Вычеркнуто цензурой. «Страшно подумать, что полёту Гагарина уже исполнилось 50 лет…»

Александру Николаевичу Тихомирову, известному журналисту, в течение долгих лет освещавшему на Первом канале работу космодрома Байконур, известны многие тайны, связанные с полётами: в том числе то, что скрывалось официальной пропагандой, да и сейчас не особенно афишируется.

…Он показывает фотографию, на которой запечатлён пресс-центр космодрома Байконур, заполненный журналистами, с грустью отмечая: «Этого уже нет, и этого, и вот этого… Несколько лет назад простились с известинцем Борисом Коноваловым, с Ярославом Головановым, с Мишей Ребровым из «Красной звезды»… Остались Юра Апенченко, работавший в «Правде», и ещё кое-кто…»

Александр Тихомиров с Владимиром Ремеком, участником российско-чешского экипажа первого международного полета по программе «Интеркосмос». 1978

Действительно, тех, кто ещё в 70-х на полосах центральных газет и в эфире радио- и телеканалов рассказывал всей стране об успехах в российской космонавтике, осталось очень мало. К слову сказать, и самого Александра Николаевича тоже однажды…«похоронили». Газета «Коммерсантъ», перечисляя лауреатов премии «ТЭФИ» за 2010 год в номинации «За личный вклад в развитие российского телевидения», назвала Тихомирова «давно ушедшим из жизни». На следующий день звонили друзья и коллеги, обрывая телефон. Трубку брал сам «ушедший», легкомысленно объясняя случившееся неудавшейся «шуткой». Газета, правда, извинилась, но горький осадок остался…

«Да что я, — вздыхает Тихомиров, — многие космонавты уходят, и их никто не вспоминает. Вот узнал недавно, что умер генерал-полковник Леонид Кизим, дважды Герой Советского Союза, а ведь он один из космических долгожителей, его полёт в 1984 году длился 237 дней — тогда это был рекорд продолжительности».

Впрочем, в том, что ещё в доперестроечное время у людей пропал интерес к отечественной космонавтике, Александр Николаевич Тихомиров отчасти винит и себя:

— Когда я работал на радиостанции «Маяк», научным обозревателем, то настолько поднаторел, что о научных открытиях рассказывал за полторы минуты. Мне-то казалось, что всем всё понятно… Хотя на самом деле любая популяризация — это в значительной мере искажение научной истины.

Впрочем (усмехается), всё, чем я занимался, включая космонавтику, было в какой-то мере искажением истины…

— ?!

— (Смеётся.) А что вы удивляетесь? Искажать истину было принято. Хорошим тоном считалось… За все эти 15 лет, что я посвятил космонавтике, не помню ни одного репортажа или зарисовки, ни одного выхода в эфир из студии или с Байконура, из Центра управлением полётами, чтобы справа или слева от меня ни сидел цензор. Настолько всё было засекречено… Многое не было сказано, правда искажалась намеренно… В одно время наши космические корабли летали для стыковки с орбитальной станцией, и каждый второй полёт заканчивался как раз-таки… нестыковкой. То есть нарушением технологии: не срабатывало оборудование, ошибались космонавты… Всё это грозило ударом космического корабля о станцию.… Делали вторую попытку, а потом всё же поступала команда садиться на Землю. Однако в эфире радио и по телевидению объявляли, что цель полёта достигнута. Как будто космонавты летали только для того, чтобы осмотреть стыковочный узел. И за это присваивать звание Героя Советского Союза? Странно, не правда ли? О неполадках же не рассказывали, потому что это было невыгодно партии и правительству: как же, мы же в космосе первые, какие такие неполадки? Невыгодно это было и ЦНИИмашу, который подчинялся министру общего машиностроения С.Н. Афанасьеву, который, в свою очередь, отвечал за исправность техники. В результате ни об одном неудачном полёте не было сообщено, кроме, конечно, тех, которые не скроешь, кончившихся трагедией. Когда, как вы помните, погибли Комаров, Волков, Пацаев и Добровольский… Так вот, думаю, цензура как раз и виновата в том, что люди потеряли интерес к космонавтике: коль скоро всё так гладко, благополучно и исправно, идёт как по маслу, за что же тогда «героев» давать? Вопрос естественный, всякий обыватель его себе невольно задавал… Тем временем ТАСС бесстрастно, не меняя даже лексики — для разнообразия хотя бы, — сообщал: «Полёт проходит нормально, техника работает исправно, самочувствие космонавтов хорошее».

— Но ведь в космосе проводились научные исследования? Их тоже, что ли, скрывали?

— От нас, от журналистов то есть, и от меня лично всё время требовали материал о научных открытиях, сделанных в космосе. Если такие открытия и были, то обыгрывалось всё до последней детали. Но, как правило, открытий было мало. Чего греха таить, советская космонавтика развивалась как вторичное занятие после оборонки. Все ракеты планировались сначала как боевые. Только потом их приспосабливали к полётам людей. Я помню, как после полёта Николаева и Севастьянова на 15% был уточнён баланс воды на территории Памирского Алатау. Об этом потом подробно рассказывали. Очень много комментариев делали по поводу биологических опытов на орбите. К сожалению, на протяжении десятилетий ни одно растение, ни одни паук, ни одна мышка, которых брали в космос, не дали потомства. Может, потому, что невесомость не предполагает продолжения рода, а может, потому, что опыты делались нечисто. После чего даже появились заявления серьёзных учёных по поводу бесперспективности космических полётов… Действительно, стоит ли человечеству лететь в космос, если оно там даже размножаться не сможет?! Так вот, когда всё же — впервые! — маленький серенький цветочек рабидопсис зацвёл на орбите, а потом дал семена, это стало сенсацией. И я сам с искренней радостью об этом рассказывал…

В основном же полёты, которые тянулись месяцами на станциях «Салют», предназначались для военной разведки. Никаких гражданских опытов на них не проводилось, а если да, то только для отвода глаз. Заявления же по этому поводу делались широковещательные… На «Салюте» командиром был военный лётчик, а бортинженером — гражданский. На следующем «Салюте» уже летели два военных лётчика. Американцы с иронией по этому поводу писали, что два советских полковника полетели в космос заниматься сельским хозяйством. Ясное дело, то была чисто разведывательная работа. Пролетает корабль по орбите над территорией США полосой в сотню тысяч километров и делает фотографию, которую можно было бы потом подробно расшифровать, вплоть до звёздочек на погонах военных. Для передачи информации было придумано устройство: капсула вставлялась в жерло космического корабля, через которое выкидывались патроны с мусором, также выкидывалась и капсула. Она не сгорала в плотных слоях атмосферы, а парашютировала, и целые воинские подразделения были задействованы для её обнаружения на земле. За всё время, насколько я помню, пропали только две капсулы.

— Когда вы начали вести свои репортажи? Помните первый свой полёт?

— Первый полёт, который я освещал на ТВ, произошёл на военной станции «Алмаз», в 1976 году. Два замечательных парня (оба, слава богу, до сих пор живы) полетели в космос, но они совершенно не подходили друг к другу по характеру. Разумеется, с ними серьёзно работали психологи, занимаясь проблемами несовместимости внутри экипажа, но это был особый случай. Не нашли эти двое общего языка на орбите, и в конечном счёте полёт закончился на несколько дней раньше. Космонавты сказали, что на станции чувствуется запах горящей пластмассы. На земле забеспокоились — возможна катастрофа. Корабль посадили раньше положенного срока. Но, видите ли, тут дело было в том, что военные орбитальные станции, к каким и относился «Алмаз», готовились на предприятии, которым руководил генеральный конструктор В.Н. Челомей, а гражданские корабли — на королёвской фирме, которой руководил В.П. Глушко. Это были две конкурирующие фирмы, два враждующих между собой великих конструктора. Так вот, эта пластмасса-то и сыграла свою роковую роль в советской космонавтике: отныне Глушко на всех совещаниях называл этот корабль не иначе как «этот вонючий «Алмаз». В конечном счёте было принято решение не тратить деньги на две станции, а стали делать одну на фирме Глушко.

Но пластмасса пластмассой, а вот то, что космонавты из-за несовместимости характеров и график нарушили, и чудовищно потеряли в весе, об этом никто не заговаривал даже…

Опять то же самое: «Полёт прошёл нормально, космонавты чувствуют себя хорошо». Но это была неправда. Чтобы люди потеряли по 8 (!) килограмм (один, правда, чуть меньше, но всё равно много) — в истории космонавтики такого ещё не было…

— Можно ли сегодня переломить равнодушие по отношению к российской космонавтике? Возродить к ней интерес?

—Да, конечно, надо просто говорить правду. Сейчас мы с Эдуардом Володарским написали сценарий 12-серийного художественного фильма и назвали его «Вычеркнуто цензурой». Многое из того, что проходило мимо зрителя на протяжении десятилетий, я постарался вспомнить.

— У героев вашего сценария есть прототипы? Сюжет придуман?

— Главный наш герой — это собирательный образ. За основу мы взяли детали полёта на станции «Алмаз» и ещё полёта Владимира Джанибекова и Виктора Савиных. Был момент, когда орбитальная станция перестала давать сигналы. Это вызвало огромное беспокойство в ЦУПе. Что такое неуправляемая ситуация? Всё на станции секретно, неизвестно, куда она может упасть, может упасть на Москву, а может на Нью-Йорк, на Вашингтон или ещё куда-нибудь…

Тогда решили отправить экипаж, для того чтобы понять, что же всё-таки произошло. Выбрали опытного командира — Джанибекова, признанного мастера по стыковке. Он больше всех занимался на специальном тренажёре, умел стыковаться в аварийных ситуациях, причём вручную, когда не срабатывает автоматика. Экипаж состыковался, хотя это было немыслимо трудно, потому что станция вращалась в трёх плоскостях. Надо было сначала нацелиться на стыковочный узел, выровнять скорости корабля и станции, сделать стыковку за один-единственный раз, так как запас топлива был ограничен.

Далее следовало войти на станцию и посмотреть, что случилось. Космонавты быстро поняли, что произошёл сбой в системе аккумуляторов, солнечные батареи отключились. Внутри был жуткий холод: изморозь на иллюминаторах. Благо что с космонавтами послали тёплые унты и шапочки. На записи репортажа я вдруг увидел, что у них пар идёт изо рта. Рядом со мной сидел цензор, который пришёл в ужас: «Этого нельзя показывать, это надо вырезать.

Мы же не сообщали, что на станции минусовая температура». Я с горечью тогда подумал, что это как раз повод показать настоящий героизм людей, то, как они решают чудовищно сложную задачу, ведь никто в мире этого не делал… Но, понятное дело, не дали… Наши космонавты работали при минусовой температуре, они грелись, возвращаясь в корабль. Когда же стало оттаивать внутреннее пространство станции, лёд превратился в воду, вода же в невесомости не стекает, а собирается в капельки, которые могли проникнуть внутрь приборов и спровоцировать замыкание. Космонавты начали рвать в том числе и полётные костюмы, чтобы промокать воду и относить это в спускаемый аппарат.

— Наверняка у вас в сценарии есть и выдуманные ситуации? А что по этому поводу думают космонавты?

— Когда мы начали писать сценарий, я советовался с Леоновым, с Джанибековым. Я с ними договорился так: если, по их мнению, определённая ситуация могла быть, тогда я её оставляю, если её быть в принципе не могло — сцену убираем.

Кроме этого, мы с Володарским переместили полёт наших героев во времена распада Советского Союза. Тогда были примеры, когда космонавты улетали из одной страны, а возвращались в другую. Страшная началась неразбериха — тогда же, собственно, и началось крушение космонавтики: вспомнить хотя бы историю с «Бураном»… «Лихие 90-е» стали драматическими и для космонавтики…

— А как сегодня работают ваши коллеги-журналисты?

— Теперь (смеётся) всё наоборот. Журналисты приезжают в ЦУП и спрашивают: «Что-нибудь сломалось?» И если всё нормально — им уже неинтересно. Другая крайность… Однако мне кажется, именно к этой теме надо подходить очень умело — тут не место ни для лакировки, ни, наоборот, сенсаций… Я вспоминаю историю с «Аполлоном-13», когда было непонятно, сможет ли корабль сесть, и если да, то где? В США об этом широко объявили. Сообщения вызвали у американцев такой энтузиазм, что люди — сотни тысяч людей! — вышли с факелами на побережье — чтобы обозначить для космонавтов береговую линию. Американские СМИ таким образом как раз подогревали интерес к космонавтике, у нас же, как я уже говорил, этот интерес всячески глушили.

— А герои-журналисты присутствуют в вашем сценарии?

— Да, конечно. Но я не буду раскрывать всего. Просто вспомню один из случаев с участием моего друга Ярослава Голованова. Талантливейший был журналист, он тогда обозревателем «Комсомольской правды» работал… Так вот, Ярослав, я и ещё шесть аккредитованных журналистов были приглашены в ЦУП для освещения полёта Николаева и Севастьянова. Мы ещё тогда не знали, что он продлится 19 дней — для тех лет это было настоящее чудо. Во время полёта один из руководителей ЦУПа рассказывает, что космонавты делают сегодня на орбите. Голованов со свойственным ему юмором спрашивает: « А вот через четыре дня они будут летать?» В ответ молчание. Ярослав не унимается: « А через восемь дней будут летать?» Снова долгая пауза, и вдруг этот человек говорит: «Ну а зачем вам это знать? Давайте так, вот они летают, люди удивляются — и пусть себе удивляются. Чем дольше летают, тем люди ещё больше удивляются». «Правильно, — говорит Голованов, — вы руководствуетесь указаниями Салтыкова-Щедрина». Визави поднял брови: «Какими указаниями?» У Ярослава не задержалось: «Салтыков-Щедрин говорил, что всякое правительство считает должным держать свой народ в изумлении»…

— Сегодня, как вы знаете, юбилей первого полёта человека в космос. Вы помните 12 апреля 1961 года?

— Ещё бы. Я тогда служил в армии. Когда передали сообщение по радио, я в это время брился опасной бритвой и чуть не порезал себе нос — настолько был поражён. Может быть, это и было знаком того, что мне придётся лучшую часть жизни посвятить космонавтике. Страшно подумать, что полёту Гагарина уже исполнилось 50 лет…

Беседовала Ольга Тараненко, Частный корреспондент