Бог в розыске. Как украсть икону

До революции кража церковных икон считалась самым позорным из уголовных преступлений. Сегодня это — одно из самых популярных противозаконных деяний, в том числе и благодаря дырам в законодательстве: с точки зрения закона икона — такой же кусок дерева, как какой-нибудь гамбсовский стул.

На антикварный рынок попадает огромное количество предметов, которые в милицейских протоколах застенчиво именуют «предметами особой культурной ценности»

В ход в «антикварный» отдел питерского уголовного розыска прямо с улицы. За железной дверью несколько ступенек, ведущих вниз: первый этаж с годами оказался ниже уровня мостовой. Культурные слои век за веком поедают город изнутри.

Из служебных кабинетов улица видится снизу и как бы со стороны. Начальник отдела Владислав Кириллов слегка небрит: он в отпуске. «За прошлый год», — почему-то виновато поясняет он.

Над рабочим столом Кириллова маленькая клееная иконка, подаренная кем-то из благодарных граждан. «Нечаянная Радость» — талисман отдела. В нескольких больших коробках у стен иконы — старые, потемневшие, расколотые, вынутые из киотов и окладов. Их изъяли у «клюквенников» (это те, кто специализируется на краже икон и церковной утвари), но где и у кого они были украдены, выяснить уже невозможно.

— Назвать точную цифру похищаемых икон очень сложно. Латентная составляющая очень велика. Понимаешь? Как у айсберга, — говорит Кириллов (я представляю себе айсберг с его «латентной составляющей», картинка выходит довольно угрожающая). — Из всего антиквариата самые похищаемые вещи — именно иконы, это не менее 80%. А уже после икон — картины. Миф о том, что икона — самый коммерчески выгодный товар, к сожалению, очень прочно укоренился.

— Можно оценить, сколько икон воруют из храмов, а сколько — из частных владений?

— По Санкт-Петербургу и Ленинградской области это соотношение в пользу частных владельцев. Ведь по-настоящему разграблять храмы начали при Хрущеве, а не в 1920-е, как принято считать. — Кириллов задумчиво вертит в руках одну из своих курительных трубок, в кабинете их несколько. — Государство развернулось лицом к церкви лишь в начале 1970-х. Тогда правоохранительные органы всерьез занялись борьбой с церковными кражами. Но все наши усилия сводят к нулю пробелы в законодательстве. Сейчас нет такого понятия — «осквернение святынь», в отличие от Уголовного уложения 1846 года, где была специальная глава «О святотатстве и разрытии могил». Если человек залезал в храм и воровал предметы религиозного культа, это каралось очень сурово. На такие преступления даже не распространялась норма, учитывавшая социальный статус преступника.

— Исследователи криминальной субкультуры утверждают, что «клюквенники» — одна из самых презираемых уголовных «мастей».

— Ну да. В старину даже поговорка была: «украл из церковной кружки», то есть пал ниже низшего. И в уголовной среде отношение к таким было крайне негативное, я бы даже сказал, суеверно-брезгливое. Такой человек нес на себе печать грехопадения, некую духовную грязь. Это была каста, с которой предпочитали не общаться, а при случае могли и самосуд устроить. Но, похоже, криминальный мир тоже деградирует. Теперь к церковным ворам относятся просто как к удачливым преступникам, которые могут легко украсть, хорошо на этом заработать, а в случае поимки получить минимальный срок.

— Почему минимальный?

Рабочий стол начальника 9-го «антикварного» отдела УУР КМ ГУВД Петербурга Владислава Кириллова

Рабочий стол начальника 9-го «антикварного» отдела УУР КМ ГУВД Петербурга Владислава Кириллова

Кириллов с раздражением кладет трубку обратно.

— Потому что сегодня кража из церкви приравнена к хищению из нежилого помещения! В Уголовном кодексе нет уточнения, что в этом месте отправляется религиозный культ, что для многих оно является священным. А спрос на черном рынке большой. Если ужесточить наказание, воровать не перестанут, но по крайней мере эту волну удастся сбить. Коллеги из регионов рассказывают: вся средняя Россия трещит по швам — Новгородская область, Ярославская, Тверская, Костромская, Вологодская… Заранее намечают церковь, чуть ли не колючей проволокой перегораживают дороги, чтобы милиция не доехала. А ведь сильные подразделения по борьбе с хищениями культурных ценностей в стране по пальцам пересчитать. Питер да Москва. Ну, еще областей пять.

— Получается, среди «клюквенников» профессионалов больше, чем среди милиционеров?

— На самом деле истинных «специалистов», идущих за конкретной иконой под конкретный заказ, мало. Глобального преступного центра, контролирующего хищение и продажу икон, не существует. Возможно, потому что самое ценное давно вывезено. Сегодня этот бизнес представляет собой большое количество цепочек посредников от вора до коллекционера. Просто сидит где-нибудь такой человек-паучок и тянет свою паутинку… Но таких паучков очень-очень много.

В моем воображении тут же возникает картина: темная церковь, как из гоголевского «Вия», опутанная огромной паутиной, в которой затаилась всякая нежить. У нее много обличий, и все типажи знакомы по оперативным съемкам: опухшие лица наркоманов, хитроватые физиономии скупщиков, равнодушные — воров-рецидивистов.

Один из матерых «клюквенников», «работавший» на территории Сланцевского района Ленинградской области, был задержан. Все лето он методично опустошал сельские церкви и часовни. О нем знали, что зовут его Владимир, живет он где-то в соседнем районе, а на дело всегда выезжает с огнестрельным оружием. Когда его взяли, выяснилось, что он семь раз судим за кражи из церквей. От икон, не представлявших для него интереса, он избавлялся, одну из них опера нашли в сточной канаве прямо в резном деревянном киоте. А на приборной панели его машины была старинная икона — «на счастье». По оценке отдела древнерусской живописи Русского музея, рыночная стоимость 16 икон, украденных этим самым Владимиром, больше 1,5 млн рублей.

— Сидят они обычно по полтора-два года. На зонах их стараются выпускать условно-досрочно по формальному признаку «примерное поведение». Вот странно, да? С точки зрения человеческой это — тяжкое преступление, а с точки зрения закона — ничего особенного, просто кража…

За раскрытую серию «просто краж» митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Владимир в мае прошлого года в присутствии клира и прихожан Никольского морского собора наградил сотрудников кирилловского «антикварного» отдела серебряными медалями Святого первоверховного апостола Петра 1-й степени. Под умиленными взглядами питерских старушек оперативники принимали награды «за усердные труды во славу церкви».

Преступление действительно было громким: обокрали более десяти петербургских храмов, в том числе собор Александро-Невской лавры, католический костел и армянскую церковь на Невском. Иконы воровали прямо во время богослужения.

По словам Кириллова, глобального преступного центра, контролирующего хищение и продажу икон, не существует. Воры действуют сами по себе

Странную парочку — благообразного старичка в очках и молодого человека с оплывшим лицом — тогда запомнили многие. Молодой усиленно юродствовал: ползал на коленях, целовал иконы — на самом деле проверяя, надежно ли они крепятся к стенам. В часовню храма Святого Николая Чудотворца они влезли, выломав металлические решетки на окнах. Оперативники взяли их у входа в антикварный магазин в центре Петербурга, куда они собирались сдать украденное Евангелие. У одного оказалось двадцать лет тюремного стажа, у другого — около десяти.

— Беда в том, что закон никак не регламентирует деятельность антикварных магазинов. Сегодня нельзя закрыть антикварную лавку за то, что там скупают краденое. По сути, все решает только наличие совести у отдельно взятого антикварщика. Смею утверждать, не откажется ни один.

Кириллов закуривает. Я замечаю у него на руке наколку: по-детски неумело выведенное слово God.

— Я ведь до армии работал художником-оформителем, начинал писать иконы, даже в семинарию предлагали поступать, — объясняет он, перехватывая мой взгляд. — Но для этого надо было уйти из комсомола. Я подумал, что нехорошо предавать одно, чтобы начинать другое. А потом — армия, истфак, милиция, уголовный розыск.

Пробираясь между строительными лесами вокруг церкви Иоанна Богослова на улице Некрасова, бывшей Бассейной, я раздумываю, как правильно поздороваться со священником. До революции здесь было подворье Леушинского Иоанно-Предтеченского женского монастыря — того самого, что покоится ныне на дне Рыбинского водохранилища. Его поднимающаяся над водой колокольня — своего рода символ ушедшего века. Говорят, от нее теперь почти ничего не осталось: каждую весну ледоход режет хрупкие стены.

Пять лет назад отец Геннадий приезжал в «антикварный» отдел на опознание икон, похищенных из храма в его втором приходе, в селе Сомино. Там обокрали и церковь, и дом священника. Часть икон успели сбыть на московском рынке «Вернисаж», а одну со дня на день должны были выставить на антикварном аукционе на Крымском Валу.

Оперативники подоспели вовремя, три самые ценные иконы удалось найти и вернуть в Петербург. Выяснилось, что вся группа — «клювенники»-рецидивисты. Отец Геннадий тогда указал нам на маленькие темные фигурки в нижней части иконы XVIII века: это оказались поверженные ангелами бесы в ручных кандалах.

Отец Геннадий называет себя «священником перестроечного призыва». Выпускник филфака Ленинградского университета, сотрудник музея Достоевского, в начале 1990-х он отказался от научной карьеры и был рукоположен без семинарского образования, но с обязательством его получить. Такое было время — священников не хватало.

Отсканированные фотографии украденных икон, вшитые в дело. Работу следствия часто затрудняет отсутствие качественных фотографий украденного

Отсканированные фотографии украденных икон, вшитые в дело. Работу следствия часто затрудняет отсутствие качественных фотографий украденного

Мы разговариваем, сидя на скамеечке на клиросе. В подворье — следы многолетнего запустения: долгие годы здесь был областной психдиспансер. Сизая облупившаяся краска, лампы дневного света, свисающие жгуты проводки. Над нашими головами — бетонное перекрытие, отделяющее храм от купола: здесь был швейный цех. На десятках чугунных станков пациенты проходили трудотерапию.

— Воровство из церквей — преступление мистическое. Хотя формально икона не погибла, но так тяжело на душе от такого преступления! Ведь если, например, украли магнитолу, ты пойдешь и купишь новую. А украли икону — и ты знаешь, что такая в России была одна и ты ее больше никогда не увидишь. И это сделали не какие-то захватчики, а свои. Такой удар с тыла.

— В моем приходе почти все церкви грабили уже по несколько раз, все окрестные села обчистили, — продолжает отец Геннадий со вздохом. — Только в мой храм семь раз забирались. Там у меня одно окошко есть многострадальное, на нем уже живого места нет — пилят и пилят. Каждую зиму пытаются залезть. Участкового в деревне нет, милиция — за десятки километров, сторожа тоже небезопасно подставлять…

Отец Геннадий смотрит на меня и, выдержав паузу, с детской гордостью сообщает:

— Но мы придумали выход! Поставили такую хитрую сигнализацию, которая реагирует на движение внутри объекта, а на колокольне установили мощный ревун. Когда он включается — вой на всю округу! Они не выдерживают и убегают. А у нас еще договоренность с охранником с соседней бензоколонки — сразу, если что, подходит. С тех пор как мы ее поставили, три раза уже залезали в храм, но украсть ничего не успевали.

Отец Геннадий не робкого десятка. Я знаю, что он дважды ездил в Косово, сопровождая переданные в дар иконы, служил там литургию в огороженных колючей проволокой руинах православного монастыря, гулял по центру Приштины в полном священническом облачении, заставляя албанцев столбенеть от изумления.

— Осуждаю ли я коллекционеров? Скорее, не могу их понять, — говорит он. — Ведь у иконы есть прямое предназначение: она создана для молитвы. Вот недавно я был в Германии, там около пяти тысяч галерей специализируются на продаже русских икон. Можете себе представить? Если в каждой хотя бы по двадцать икон, это уже сто тысяч. В одной только Германии! А в центре Иерусалима, вокруг храма Гроба Господня, я видел множество антикварных лавок, буквально набитых русскими иконами. Товаром одной такой лавки можно целый храм украсить…

— А иконы вообще можно продавать? — вдруг озаряет меня.

Отец Геннадий — настоятель двух приходов. В одном из них, в селе Сомино, почти все церкви грабили уже по несколько раз. Пять лет назад самые ценные иконы удалось найти и вернуть

Отец Геннадий — настоятель двух приходов. В одном из них, в селе Сомино, почти все церкви грабили уже по несколько раз. Пять лет назад самые ценные иконы удалось найти и вернуть

— По церковным правилам иконы нельзя ни покупать, ни продавать. Даже само выражение «купить икону» является святотатством. Поэтому до революции была совершенно другая терминология. Лавки, где продавались иконы, назывались меняльными. Говорили не «купить», а «обменять» икону. Это и переживалось иначе. Тебе как будто дарили святыню, а ты в обмен давал что-то другое — ну, допустим, деньги. Икона — это окно в вечность. Искусство дает возможность увидеть в красоте земной отблеск красоты божественной. А иконы позволяют нам заглянуть из этого временного мира в мир вечный. И поэтому к ним тянутся даже люди неверующие.

Напоследок я поднимаюсь посмотреть пространство под куполом. Долгие годы его наполняли лишь воркование голубей да дождь и снег, залетавшие через разбитые стекла. Но когда туда снова вошли люди, то среди птичьего помета и отвалившейся штукатурки они увидели росписи, сделанные когда-то сестрами-монахинями. Сохранились только они.

Фотографии: Сергей Ермохин для «РР»

Автор: Ольга Кессених, Русский репортер

You may also like...