Бродяги — образ жизни. Страшно!

Танюшка, проживающая на вокзале три года, решила броситься под машину. «Дави, дави, – кричала она иномарке, – З…ла жизнь такая!» Руфина и Марина, со стажем бродяжничества побольше, подошли к ней и стали ее не оттаскивать, а объяснять: «Таня, да что ты, Таня, это же грех. Отойди! Вот если ты замерзнешь или тебя замочат на вокзале, то тогда умереть не грех». «Не грех», – оценила степень греховности Марина и перекрестилась. Танюшка, махнув рукой, отошла от бампера… Павелецкий вокзал. Семнадцать ноль-ноль. Это моя первая среда у бомжей. 13 февраля 2008 г.

Лиза раздает теплые вещи, еду, лекарства. И все время меня с кем-нибудь знакомит.

Вот — Васив. Он из Дагестана. Красивый молодой человек. Все зовут его Васей. Вася — вожак. «Самый чистый», — говорит Лиза. И, правда, очень опрятный. В дубленке. Поношенной, но вполне приличной. Здоровый цвет лица. Не похож на бомжа. Хотя бомжует три года.

Лиза дала Васе мобильник, кладет на него деньги, и от среды до среды звонит Васе: «Как там наши? Все нормально?». Или Вася звонит. Лиза, например, в «Кофе-Хаусе». Вася: «Тут бомж у нас новый. Что-то ему совсем плохо. Он — слепой». Лиза: «На один глаз или на оба?». Вася: «Пойду посмотрю, он лежит, не видно». В «Кофе-Хаусе» — приличная публика. Некоторые, поняв, о чем и с кем разговаривает Лиза, — испуганно от нее отодвигаются.

У Васи что-то с рукой. Лиза смотрит и говорит: перелом. Руку Васе сломал милиционер. Вася стоял у входа в метро, милиционер проходил мимо, спросил: ты че тут стоишь? И — бац дубинкой по руке. Получил удовольствие и пошел дальше.

Сутки Вася ждал приезда Лизы. Плакал от боли, боялся. Лиза говорит: срочно звоните в «скорую». Для Васи врачи страшнее, чем милиция. Но Лиза строго сказала: «Надо гипс положить». «Скорую» вызывает другая Лиза, студентка. «Скорая» не едет час, два. Лиза Глинка — мне: «Скорая» может или вообще не приехать или на полдороге выкинуть бомжа из машины на полном ходу, прямо на трамвайные рельсы».

Студентка Лиза тем временем раздает бомжам еду из своего большого полиэтиленового мешка. Она ходит сюда уже месяца три. Нет, не одна. Еще «три девочки и один мальчик». Можно узнать их фамилии? «А можно — без фамилии?» — смущается Лиза. Конечно, можно, но почему? «Над нами смеются, не понимают». Кто? Сверстники? Да. А — родители? Дома — не знают. Еду для бомжей готовят у одной девочки в общежитии. Гречку варят, пельмени. Чай приносят в термосе, хлеб.

«30% «моих» бомжей пускают в метро», — с гордостью говорит Лиза

Лиза Глинка зачитывает «своему» бомжу его «охранную грамоту» — справку о том, что он находится под защитой фонда «Справедливая помощь»

Тима — тоже из Дагестана. Бродяжничает полгода. («Приехал на заработки. Нашел работу. На стройке. Два месяца круглыми сутками шпаклевал, малярку делал. Денег не дали. Я что, даром должен работать?». И после паузы с мягкой усмешкой: «Как бывает в Москве — обманули».) Потом Тима потерял документы. А без денег и документов как уедешь домой? Ночует на вокзале. «Ну, это хорошо», — сдуру говорю я, имея в виду, что, слава богу, не на улице. «Чё ж хорошего?» — укоризненно-мягко улыбается мне Тима.

В Дагестане у Тимы остались две младшие сестры. Обещает уехать к ним, если Лиза купит билет. «Не вернешься?» — спрашивает Лиза. Тима — твердо: «Нет». «А сестры не выгонят?». Тима уверенно: «Не выгонят».

Сегодня Тиме перепала обувка. Лиза дает ему черные хорошие туфли. («А то у него эти желтые, как у Олега Попова, совсем разваливаются».) Тима переобулся, долго смотрит на новые туфли, явно любуется.

Идем в укромный уголок. Лиза делает Тиме перевязку. У Тимы на левой руке рана (тоже от милицейских побоев) не заживает, гноится. Лиза — перевязывая: «Щипет? Сильно? Терпи. Да не бойся ты. Не будет больно. Обещаю. Я аккуратно. О, сколько гноища. Не давай себя пластырем заклеивать. Жди меня в среду». Тима: «А-а-а-а, больно». Лиза: «Посмотри на меня, Тимочка. Терпи, тебе не больно. Терпи». Мимо идут люди. Бросают на меня и Лизу странные взгляды.

Студентка Лиза опять убегает с Васей на ту сторону улицы — ждать «скорую». Которой все нет и нет. Рассказываю Тиме, что это та девочка, которая готовит для них пельмени. Тима — очень серьезно: «То-то я почувствовал: пельмени — ручной работы». Я не говорю Тиме, что пельмени, конечно, из пачки, фабричные. Тима правду сказал: они ручные.

Тима — Васе: «Ты в больницу, в такую-то, не ложись. Там вредные. Меня в час ночи выкинули. Метро рядом нет, на улице -25. Уж лучше б совсем не клали или до утра дали долежать. Всех наших, если даже и берут, то в час, в два ночи выгоняют. И не потому, что места понадобились, а просто так».

У Лизы — медицинский чемоданчик с лекарствами, шприцами. Про «своих» бомжей она уже все знает. Кто уколов боится, кто перевязок. И все почему-то мазь левомиколь не любят. Просят чем угодно обрабатывать раны, «только не левомиколем».

Знакомство с Андроном началось у Лизы драматически. Андрон с ходу заорал на нее: «А-а сука, деньги на нас башляешь!». «Не ори, — тоже на повышенных тонах сказала ему Лиза, — менты на ор придут».

Потом Андрон увидел, как Лиза кормит бомжей, перевязывает, одежду дает, и стал подлизываться: «Привет, сестра!». «Отойди, я на тебя обиделась», — сказала Лиза. Это услышал Вася и впал в гнев: «Ты что, Л-и-з-у обидел?». Отвел Андрона в сторону, жестко поговорил. Теперь Андрон — шелковый. И всякий раз считает своим долгом перед Лизой отмечаться: «Нет, ты, Лиза, на нас совсем не башляешь и пахнешь, как Пьер Карден».

Тима ждет отправки в Дагестан. Две недели не пьет. «Тима, а сколько вам лет?» — спрашиваю я. «Шестьдесят восьмого года рождения. Это — сколько?» — «Сорок». — «Ну, значит, мне — сорок». «А мне сколько дадите?» — спрашивает Лена. Она — крепкая, упитанная, лицо без морщин. Я говорю: «А вам, Лена, двадцать лет». Лена радостно смеется, хлопает в ладоши: «Да у меня трое детей. Старшему уже 18. Еще приемный ребенок есть». — «А где дети, Лен?» — «С теткой в Тамбовской области». После паузы: «Тетка хорошая, и я к ним приезжаю. В холода. Отогреться». И — почувствовав неловкость: «Звонила им недавно. Я часто звоню».

Ночует Лена на вокзале. Охрана пускает за 50 рублей. Где деньги берет? Попрошайничает. Часто дают? «Часто, часто, — кивает. — Я ведь помногу не прошу: 5 рублей или 10. Особенно хорошо дают люди у Матронушки, ну, знаете, Покровский собор на Таганке? Мы туда по вечерам приходим. Днем там с нищих мзду берут, а нас по вечерам одна добрая женщина жалеет, бесплатно разрешает просить милостыню».

Это, значит, среда. А в пятницу обещают минус двадцать пять. Лиза беспокоится насчет холодов, каждого (!) бомжа пытается куда-нибудь пристроить на три дня, потом, говорят, потеплеет. (Объясняет индивидуально: «Ты иди в медпункт такой-то, обратись к такой-то, скажешь, что от меня, а я ей позвоню». — «Ты, Лена, езжай в Тамбов. Пересиди там эти три дня». — «Тебя, Тима, домой в Дагестан отправим». — «Что с тобой, Русланчик, делать? Может, в приют?» Руслан: «Ленка, возьми меня с собой». Лена: «Ну не могу я. У меня насчет этого тетка не любит». Руслан: «А ты скажи, что от меня ребенка ждешь». Все смеются. Живот у Ленки большой, может запросто сойти за беременную.)

Руслан — из Украины, Донецкая область. Восемь лет назад оттуда уехал. Никого там не осталось. Мама умерла. Она не родная ему была. Взяла из детдома в три месяца. Работал Руслан в Москве на рынке. Потом по пьяни (честно признается) документы потерял. У Руслана — гепатит и цирроз. В очень запущенной стадии.

Руфине — тридцать пять лет. Бомжует — семь. Руфина — это Кармен. Мятежная и бесстрашная.

Руфина не боится, когда ее фотографируют журналисты. И других бомжей уговаривает не бояться: «Пусть нас снимают, пока мы живые. Мертвыми нас потом только менты на фотоаппарат снимут».

Из Лизиного дневника: «Танюшка, проживающая на вокзале три года, решила броситься под машину. «Дави, дави», — кричала она иномарке, имевшей неосторожность заехать на территорию «Вторсырья» (это ужасно, но это так — я именно там их перевязываю). «ДавИИИИИ! З…ла жизнь такая!» Руфина и Марина, со стажем бродяжничества побольше, подошли к ней и стали ее не оттаскивать, а объяснять: «Таня, да что ты, Таня, это же грех. Отойди! Вот если ты замерзнешь или тебя замочат на вокзале, то тогда умереть не грех». «Не грех», — оценила степень греховности Марина и перекрестилась. Танюшка, махнув рукой, отошла от бампера.

PS. А Сашка принесла мне чай в машину. Купила на стреляные деньги и принесла».

Возраст бомжей на Павелецком: от 20 лет до 42 (в среднем). Самому старенькому — 58 лет. Бомжевать можно лет семь-восемь. Дальше — смерть.

Правда, в Киеве Лиза встретила бомжиху с тридцатилетним стажем. Люде было десять лет, когда умерла ее мама. А отец дом по пьяни поджег. Вот и бродяжничала с тех пор. Умерла в хосписе. Ей было сорок.

При Лизе никто из бомжей не курит. И новеньким сами бомжи не разрешают. Стали гораздо меньше пить даже в промежутках между средами. Лиза — строго: «Валя, ты пила?» — «Нет». — «Честно?» — «Клянусь!» Вася: «Правда — не пила. Она всю неделю со мной была». Валю Вася называет женой. Очень нежен с нею.

Из Лизиного дневника: «Отработали на Павелецком. Раздали все валенки, что вы принесли. И одежду. Спасибо неизвестной девушке, которая принесла одежду прямо в мою машину. Таня: надеюсь, что сейчас она в больнице. Погибнет, если ее не пристроить куда-нибудь на зиму. Нашли Руфинку. Она в относительном порядке, кроме ожога электрошокером на правой руке. Собака при ней. Сашку побили милиционеры. Сильно. Много гематом. Но открытых ран нет. Один наркоман и алкоголик гордо сказал, что на ВДНХ их «КОРМИТ ПУТИН». С шести утра. Уже неделю. Горжусь вместе с ним. Да. Есть, тем не менее, просили. Видимо, не хватает. На прощание один мужчина сказал: «Лиз, я умру тут». Умрет. Я и так вижу. Без его слов. И ничего сделать не могу. Потому что…».

Бомж — помощнице Лизы Лене Никульниковой: «Дай денег». «У Лизы попроси». — «У мамульки не могу, мне совесть не позволяет». Но вообще-то денег не просят. Даже когда кончается чай или кофе в термосах, говорят: «Купи чаю в ларьке». «На денег, сам купи». — «Нет, не надо, я пропью, купи ты». Лиза идет в ларек (благо рядом) и покупает бумажный стаканчик чая или кофе.

С октября прошлого года Лиза десять «своих» бомжей лично отправила в Кишинев, в Саратовскую, в Волгоградскую область и т.д. к родным. (Предварительно созвонившись с ними.) И только один по дороге сбежал, вернулся в Москву. Девять остались дома.

Пожилой бомж просится назад в тюрьму: во Владимирскую тюремную туберкулезную больницу. Ходит за Лизой по пятам и ноет: отправь, там хорошие врачи, добрые.

В среду к Лизе на Павелецком приходят от пятнадцати до двадцати трех бродяг. В один день было тридцать два человека. Среди бомжей много бывших детдомовцев, уголовников, есть строитель БАМа. Тем, кто давно бомжует, Лиза присваивает звание «Почетный Бомж России». А тех, кто больше всех бездомным помогает, благодарит от имени всех Бомжей Российской Федерации.

Священник Аркадий Шатов из церкви при 1-й Градской больнице. К нему бомжи часто приходят. В этой церкви Лиза находит их по запаху. По всем углам лежат.

Болезней у бродяг целый букет: туберкулез, гепатит, рак легких, цирроз, воспаление легких, переломы, ранения в ноги, руки, живот. Много в холода обмороженных, много с температурой. В этом январе замерзли на улице из Лизиных знакомых Гиви (кстати, он был с паспортом — редкий случай!) и Влад. Замерзли — в смысле умерли.

NB! По данным МВД, только в Москве ежегодно замерзают 300 бомжей.

«Менты»

Милиционеры бьют бомжей часто, профессионально и с радостью. Очень любят бить по праздникам. На Новый год, например. Но особенно — 10 ноября, в День милиции. Спящих бьют по ногам. Глубоко спящих — по рукам. Бьют дубинками, электрошокерами, петарды пускают в лицо. Отдельная забава: бить женщин-бомжей.

Одну немолодую женщину-бомжиху милиционеры били долго, основательно, с чувством. Били всем, что под руку попадется. Попалась и швабра. Стали эту швабру засовывать ей во все места. И во влагалище тоже. Женщину еле-еле спасли в больнице. Было страшное кровотечение. Теперь она беспрерывно писается.

Бывшие уголовники приходят к Лизе не поодиночке, а группами. В черных робах, четко докладывают, сколько раз сидели, по каким статьям. Высшее доверие к Лизе — вопрос: «Петровна, а ты где сидела?».

Лиза Глинка считает, что для большинства бомжей бродяжничество — образ жизни. Возвращаться им, как правило, некуда. Что может сделать для бомжей государство? Лиза убеждена: строить приюты и ночлежки.

Бродяжничество как образ жизни существует во всем мире. Например, в США — три миллиона бродяг, в странах Евросоюза — пять миллионов. Больше всего их во Франции, там они зовутся клошарами и у них есть даже свой профсоюз.

Репрессивные законы по отношению к бродягам в этих странах отменены. Проблему бродяжничества пытаются решить так: создают благотворительные гостиницы, столовые, бани, пункты дезинфекции. В США, например, почти все бездомные постоянно (NB!) живут в ночлежках.

В России четыре с половиной миллиона бродяг. Правда, независимые эксперты считают, что эти цифры сильно занижены.

В Москве — опять же по очень приблизительным данным — сто тысяч бездомных. И всего восемь приютов. В которые берут только с московской (!) пропиской. Хорошенькое дело, как говорила Рина Зеленая. Если есть московская прописка — ты принц, а не бомж.

А Госдума РФ и здесь отличилась. Подготовила новый проект закона. По нему у каждого бездомного должен быть адрес. Тот, где он, бомж, проживает. Иначе — будет сидеть. Сначала — 10 суток. А в случае «злостного нежелания регистрироваться» может и на год, и на два сесть.

Этот законопроект принят в первом чтении. Наша газета уже задавала вопросы его авторам и разработчикам: за что милиция намерена наказывать бомжа? За то, что у него нет жилья? Так владение жильем есть право, но не обязанность российских граждан. За то, что он не живет в одном постоянном месте? Так Конституция России гарантирует российским гражданам свободу передвижения. За то, что он дурно пахнет и плохо одет? Так ни один российский закон не предписывает гражданам, чем пахнуть и во что одеваться в общественных местах. За то, что у них туберкулез и вши? Так это болезни, а не преступления.

«Государство обязано оградить нормальных граждан от сомнительного «удовольствия» общаться с бродягами», — объяснял в одном интервью суть нового законопроекта начальник московского ГУВД на железнодорожном транспорте генерал-майор милиции Андрей Алексеев.

Санитарка в киевском хосписе про таких государственных деятелей говорит:

— Им не болит.

Кто такая доктор Лиза (детали биографии):

Я познакомилась с Лизой Глинкой (в «Живом Журнале» ее знают как доктора Лизу) летом прошлого года в Первом Московском хосписе. Познакомила нас главврач хосписа Вера Миллионщикова.

Двадцать три года назад москвичка Лиза Глинка уехала в Америку. Вышла там замуж, родила двоих сыновей.

Девять лет назад мужу Лизы, юрист-консулу, предложили интересную работу в Украине. И вот — Киев. Огромная пятикомнатная квартира в центре города. Две недели Лиза маялась, не знала, что делать. Потом стала обзванивать и объезжать все больницы подряд. Предлагала открыть бесплатное отделение хосписа, хотела устроиться там волонтером. Везде — отказ. Оставалась ровно одна больница, и Лиза загадала: если и там облом, она уезжает с детьми в Америку. Это был онкологический центр. Главврач Олийниченко выслушал ее и сказал, что поможет. Короче, ровно через три недели создали выездную службу и открыли первое отделение оперативной хосписной службы на базе онкологического центра.

Пять лет назад в Киеве начали строить новое здание для хосписа. Тогда же открыли первую детскую хосписную палату, куда стали принимать умирающих детей.

Полтора года назад случилось несчастье с Лизиной мамой, и Лиза переехала в Москву. Мама попала (и сегодня там) в реанимацию института Бурденко. Через месяц после ухода за мамой Лиза в реанимации поняла: надо создавать хоспис для неонкологических коматозных больных, которым абсолютно некуда деваться, а их выписывают в никуда, что означает — неминуемая смерть. Лиза стала пробивать идею такого хосписа.

Четыре года назад Лиза Глинка знакомится с Сергеем Мироновым, председателем Совета Федерации. Передали Лизе письмо от одной мамы. Мама работала уборщицей: убирала мусор на железнодорожных рельсах, в Саратовской области. И там на рельсах подобрала четырехлетнего сироту. Он курил и ругался матом. Она забрала его к себе. А у нее трое своих детей и муж алкоголик. Но усыновленный мальчик быстро рос, пошел в школу, учился на одни «пятерки». И вдруг — страшная болезнь: опухоль мозга. Женщина начинает его лечить. Добирается до Москвы. Увы, везде нужны деньги. Огромные деньги. Короче, Лиза пишет письмо Миронову: «Сергей Михайлович! Я, конечно, оплачу лечение этого ребенка. Но объясните мне, почему граждане России, усыновившие сироту, должны платить за лечение ребенка, если по Конституции это лечение обязано быть бесплатным». Миронов отреагировал на письмо моментально. Мальчик — Гена Клюшников — был прооперирован, прошел курс химиотерапии. Все, разумеется, бесплатно. Но спасти не удалось. Гена умер. А Сергей Миронов помогает Лизе по сей день.

Год назад был создан фонд «Справедливая помощь». Лиза Глинка — исполнительный директор. Президент фонда — Александр Чуев, в то время депутат Госдумы, ныне — помощник Сергея Миронова.

Два месяца назад в Киеве открыли новое здание хосписа. Двухэтажное и очень красивое.

Пять месяцев назад: Лиза должна забрать на Павелецком вокзале онкологического больного. Когда она приехала в условленное место, больного там почему-то не оказалось, зато обнаружилось много бомжей. Почти все они были больны. Лежали у мусорки в каких-то коробках. У кого-то дикая температура, у кого-то перебиты руки, у кого-то ноги. Был октябрь. Дождь, сырость. Среда. Семнадцать ноль-ноль. Лиза шла, как в кино ходят по окопам: везде люди, непонятно, живые или уже не очень. В чемоданчике у нее были лекарства. Она давала кому-то от кашля, кому-то от температуры, кого-то перевязывала. За три часа сделала что смогла. И пообещала приехать в следующую среду, также в семнадцать ноль-ноль. С тех пор Лиза Глинка не пропустила ни одной среды.

Зоя Ерошок, Москва, Новая газета