невозвращенцев. 

«Русские люди устремились к границам»

Так называемая утечка мозгов из стран бывшего СССР, о необходимости борьбы с которой стали много говорить в последнее время, имеет долгую и непростую историю.

Ученые мужи и талантливые молодые люди стали покидать Российскую империю вскоре после того, как Александр II в начале своего царствования дал подданным возможность свободно путешествовать: упростил правила выезда и снизил сборы за выдачу заграничных паспортов.

Далеко не все уезжали потому, что им были ненавистны царские порядки. В российские университеты не принимали женщин, а для иноверцев, причем не только иудеев, но и для мусульман, а в некоторых учебных заведениях и для католиков, существовали разнообразные ограничения при приеме.

Кроме того, многие университеты испытывали затруднения с подбором преподавателей, так что даже в самых известных из них годами не могли найти достойных кандидатов для руководства кафедрами или замещения профессорских вакансий. В результате научных школ по многим направлениям, бурно развивавшимся в Европе, в Российской империи попросту не существовало. Так что заинтересованным исследователям не оставалось ничего другого, как отправляться за границу.

К примеру, будущий нобелевский лауреат и знаменитый микробиолог Илья Мечников после окончания лицея собирался изучать структуру клетки в Германии, в Вюрцбургском университете. Однако любовь к Родине оказалась сильнее, и, так и не приступив к занятиям в Германии, он вернулся домой и поступил в Харьковский университет.

Его следующая поездка в Европу для углубления знаний оказалась более успешной и продолжительной — И.Мечников провел за границей 3 года. Вернувшись, он получил докторскую степень в Санкт-Петербургском университете, а затем преподавал в Новороссийском университете в Одессе. В 1882-м профессор И.Мечников в знак протеста против усиления правительственного контроля над вузами подал в отставку и вновь уехал в Европу, ненадолго вернувшись в Россию в 1886-м. Годом позже он принял предложение работать в Пастеровском институте в Париже и оставался во Франции до конца своих дней.

Другой крупный ученый — химик-органик Владимир Ипатьев — сделал иной выбор. После трех лет стажировки в Мюнхене и Париже он вернулся в Россию, преподавал в Михайловской артиллерийской академии и Санкт-Петербургском университете, был избран в Академию наук и получил в Первую мировую войну пост начальника химического комитета при главном артиллерийском управлении и чин генерал-лейтенанта.

Иногда выбор зависел не только от уезжавшего из России. Продолжавшиеся гонения на университеты и студенчество привели к тому, что в 1880-х годах среди иностранных студентов-медиков Сорбонны насчитывалось до трети русских. Многие из них, получив диплом, пытались остаться во Франции навсегда. Однако местные врачи, не на шутку напуганные перспективой такого русского нашествия, добились ужесточения правил приема иностранных студентов.

При этом все понимали, что ученому лучше живется там, где лучше работается, и что приносить пользу науке можно с одинаковым успехом и на родине, и в Европе. В конце концов, и Михаил Ломоносов получил высшее образование в Марбурге и Фрайбурге.

«Ощущение какой-то моральной смертоносной духоты»

Совсем иной стала картина после революции. Из голодающей страны, где ученые оказались никому не нужным балластом, пыталось уехать огромное количество специалистов всех областей знаний. Иван Манухин, видный ученый и врач, на протяжении многих лет лечивший Максима Горького и с его помощью в 1921-м покинувший советскую Россию, писал: «Годы 19—20-й были периодом все нарастающего, из недели в неделю, из месяца в месяц, тягчайшего для нормального человека ощущения какой-то моральной смертоносной духоты, которую даже трудно определить точным словом, разве термином — «нравственная асфиксия». Люди были поставлены в условия, когда со всех сторон их обступала смерть либо физическая, либо духовная…

Все делается лживо, обманно, враждебно, озлобленно вокруг вас и безмерно, беспредельно, интегрально беззаконно. Декреты сыплются на обывателя без счета, а закона нет, и самый принцип его отсутствует. Нет ничего удивительного, что русские люди устремились к границам — кто куда: в Финляндию, Украину, Польшу, Белоруссию. Хотелось жить как угодно: в бедности, в убожестве, странником, пришельцем, лишь бы не быть принуждаемым жить не по совести» (Здесь и далее лексические, стилистические, а также синтаксические особенности цитируемых источников сохранены. — Прим. ред.).

Проблема заключалась лишь в том, что пересечь границу без разрешения новой власти было практически невозможно. Исключение сделали лишь для философов и других гуманитариев, настроенных против большевиков: их выслали из страны в 1922 году. Остальным приходилось придумывать разнообразные благовидные предлоги для выезда на время, часто превращавшегося в отъезд навсегда.

Самой проторенной дорогой в эмиграцию в 1920-х годах стали командировки под надуманными предлогами, поездки на лечение и выезд на работу в советские учреждения за границей. К примеру, выдающийся кораблестроитель и математик, академик Алексей Крылов и его будущий зять — молодой физик П.Капица — уехали из России в составе делегации академика Абрама Иоффе.

«В начале 1921 года, — вспоминал А.Крылов, — Академия наук возбудила ходатайство перед Советом народных комиссаров о командировании комиссии от Академии наук для возобновления научных сношений с заграницей, закупки книг и журналов, новейших оптических и физических приборов и пр. С этой целью в начале января 1921 года были командированы в Германию сотрудники Государственного оптического института Архангельский и Чулановский для подготовительных работ. Затем была образована академическая комиссия в следующем составе: директор оптического института Д.Рождественский, академик А.Иоффе, академик А.Крылов, доцент Политехнического института П.Капица, сотрудник Политехнического института М.Кирпичева, заведующая библиотекой главной физической обсерватории А.Ферингер. Командировка этой комиссии за границу была утверждена Совнаркомом».

После приезда в Берлин выяснилось, что советское правительство заказало в Швеции 750 паровозов и нужно заниматься их доставкой морем, и знаток судового дела А.Крылов тут же предложил свою помощь в организации процесса. Затем он занимался закупкой кораблей для нужд возрождающегося советского торгового флота и вдобавок контролировал постройку пароходов-лесовозов для смешанного советско-норвежского общества. А когда закончилась и эта работа, взялся наблюдать за строительством танкеров для советского Нефтесиндиката на французских верфях.

Все эти годы он оставался советским гражданином, как все в советских загранучреждениях, получал немалую зарплату и даже иногда ездил с отчетами в Москву. Но, по сути, он жил в эмиграции и вел научную работу во вполне благоприятных условиях. Таким же научным эмигрантом с советским гражданством стал и П.Капица, которого по рекомендации А.Иоффе принял во всемирно известную Кавендишскую лабораторию в Кембридже ее директор — профессор Эрнест Резерфорд.

«Чтобы доказали свою искренность раскаяния…»

Подобная неформальная эмиграция буржуазных специалистов ставила пролетарскую власть в сложное положение. Получалось, что она сама оплачивала их выезд и обустройство на новом месте и при этом лишалась квалифицированных инженеров и ученых, в которых остро нуждалась для восстановления страны после Первой мировой и Гражданской войн. Ведь многие из тех, кто еще оставался в СССР, под разными предлогами уклонялись от сотрудничества с большевиками — уходили в чистую науку или преподавание, работали на частные фирмы или помогали иностранцам, взявшим в концессию заводы, месторождения или лесные угодья.

Именно поэтому те немногие видные ученые, которые полностью поддерживали новую власть и работали на нее, ценились особенно высоко. Академик В.Ипатьев, сотрудничавший с большевиками с первых дней переворота, в 1921 году возглавил главное химическое управление Высшего совета народного хозяйства. Советское руководство доверило ему не только управление всей химической промышленностью страны, но и ведение конфиденциальных переговоров с представителями германского правительства и немецкими промышленниками об организации в СССР производства химического оружия.

Не так активно, но вполне добросовестно помогал советской власти и другой видный русский химик — Алексей Чичибабин. В 1918-м он возглавил правление государственных химико-фармацевтических заводов и Научный химико-фармацевтический институт, а в 1922—1927 годах был председателем научно-технического совета химико-фармацевтической промышленности.

Однако эти исключения лишь подтверждали общее правило. Специалистов отчаянно не хватало. А многие из имеющихся всеми правдами и неправдами пытались выехать из страны.

Чтобы хоть как-то исправить ситуацию, в августе 1923 года глава ОГПУ и Наркомата путей сообщения Феликс Дзержинский внес в ЦК следующее предложение: «По сообщению нашего (ГПУ) представителя в Берлине, сейчас среди немецких специалистов (химиков, инженеров и др.) даже очень высокой квалификации наблюдается желание ехать в Россию на работу — при очень скромных требованиях. Полагаю, что эту тягу необходимо использовать во всем объеме с тем, однако, чтобы это использование было строго продумано и сорганизовано… Если Политбюро согласно с этим предложением, то, полагаю, следовало бы поручить это дело РКИ с привлечением меня для разработки плана и проведения его в советском порядке…

За границей имеется целый ряд довольно крупных русских специалистов и окончившей за границей учение молодежи, тяготящихся условиями своей жизни и желающих вернуться и работать в советской России. Между тем мы очень бедны спецами. Самые лучшие и подвижные у нас спецы — это полученные нами (и почему-то не расстрелянные) от Колчака, Деникина и Врангеля. Думаю, что из эмигрантов могли бы получить немало спецов инициативных. Только для этого не надо давать общей амнистии, а нужным нам спецам давать индивидуальные прощения и прием в русское гражданство с тем, чтобы они обязались определенное время (1—2 года) работать там, где мы укажем, чтобы доказали свою искренность раскаяния… Если ЦК одобрит эту мысль, то прошу поручить мне разработать соответствующий законопроект совместно с НКЮстом и СНК».

Политбюро согласилось: «Предложение т.Дзержинского принять, допустив в принципе возвращение русских специалистов из эмигрантов и привлечение их к работе». Процесс реэмиграции ученых начался.

«Отказ вернуться в пределы СССР квалифицировать как измену»

Нужно признать, однако, что возвращение шло не слишком успешно. Об одной из немногих удач в 1927 году А.Чичибабин докладывал в научно-техническое управление ВСНХ СССР. В записке о переговорах с Алексеем Ореховым говорилось: «Мною велись переговоры с проживающим в Париже Алек. Павл. Ореховым, весьма выдающимся химиком, относительно занятия им должности заведующего одним из отделов Науч. химико-фармацевтического института. Ввиду этого им подано заявление относительно разрешения приехать в СССР».

Неформальных эмигрантов, сохранявших гражданство Советского Союза, пытались привлечь высокими званиями и благами. Добившегося значительных успехов в Англии П.Капицу избрали членом-корреспондентом Академии наук. А А.Крылову сулили пост вице-президента академии, квартиру и прочие прилагавшиеся к должности льготы и привилегии, но и от получения звания, и от возвращения в СССР он уклонился.

История, однако, получила неожиданное продолжение. Жена несменяемого секретаря Академии наук Сергея Ольденбурга Елена Григорьевна записала 4 июля 1926 года в дневнике: «Был академик Ипатьев. Он не прочь в вице-президенты, дает это понять». Однако его, как правительственного кандидата, не поддержали академики. А избранного академиками Александра Ферсмана не утвердило правительство. И, как говорилось в том же дневнике, «не утвержден Ферсман, который был этим так огорчен, что у него сделался нервный припадок и он слег… Сгоряча он говорил, что бросит Россию и уедет». Однако затем его все же утвердили. А страну покинул смертельно обиженный В.Ипатьев.

На первых порах его отъезд ничем не напоминал эмиграцию. Как и в предыдущие годы, ученый поехал на лечение в Германию, где совмещал посещение врачей с выполнением заданий правительства. Но в 1927 году неожиданно заключил контракт на работу с немецкой химической фирмой, и его отсутствие в Союзе стало затягиваться. Однако и это не вызывало никаких подозрений: в договоре с фирмой говорилось, что результаты его разработок патентуются и будут продаваться, но СССР может использовать их бесплатно. Вот только на письма из Москвы, в которых ему советовали «вернуться поскорее домой», академик отвечал жалобами на здоровье и указывал на контракт с фирмой, обязывающий его работать без длительных отлучек из Германии.

Тем временем ситуация с бегством из совзагранучреждений начала принимать скандальный оборот. В 1929 году на пленуме ЦК ВКП(б) нарком внутренней и внешней торговли Анастас Микоян рассказывал, что только по его ведомству отказались вернуться из загранкомандировок 44 человека, из них 7 коммунистов. Партия и правительство решили, что уговоры больше не помогают и нужно применять к невозвращенцам карательные санкции. Так появился закон «О перебежчиках», в котором говорилось:

«1. Отказ гражданина СССР — должностного лица государственного учреждения или предприятия СССР, действующего за границей, на предложение органов государственной власти вернуться в пределы СССР рассматривать как перебежку в лагерь врагов рабочего класса и крестьянства и квалифицировать как измену.

2. Лица, отказывающиеся вернуться в СССР, объявляются вне закона.

3. Объявление вне закона влечет за собой:

а) конфискацию всего имущества осужденного;

б) расстрел осужденного через 24 часа после удостоверения его личности.

4. Все подобные дела рассматриваются Верховным судом СССР.

5. Имена объявленных вне закона подлежат сообщению всем исполкомам и органам ГПУ.

6. Настоящий закон имеет обратную силу».

Последний пункт таил в себе особую опасность, поскольку распространял действие карательных санкций и на тех, кто не возвратился до принятия закона. То есть на всех невозвращенцев. Не исключено, что именно угрозой применения закона «О перебежчиках» власти удерживали в стране А.Крылова, приехавшего в 1929 году в Москву с очередным отчетом. И именно поэтому академик с оказией — очередным ученым, поехавшим в научную командировку, чтобы никогда больше не вернуться на родину социализма, — передал своей дочери в Кембридж письмо, в котором просил ее и П.Капицу воздержаться от приезда в СССР, но сделать это так, чтобы не вызвать у советского руководства подозрений в нелояльности.

Тем не менее бегство академиков продолжалось. В 1930 году Союз покинул А.Чичибабин. Причиной отъезда стала семейная трагедия. Его дочь, химик, как и отец, во время аварии на заводе серьезно пострадала — была обожжена кислотой — и умерла в мучениях. Поэтому никто не возражал, когда А.Чичибабин с женой уехали на лечение за границу. Затем власти много раз продлевали сроки его командировки и переносили даты возвращения в Москву. Но ученый явно не собирался возвращаться.

Не стремился на родину и академик В.Ипатьев: теперь он опасался еще и ареста, поскольку в ходе начавшегося в 1930 году «дела Промпартии» в тюрьму попали его ученики и кто-то из них мог рассказать следователям ОГПУ немало интересного об учителе.

«Он больше не вернется в Союз, а изобретения скроет»

Власти тем временем не оставляли попыток вернуть П.Капицу. В 1934 году тот решил провести отпуск, объехав на собственной машине Скандинавию, и добраться до СССР, чтобы повидаться с матерью. Кроме того, П.Капицу приглашал приехать в СССР его коллега и друг — академик Николай Семенов, с которым тот поддерживал переписку. Безопасность поездки в СССР гарантировали и мировая известность П.Капицы, и английские друзья, готовые, если что, поднять всех на его защиту, и даже то, что оба сына П.Капицы оставались в Англии, а значит, детей не могли использовать с целью шантажа.

Но советское правительство хорошо подготовилось к возвращению невозвращенца. Незадолго до его приезда, в июне 1934-го, был видоизменен закон «О государственных преступлениях». В новой редакции в основном повторялись требования закона «О перебежчиках» 1929 года: «Измена родине, т.е. действия, совершенные гражданами СССР в ущерб военной мощи СССР, его государственной независимости или неприкосновенности его территории, как-то: шпионаж, выдача военной или государственной тайны, переход на сторону врага, бегство или перелет за границу, караются высшей мерой уголовного наказания — расстрелом с конфискацией всего имущества, а при смягчающих обстоятельствах — лишением свободы на срок 10 лет с конфискацией всего имущества».

Но появились и новые пункты. Теперь члены семьи изменника родины, не донесшие вовремя о его намерениях, карались лишением свободы и конфискацией имущества. Так что, если бы П.Капица с женой все-таки вырвались обратно за границу, пострадали бы их родственники в СССР.

Судя по документам, ученый вначале искренне не мог понять, почему партию и правительство не устраивает его работа в Англии, где, как считал П.Капица, он выполнял функции полномочного представителя советской науки. Не понимал и то, что советское руководство волновала не его работа в Англии, а то, как оставить его в стране, не вызвав международного скандала и показав пример остальным невозвращенцам.

20 сентября 1934 года соратники сообщали отдыхавшему в Сочи Иосифу Сталину: «Ученый-физик, гражданин СССР Капица вновь прибыл в СССР (на Менделеевский съезд). По нашему поручению т.Пятаков вел с ним переговоры о работе в СССР, Капица отказался по мотивам:

а) исключительных условий, которые ему предоставлены в Англии для научной работы (хотя т.Пятаков предлагал ему все, что он потребует);

б) личной обязанностью перед руководителем Кембриджского института Резерфордом, который помог ему стать ученым с мировым именем;

в) незаконченности некоторых работ, начатых в Англии, после окончания которых, через несколько лет, он готов работать в Союзе, гражданством которого он очень дорожит.

Капица заявил, что все свои изобретения он готов дать Союзу, и приглашает любую научную делегацию в его лабораторию в Кембридже для принятия его изобретений, а также студентов для обучения. В частности, в бытность в Харькове П.Капица передал физико-химическому институту чертежи его машины по производству жидкого гелия.

Мы предлагаем:

а) поговорить с Капицей еще раз от имени правительства;

б) если переговоры не приведут к желательному результату, задержать Капицу для отбывания воинской повинности, которую он не отбывал еще;

в) во всяком случае не выпускать Капицу за границу даже временно, так как есть все основания думать, что он больше не вернется в Союз, а изобретения скроет;

г) в крайнем случае применить арест.

Задержание Капицы в Союзе вызовет большой шум в Англии (известны его связи с Болдуином, Саймоном и другими политическими деятелями Англии), на основании чего Крестинский (заместитель наркома иностранных дел. — Прим. ред.) решительно возражает против задержания. Мы думаем, что такому положению, когда наш гражданин снабжает чужую страну изобретениями, имеющими военное значение, надо положить конец.

Просим срочно сообщить ваше мнение».

«Капицу можно не арестовывать формально, — ответил И.Сталин, — но нужно обязательно задержать его в СССР и не выпускать в Англию на основании известного закона о невозвращенцах. Это будет нечто вроде домашнего ареста. Потом увидим».

Ученый возражал, англичане протестовали. А власти постарались сделать клетку для П.Капицы золотой. В декабре 1934 года Политбюро приняло решение «О Капице», где говорилось:

«1. Организовать в составе Академии наук Институт физических проблем.

2. Директором института назначить проф. П.Капицу …

4. Обязать тт.Кагановича, Ягоду и Межлаука в двухдневный срок подобрать работника на должность пом. директора института по хозяйственно-административной части и укомплектовать институт научными работниками.

5. Поручить СНК СССР организовать строительство лаборатории института с таким расчетом, чтобы оно было закончено в сентябре 1935 года.

6. Обязать Моссовет, т.Булганина, в месячный срок предоставить Капице квартиру в центре города в 5—7 комнат.

7. Выделить в распоряжение Капицы один новый «бьюик».

8. Обязать комиссию содействия ученым предоставить Капице дачу в Крыму для его семьи…

10. Поручить т.Межлауку, НКИД и НКВД обсудить вопрос о возможности приобретения у Кембриджского университета оборудования и чертежей лаборатории Капицы».

Если на примере П.Капицы всем остальным невозвращенцам хотели продемонстрировать добрые намерения советского руководства, то из этой затеи ничего не вышло. Выбравшие свободу ученые, прежде всего два главных перебежчика — А.Чичибабин и В.Ипатьев, все так же упорно продолжали уклоняться от возвращения в СССР, за что их в 1936 году лишили звания академиков и советского гражданства.

А хуже всего пришлось П.Капице. Он писал жене, отпущенной советскими властями в Англию, чтобы привезти детей в Москву: «Положение угнетающее. Упал интерес к моей работе, а с другой стороны, товарищи-ученые так возмутились, что были, хотя бы на словах, сделаны попытки поставить мою работу в условия, которые попросту надо было считать нормальными, что без стеснения возмущаются: «Если б нам то же сделали, то мы не то еще сделаем…» Помимо зависти, подозрений и всего прочего атмосфера создалась невозможная и прямо жуткая… Ученые здешние определенно недоброжелательно относятся к моему переезду сюда. Дескать, там он на пуховых перинах катался, пока мы тут терпели разные лишения, а теперь приехал и генералом будет. Поэтому весьма холодное отношение ко мне со стороны академиков».

Вопрос о том, где Петр Леонидович мог принести науке больше пользы, в СССР или в Англии, теперь навсегда останется открытым. Впрочем, если учесть, что на несколько лет его отстранили от дел за отказ работать с Лаврентием Берией над атомным проектом, ответ станет более определенным. Ученый может плодотворно работать там, где есть необходимые условия — возможность думать, не отвлекаясь на посторонние проблемы, обсуждать с понимающими людьми результаты, получать оборудование именно тогда, когда оно нужно. В конечном итоге от этого выигрывают все — и наука в первую очередь.

Евгений Жирнов, Коммерсант-ВЛАСТЬ