Тюремный креатив

Лучшие люди в тюрьму работать идти не хотят. Почему – объяснять не приходится. Из этой бесспорной посылки легко сделать вывод: работать в тюрьму приходят только подонки и дебилы. Однако, жизнь всегда сложней любых рассуждений, тем более рассуждений примитивных и простодушных. Только молодые люди, абсолютно все, если они психически здоровы, не хотят работать в тюрьме – и совершенно правильно поступают! Если бы мне лет в семнадцать какой-нибудь провидец сказал, что я стану тюремщиком, тем более тюремщиком матерым и увлеченным своей профессией, наверное, я бы плюнул в этого человека. Хотя никогда в жизни не плевался…

Но ведь стал же!.. Причем, прослужил, «заработав» имя в преступном мире и оставив о себе легенды, в основном, правда, абсолютно безумные. И даже уволившись из «органов», не порвал с этим ремеслом: читаю студентам, и читаю с удовольствием, лекции по истории и жизни тюрьмы, консультирую правозащитников и журналистов, пишу статьи, рассказы и книги, тематика которых неизбежно вращается вокруг мест лишения свободы. То есть, все равно я продолжаю осознавать себя неразрывным с тюрьмой.

Парадокса здесь нет. В семнадцать лет у человека еще не сформировался баланс интеллекта, знаний, нравственности и жизненного опыта, позволяющий принять решение взяться за вредную, неприятную, не престижную, плохо оплачиваемую, но, безусловно, необходимую (крайне необходимую!) для общества работу. А у повзрослевших, уже «оббитых» жизнью людей, такое решение иногда созревает. А еще чаще попросту не человек находит свою судьбу, а судьба находит человека.

Поэтому среди сотрудников тюрьмы и руководителей тюремного ведомства все же встречаются люди неглупые и порядочные, ищущие и принципиальные. Хотя, приходится признать, их немного, иногда совсем мало, иногда ужас до чего мало… Остальные, увы, располагаются поближе к «серому» балласту, хроническим лентяям, психопатам и подонкам.

…Харьковский следственный изолятор, а до этого тюрьма № 1 УНКВД … а еще раньше арестантские роты, представляет из себя комплекс в основном старых, если не сказать древних, зданий и сооружений. Поговаривают, что под тюрьмой кто-то видел подземные ходы, кто-то в раскопах находил человеческие черепа, но, мне думается, рассказы эти из области «мертвые с косами стоят», а их авторы и слушатели – двойники персонажей знаменитого кинофильма. Хотя предназначение некоторых вещей действительно непонятно: это какие-то маленькие железные двери, ведущие «в никуда» – в капитальную стену; люки, под которыми нет колодцев; ненужные перемычки и кронштейны…

В одном месте тюремной территории из-под асфальта торчал круглый металлический предмет, напоминающий вытяжку на крыше промышленного здания. Он был похож на гриб с плоской шляпкой размером и высотой с табуретку. «Пенек» этот был расположен неподалеку от прогулочных дворов, куда выводили заключенных женщин.

Для тюремного персонала прогулка «баб» всегда абсолютно безопасное, но очень нервное мероприятие: через сетки-крыши они во всю глотку перекрикиваются с мужскими корпусами. Гомон иной раз стоит, как на базаре. Чтобы пресечь эти контакты, один контролер непрерывно ходит по галерее, расположенной над дворами (на тюремном сленге она называется «кукушка»), и сверху следит за поведением зэчек, а второй в это время обходит дворы снаружи, поочередно заглядывая в дверные глазки («пасёт»).

Впрочем, не делается это практически никогда, почему – написано в последнем предложении пятого абзаца. Обычно контролер на «кукушке» тихонько сидит в уголке и читает прошлогодний журнал, выпрошенный у зэков, а нижний садится на «пенек» и, абсолютно не воспринимая гвалт, стоящий над дворами, «старательно» греет его своей задницей… Так как процедура эта была традиционной на протяжении многих десятилетий, то крышка «пенька», несмотря на то, что изготовлена из толстого железа, стала вогнутой. Впрочем, для контролерской задницы такая форма сиденья была еще удобней.

…Каждый раз, проходя мимо «пенька» и видя на нем очередного «попкаря», я его вежливо, как и пристало человеку с высшим гуманитарным образованием, спрашивал: «Уважаемый! У вас жопа не болит?.. Геморрой еще не вылез?» Контролер лениво поднимался и с недовольным лицом (лицом ли?) брел к прогулочным дворам.

Такая подлая реакция на замечание старшего – а я был заместитель начальника СИЗО по оперработе, подполковник, в тюремной иерархии это «большие звезды» – была вполне объяснима: тюрьма хронически страдала (и страдает, и будет страдать!) некомплектом надзирательских кадров. Даже патологические лодыри, тупицы и негодяи работать в тюрьму идут неохотно… И если меня за мой «противный» характер «попкари» еще как-то побаивались, то других начальников зачастую вообще «мелко видели». Соответственно, офицеры рангом пониже замечаний сидящему на «сИдале» контролеру не делали вообще, привыкли…

Начальник СИЗО и его заместитель, ведающий хозяйством, на мои просьбы срезать на хер этот «пенек» (хер – это не ругательство, как думает большинство русскоязычных людей, хер – это буква кириллицы) мудро чесали носы, будто от этого у них прибавлялось ума, и отвечали, что нельзя – это какие-то там коммуникации. Кому и куда эти «никации», они, правда, не говорили, так как и сами этого не знали, но по «вековой» привычке сотрудников МВД никогда и ни при каких обстоятельствах не проявлять инициативу, срезать «пенек» категорически отказывались. Зато раз в год его обязательно выкрашивали.

…Выход нашелся совершенно неожиданно – простой, как и все гениальное. Как-то будучи на суточном дежурстве ответственным от руководства (в тюрьме говорят: «на ответе»), я ранним летним утром, когда солнце еще не встало, но уже рассвело, измученный ночным обходом постов (чтобы просто обойти все тюремные коридоры и лестницы и расписаться в постовых ведомостях, требовался час, а, если еще и заглянуть в глазок каждой камеры – то три с половиной часа), проходил мимо злосчастного «пенька». И тут меня озарило, яркие мысли чаще приходят именно в уставшую голову.

Я осмотрелся, обведя взглядом каждое окно трех окружающих меня корпусов. Особенно внимательно я рассматривал окна женского корпуса – не «висит ли кто на решке», то есть смотрит в окно. Никого, время было как раз такое, когда даже самые активные любители ночной тюремной жизни уснули…

Здесь необходимо сделать маленькое отступление. Тюрьма живет по своим понятиям, зачастую диким и абсолютно необъяснимым для человека со свободы, но твердо укоренившимся и неуклонно выполняющимся. Персонал тюрьмы тоже придерживается этих понятий, не всех, правда, и не в такой мере, как зэки, но придерживается достаточно твердо. Одно из таких незыблемых лагерных правил – человек, на которого помочились, или который как-то соприкоснулся с мочой (естественно, не своей), автоматически переходит в разряд «законтаченных» или «петухов».

…Я расстегнул ширинку и, еще раз оглянувшись (неудобно, подполковник все-таки), от души помочился на крышку «пенька», полностью заполнив вмятину. Потом быстро, на ходу застегиваясь и давясь от смеха, пошел прочь.

На инструктаже контролеров дневной смены, проводящих прогулку, начальник режимного отдела по моей просьбе внятно объявил им («сделал объяву»), что «пенек» обоссан, впрочем, через несколько минут они и сами в этом убедились – высохнуть еще не успело. Часов в десять я проходил мимо женских прогулочных дворов и уже подсохшего «пенька». Рядом топтались два контролера. «Мужики», – добродушно обратился я к ним, – «А что бы вам не посидеть на лавочке?» Они лишь криво улыбнулись в ответ.

…Через полгода я перешел служить в одну из колоний, за это время никто так ни разу на «пенек» и не присел. Еще через год, встретив своего коллегу из СИЗО, я поинтересовался, сидят ли на нем контролеры? Со смехом он ответил, что нет. А еще через год я узнал, что снова стали сидеть…

Жаль! Видно, не осталось в тюрьме продолжателей творческого процесса…

Владимир АЖИППО, специально для «УК»

P.S. Как живется «куму»-«вертухаю»?

Люди, несущие службу в местах, «не столь отдалённых». Кто они? Как живут? Какими мотивами руководствуются, поступая на службу в уголовно-исполнительную систему страны?

С древних времён преступление было наказуемо. В наши дни мало что изменилось: есть преступление, есть наказание. Только само наказание стало более мягким: не отрубают руки ворам, не вздёргивают на виселицах убийц… Как ни печально звучит статистика, но она свидетельствует о том, что армия преступников все не уменьшается.

Хочется обратить внимание не на преступников, а на тех людей, которые должны нести службу в местах не столь отдалённых. Кто они? Как живут? Какими мотивами руководствуются люди, поступая на службу в уголовно-исполнительную систему страны?

Семейные династии играют немаловажную роль в штатном расписании колоний, которые расположены в самой глубочайшей глубинке. Рядом с колонией режимный посёлок, в котором живут коренные жители, заезжие долго не задерживаются. Все службы: детский сад, медпункт, аптека, школа, клуб (хорошо, если есть таковой), магазины (хорошо, если их два) под крылом колонии. Её начальник – некоронованный король, которому дозволено всё. Он вершит судьбы людей, повелевает и «заказывает музыку».

Всё взрослое население несёт службу, занимая разные должности в зависимости от милости хозяина. Образование, деловые и личные качества в расчёт не берутся. Хочется добавить, что учёбным процессом коренные жители утруждают себя не шибко. Заканчивают заочно близлежащие техникумы: диплом в кармане, звёзды на погонах, а там уж каким боком к начальнику подойдёшь. Уезжают в город, что-то меняют в своей жизни единицы. На смену отцам и матерям приходят сыновья и дочери.

Высшее начальство спокойно созерцает на кадровую политику в колониях. Ведь недалёкий, неграмотный человек не будет жаловаться на беспорядки, на вседозволенность начальства, а значит и головной боли меньше. А если какой жалобщик и найдётся, то его быстро на место поставят, а ещё лучше – уволят. В таких режимных посёлках процветает пьянство и разврат, ходить на службу в лёгком подпитии – норма жизни. Что же делать простому служащему, если пример высшее руководство подаёт?

А «оно», это руководство приезжает из областей под прикрытием очередной проверки отдохнуть, попить, поесть, порезвиться с молодухами в баньке, пополнить свой семейный бюджет. Какая уж тут проверка?! Разве, что «неугодных» пугнуть! Всё это делается на глазах у подчинённых. Проверяющие, в званиях подполковников и полковников, бравируют перед окружающими всеми человеческими пороками: пьянством, развязностью, развратом, взяточничеством. Колония тратит немалые деньги на каждого проверяющего, выписывая липовые премии офицерам. Попробуй не накорми и не ублажи такого! Тебе же хуже будет! Иногда офицеры вносят в общий «котёл» свои личные деньги для «нужд» проверяющего. А зарплата и у офицера со стажем не столь велика, что уж говорить о рядовом составе!

В середине 90-х годов начальники колоний без зазрения совести «крутили» деньги, перечисленные на зарплаты сотрудникам, в банках. Сами жировали: покупали дорогие машины, мебель, ездили на курорты, а служащие колоний выживали. Некоторые не выдерживали…

Изредка колонии пополняются кадровыми офицерами. Руководство всё же вливает свежую струю в застоявшиеся ряды уголовно-исполнительной системы, присылая на службу в глубинку неугодных, провинившихся, уволившихся из действующей армии офицеров, не достигших предельного пенсионного возраст по каким-либо причинам.

Они приезжают с семьями, иногда одни, жёны не всегда хотят ехать за мужем в «ссылку» из города. Если в такой посёлок попадают образованные умные люди, они живут очень обособленно: дом, работа. Перед ними всегда стоит цель: изменить свою жизнь к лучшему, а значит – уехать. Они не участвуют в увеселительной жизни местного общества и тут же становятся изгоями: им завидуют, их побаиваются, их стараются унизить и оскорбить.

Есть ещё одна категория служащих, которые идут в колонию работать или служить потому, что просто некуда больше идти, а жить нужно. В стране существуют множество захудалых районов, не обеспечивающих население рабочими местами и одна-две колонии на всю округу, где всегда «кадровая текучка». Иногда люди ездят за восемьдесят километров, чтобы заработать, и готовые уйти при первой же возможности.

Есть и добровольцы, едущие за длинным рублём. Кто они? Врачи. Приезжают вольнонаёмными, получают звание, три-четыре ставки (ведь врачей всё равно не хватает) и вкалывают. Врачи – народ интеллигентный, приезжают парами, дружбу заводят осторожно, но тихо и медленно идут к поставленной цели: заработать, накопить, уехать.

Жизнь идёт своим чередом: люди встречаются, люди влюбляются, женятся. Но процент разводов очень высок. Основная причина – пьянство. Пьют мужчины, мигом спиваются женщины. Дети коренного населения обречены идти по кругу, по которому идут родители. Они даже не пытаются из него вырваться: учёба, армия, служба в колонии. Ведь подрастающее поколение просто не представляет другой жизни, не знает, как жить иначе.

Можно ли что-то изменить в такой ситуации? Или она всех устраивает? Кто захочет, тот найдёт своим силам другое применение, скажет читатель и будет отчасти прав.

В жизни же на каждом шагу приходится наблюдать незащищённость гражданина в нашей стране. Прав муж, терроризирующий семейство, прав начальник, барствуя над служащим, право государство, поставившее человека в круговую зависимость низкими пенсиями и зарплатами. В большом городе, какой-никакой выбор всё же есть, в режимных посёлках – нет.

Но, тем не менее, попадаются живучие, целеустремлённые, не сдающиеся, не ломающиеся от невзгод офицеры, которые служат там, где Родина приказала. Но таких – единицы…

Элла Ольха, Школа жизни