«Бутырка» за Путина. Как голосуют з/к России

4 марта журналисты отправились работать наблюдателями, членами комиссий с правом решающего голоса…. «Шесть секунд, ма! Люди добрые, ма! Нет проблем, ма! По ней Прохоров лично звонил, ма!» — под этот рефрен майора Адама Абдулаевича окончательно просыпаюсь в проходной Бутырской тюрьмы. Воскресенье, 4 марта, 7.30 утра.

4 марта корреспонденты The New Times отправились работать наблюдателями, членами комиссий с правом решающего голоса, вошли в мобильные группы и своими глазами увидели, как ковалась победа свежеизбранного президента России.

«Шесть секунд, ма! Люди добрые, ма! Нет проблем, ма! По ней Прохоров лично звонил, ма!» — под этот рефрен майора Адама Абдулаевича окончательно просыпаюсь в проходной Бутырской тюрьмы. Воскресенье, 4 марта, 7.30 утра.

Из тренинга наблюдателей в штабе кандидата Прохорова я вынесла главное: в законах ничего не сказано о закрытых участках для голосования; мне нельзя вступать в разговор с избирателями до волеизъявления; мне ничего нельзя трогать руками; надо следить за книгой избирателей и препроводить список избирателей к сейфу, за которым тоже нужно приглядывать. Мне выдали подробное руководство к действию, требования о выдаче протокола, бланки жалоб наблюдателя. В разгар тренинга стали звонить из тюрем. «Я уже осужден, мой приговор вступил в законную силу, а меня внесли в список избирателей, хотя я не могу голосовать», — жаловался сознательный гражданин-осужденный из СИЗО № 6. «В Бутырку не берут задержанных без открепительного», — рапортовали из СИЗО № 2.

Эти две темы — голосование пораженных в правах осужденных и отказ тюрем принимать «контингент» без открепительных талонов — я первыми внесла в свой список вопросов к избирательной комиссии участка № 3222 (СИЗО № 2, то есть Бутырка). Положила в сумку воду, орешки и сухофрукты, взяла «Дорожную карту» и отправилась в тюрьму. 

Место действия

Бутырские офицеры встречали журналистов и наблюдателя на улице, после прохождения нами всех кордонов. Надо сказать, что выглядели они блистательно — в Бутырке ощущался праздник народного волеизъявления, подкрепленный отчетливо уловимым запахом свежих булочек.

По закону наблюдатель должен видеть все урны для голосования на участке, но в тюремных условиях это невозможно. Сотрудники в основном голосовали в административной части — там, где кабинет начальника Бутырки Сергея Вениаминовича Телятникова, рядом с главным входом для сотрудников. Это первая урна. «Контингент» голосовал в том коридоре, где камера, — соответственно, стол с продольным (дежурным по корпусу) вместе с урной, кабинкой для голосования и информацией о кандидатах переезжал с этажа на этаж. Это вторая урна. Третья урна была на больничке — это над храмом, а четвертая — в «Кошкином доме», это тюремная психбольница, она одна на всю Москву.

О том, как голосовали на одном из «режимных» избирательных участков – в киевском следственном изоляторе на Дегтяревской, 13. Здесь расположился избирком № 47, где «волеизъявлялись» подследственные и те, кто приговорен, но не успел «уйти по этапу». Не было ни сигарет, ни чая от кандидатов… «Лишенные элементарных человеческих радостей, — говорит офицер, — зэки испытывают явно выраженное влечение к женскому полу». 

Выборы в Лукьяновском СИЗО: против Януковича, но за Тимошенко. Курьезы кампании

Хорошо зная устройство Бутырки, я и рассчитывала, что наблюдателей будет как минимум четверо — по числу урн. Кроме журналистов, которых было много, к 7.30 утра в Бутырку прибыло трое наблюдателей — двое от Жириновского плюс я. Тут-то я впервые и услышала: «Люди добрые, ма! Шесть секунд, ма! Нет проблем, ма!» Каким-то образом, используя только эти фразы, майор Адам Абдулаевич, он же заместитель председателя бутырской УИК, объяснил двум жириновцам, что у них неправильно оформлены документы, а вот у меня — правильно, хотя есть какая-то проблема с доверенным лицом, но зато Прохоров сам звонил насчет меня в УИК и ТИК и лично доверил, ма.

В общем, одна я буду в Бутырке. Одной наблюдать невозможно, но не уходить же. С другой стороны, в связи со спецификой объекта, о котором известно, что проголосовать может только «контингент» и сотрудники, вброс и «карусели» мне не грозят. Может быть административное давление на избирателей, но ведь я имею право с ними поговорить после акта волеизъявления. И уж тем более могу поговорить с сотрудниками, которые голосовали по открепительным, — это те, у кого дежурство. Да, мобильный телефон, как и положено, у меня отобрали на входе: так что телефоны юристов и экспертов, выданные мне на тренинге, можно было забыть.

Верительные грамоты

Прибыли на основной участок, познакомились с членами УИК, обменялись верительными грамотами, и выборы начались. Никаких нарушений не наблюдалось, да и наблюдаться не могло, при одном-то наблюдателе. И я пошла разговаривать с начальником СИЗО про всякое. Спросила сначала про голосующих осужденных: ведь как только приговор вступает в силу, человек не имеет права голосовать, но документы из суда, подтверждающие лишение его избирательных прав, приходят с голубиной почтой.

Сергей Телятников спокойно подтвердил, что так оно и есть: ведь список избирателей формируется по документам, а если в СИЗО нет документов из суда, значит, нет и оснований лишать гражданина права голоса, то есть мы вдвоем пришли к выводу, что это фигово регулируется законодательно.

Потом спросила про отказ Бутырки брать задержанных без открепительных талонов — оказалось, и это правда. За трое суток до объявленных выборов между всеми тюрьмами и ИВС (изоляторами временного содержания) прекращаются перевозки — тюрьма может брать задержанного только с открепительным талоном, а откуда у задержанного открепительный? Так что все свежее пополнение голосует в ИВС, а как оно там устроено — Бог весть.

Дальше мне хотелось подробностей про тюрьму и безобразия, а на участке вроде как неуместно про это, и пошли мы с Телятниковым в кабинет к нему. В приемной нас встретила дева дивной красоты — секретарь. До сексуального скандала с директором ФСИН Сан Санычем Реймером оставались еще сутки, но на такую красоту, к которой, как позже оказалось, прилагались еще и мозги, я среагировала сразу и в лоб спросила, что эта девушка делает в тюрьме. Девушка оказалась из идейных — дочь офицера, с какой-то своей историей, расспрашивать о которой было неуместно, что-то там сквозило такое непростое.

И я принялась пытать Телятникова вопросами про передачи, про лекарства, про этапы и про всякое насущное. Вот почему в передачах в тюрьму апельсины можно, а мандарины нельзя? Оказалось, это запрет деятелей из партии Онищенко, как и прочие тюремные продуктовые запреты — недавно, например, в тюрьме изъяли все сало и запретили его к передаче, это тоже оттуда.

Но долго говорить не пришлось — надо идти по корпусам, общаться с избирателями. И мы пошли.

За решеткой не избиратель идет к урне, а урна — к избирателю: она вместе со столом дежурного по корпусу и кабинкой для голосования переезжала с этажа на этаж

Гуманизация на марше

Тюремные избиратели голосуют без паспортов. Документом, удостоверяющим личность, служит камерная карточка. Камерную карточку избирателя к веселенькому столу, накрытому салатной скатертью, приносит корпусной дежурный. А за столом сидит член УИК, он же продольный, то есть дежурный по корпусу. По одному избиратели подходят к столу, называют полностью фамилию-имя-отчество, дату рождения, камеру, дату поступления в СИЗО, статьи обвинения.

Продольный сверяет сказанное с записанным в камерную карточку. Выдает бюллетень для голосования, после чего заключенный расписывается в книге избирателей. Из книги избирателей видно, что паспорта есть едва ли у половины заключенных — если есть паспорт, его номер записан в книгу избирателей. Остальные голосуют по справке.

«В прошлый раз, ма, мы вышли на сто процентов, ма! Но это за счет сотрудников, ма! За счет открепительных, ма!» — я не сразу сообразила, что вечно сопровождающий меня Адам Абдулаевич отчитывается мне о явке. «А что, воров в законе в Бутырке сейчас нет?» — спросила я Адама Абдулаевича, твердо зная, что представители криминальных субкультур не голосуют. «Не могу знать, ма!» — отрапортовал Адам Абдулаевич. Забегая вперед, скажу, что в Бутырке из «контингента» был только один человек, категорически отказавшийся голосовать. Что никак не означает его предположительно монопольного воровского статуса — скорее всего, представители криминальных субкультур не имеют российского гражданства.

«Не снимать лица, ма! Он жалобу напишет через адвоката, у нас неприятности будут, ма!» — закричал Адам Абдулаевич журналистам. «Меня тоже нельзя снимать, ма, я не даю своего разрешения, ма!» Обернулся ко мне как к почти родному человеку: «К нашему сожалению, закон сейчас гуманнее стал, ма». Спрашивать Адама Абдулаевича про гуманизацию у меня моральных сил не хватило. 

Иисус в темнице

Я начала разговаривать с избирателями. Старалась подходить к тем, кого не знаю, потому что боялась не сдержаться и ляпнуть лишнего — например, когда увидела, как голосует Володя Макаров, муж Тани Макаровой (знаменитое и чудовищное «дело педофила из Дорожного фонда»), я даже постаралась резко заняться изучением своих шнурков.

Подошла к высокому красивому парню лет двадцати, представилась, он мотнул головой — не хочет общаться. «Это не журналист, это наблюдатель от Прохорова», — строго сказал парню Адам Абдулаевич. Я что-то промумукала вопросительное насчет свободы волеизъявления, парень выцедил сквозь зубы: «Свободное». В этот момент я глаза его увидела — знаете, совсем черные, я такие видела в сериале «Сверхъестественное», про двух братьев, которые гоняются за дьяволом, вот они его как раз по таким глазам идентифицировали.

Потом подошла к улыбчивому молодому блондину с затейливой татуировкой — виньетки с левого плеча к правому уху. «Сижу с 15 февраля, поменял три камеры, статья 111. Голосовал за вашего кандидата, у нас на Бутырке вся 111-я голосует за Прохорова!»

Только этого еще не хватало. Ст. 111 УК — «Умышленное причинение тяжкого вреда здоровью», обычно драка.

Переехали на другой этаж. Вышел голосовать дедушка, отрапортовал: 1937 года рождения. Ой! Дедушка набычился на Адама Абдулаевича: «С кандидатами могу ознакомиться?» Изучал голубой плакат с кандидатами, неожиданно ставшими похожими на раскрашенных в провинциальном морге покойников, долго и тщательно. Десяток журналистов, три десятка офицеров и сотрудников СИЗО дедушку не торопили, и тот оттягивался вволю. Потом из той же камеры (я запомнила — № 100) вышел красивый юноша Евгений — как оказалось, 1974 года рождения. Юноша был весел и неуловимо похож на Васю Якеменко из Росмолодежи.

Сходили на больничку, сходили в «Кошкин дом», где дежурный психиатр Александр Сергеевич Сорокин пожаловался на УИК № 1613, где накануне ему не выдали открепительный, а у него дежурство и активная гражданская позиция.

При «Кошкином доме» обнаружилось нечто вроде домового православного храма — надо сказать, производящего сильное впечатление, потому что устроен он в обычной камере с прозрачным окошком на железной двери. Меня потом долго не оставляло впечатление, что именно здесь сидел Иисус — я видела в Перми деревянную скульптуру «Иисус в темнице», вот она как будто с натуры бутырского «Кошкиного дома» сделана.

Синагога

Я пыталась справиться с волнением после «Кошкиного дома», и мне меньше всего хотелось, чтобы мое неравнодушие увидели офицеры, особенно Телятников. Уж и не знаю почему — наверное, из-за выработанной привычки не показывать тюремщикам своих истинных чувств. Но Телятников понял.

Дал молча походить по коридорам в тишине, благо и Адам Абдулаевич куда-то делся. Мы куда-то шли, к очередной, как мне казалось, урне, и вдруг я оказалась в синагоге. В самой настоящей синагоге, со свитком торы, с минорой, с сидурами (молитвенниками). Притронулась к мезузе — как положено, на дверном косяке, и обратила внимание, что сделала я это одна. Быстро напялила на голову шарф — здесь хоть и нет раввина, и не суббота, но все равно неудобно.

Эту синагогу открывал Берл Лазар, а ребе Гуревич каждый четверг и каждую субботу сюда приезжает к верующим. Их больше 30 человек. Мусульман гораздо больше, здесь для них устроена мечеть, и сюда приезжает имам Москвы, сообщил Сергей Вениаминович, начальник СИЗО, на которого я стала смотреть с большим интересом.

Спросила его про то, как он додумался до синагоги. Сказал, что поначалу желающих посещать синагогу не было — во всяком случае именно так ему доложил сотрудник, специально посланный по камерам с опросом. «А как ты спрашивал?» — «Ну как, открывал камеру, кричал: „Евреи есть?“ — мне говорили, что евреев нет, шел дальше». Сергей Вениаминович повторил опрос контингента, изменив формулировку: «Есть ли желающие беседовать с раввином?» А вот таких оказалось много. В том числе и несколько моих знакомых, сидящих здесь по экономической ст. 159, ч. 4.

…И СИЗО голосует за Путина. Бюллетеней было 1500. Подсчет проходил под песню Васи Обломова «Еду в Магадан»

В Магадан

Подошло время закрывать участок и считать голоса. К тому времени остались мы вдвоем с Сашей Астаховой, фотокорреспондентом из газеты «Ведомости». Закрыли участок, осмотрели урны, произвели всякие необходимые действия — Саша все это снимала, а я совала нос повсеместно.

Начали считать. Минут через 20 молодой офицер возмутился: «А что это у меня один Путин?» На него шикнули. Ровно в 20.30, я посмотрела по часам, прозвучал вопрос: «Зюганов есть у кого-нибудь?» В 20.32 обнаружился первый бюллетень за Миронова.

Один из членов комиссии продемонстрировал Адаму Абдулаевичу чуть надорванный бюллетень. Адам Абдулаевич показал его мне — это был голос за Путина. «Нормальный бюллетень, не испорченный», — сказала я. «Нет, нет и нет, ма! — ответил Адам Абдулаевич. — Я понимаю, что все за Путина, ма! Но закон есть закон, ма!» Я не стала спорить.

На одном бюллетене напротив фамилии «Путин» в квадратике было четко выведено: «Митингам нет!» На другом — надпись «черный царь». Еще в квадратике напротив фамилии кандидата Путина граждане рисовали короны, многие — французские лилии, но в основном там старались или четко расписаться, или вывести свою фамилию, чтобы было понятно, кто именно за Путина.

В бюллетенях за Прохорова фантазии было меньше: в нескольких Прохоров был отмечен знаком доллара в соответствующем квадратике, и все. За Миронова, Зюганова и Жириновского голосовали скучно. Одна галочка была поставлена вверх ногами, но только одна.

«Стоп!» — в какой-то момент закричал страшным голосом председатель УИК № 3222 товарищ Стряпухин и львом кинулся к одному бюллетеню. Оказалось, бюллетень за Миронова попал в стопку для бюллетеней Зюганова. Адам Абдулаевич пресек обсуждение происшествия: «Разговоры — это лишняя болтовня, ма!» В наступившей тишине было слышно, как из компьютера поет Вася Обломов, как раз последний куплет: «В Магадан, бля!» Я подошла к Саше Астаховой: «Ты ведь слышишь? А то мне не поверят». У Саши были квадратные глаза. Мы с ней обе понимали, что видим реальный результат реального голосования. Даже если бы людей принуждали голосовать не так, как они хотели, у них была возможность дать нам знать. Хотя бы на следующий день, хотя бы через жену или адвоката.

Стопки четырежды пересчитанных бюллетеней лежали на стульях, каждый из которых был именным. Стул с надписью «Жириновский» смотрелся вызывающе жалко.

«Твою мать!» — отчетливо сказал Адам Абдулаевич, оглядывая стулья.

Бюллетеней было 1500. Голосовали 1281 человек, включая журналистку радио «Свобода» Кристину Горелик, по открепительному.

Жириновский — 19 голосов. Зюганов — 22. Миронов — 17. Прохоров — 73. Путин — 1150.

И я пошла в кабинет к Сергею Вениаминовичу просить чаю. Надо было ждать итогового протокола и забирать с собой копию. Телятинов переоделся к тому времени в джинсы и белый свитер, и мы беседовали долго и печально. А когда прощались, он сказал мне: «Вы к нам заходите». И вдруг я поняла, что не знаю, что ответить.

Автор: Романова Ольга, наблюдатель на избирательном участке № 3222, СИЗО № 2 (Бутырка), The New Times