Понять преступника, перевести и уцелеть. Проблемы судебных переводчиков России

Судебный перевод — особое искусство, опасное и неприбыльное. Цыгане готовы обнимать своих толмачей, а чеченцы могут убить за одно неверное слово. Каково оно, быть судебным переводчиком?

Особенности национальных преступлений

По востребованности судебных переводчиков можно изучать криминогенную ситуацию в городе.

Кадр из фильма «Мимино»

— Сейчас самый востребованный язык — азербайджанский, в основном он нужен в делах по мошенничеству, убийствам, покушениям на убийство. Азербайджанцы — народ вспыльчивый и организованный, — говорит директор Единой службы судебных переводов Рамиль Забиров. — На втором и третьем местах — таджикский и узбекский. Но у представителей этих национальностей больше воровства, изнасилований, драк.

Переводчики с европейских языков обслуживают чаще более элитарные преступления — экономические, в области авторского права. Недавно был нужен переводчик с французского — у иностранцев наши ловкачи отобрали здание на Невском проспекте.

— Английский популярен при усыновлении наших детей за границу, этот вопрос тоже решается в судах, — рассказывает переводчик Оксана Якименко. — Тот же английский, а также немецкий, финский, шведский часто требуются при бракоразводных процессах.

К помощи китаистов прибегают редко. Китайцы — нация мирная, если не считать жуткого случая, когда студент из Поднебесной отрезал голову сотруднице Первого медицинского университета.

Бывают и совсем странные заказы.

— У нас просили переводчика с сербского, разбирались с группой контрабандистов, пойманных на Балтийской таможне. Одного болгарина обвиняли в убийстве, держали в тюрьме, а в итоге оправдали. Нашли мы переводчика и с мегрельского (язык одного из народов Грузии), и с гагаузского (язык одного из народов Молдавии), с тувинского, с языка ханты, — перечисляет Рамиль. — Как-то поймали индуса, который организовал нелегальную миграцию своих соотечественников в Россию, а по сути занимался работорговлей. Так он говорил на диалекте малаялам. Переводчика ему отыскали среди студентов Военно-медицинской академии.

Трудно работать судам и следователям с переводчиками с кумыкского (язык одного из народов Дагестана). Они оказались очень необязательными, могли пообещать и не прийти в суд. В городе недавно было много дел по выдворению абхазов на родину. Их переводчики не хотели сотрудничать с судами потому, что сами нелегалы рассчитывали затянуть дело как можно дольше, чтобы их держали в той тюрьме, где им было удобней.

Еще с советских времен в городе проблемы с переводчиками с чеченского. Найти чеченца, говорящего по-русски, не проблема. Гораздо сложнее убедить его работать в суде или на следственных мероприятиях. У этого народа свои представления о помощи — переводчиков считают за пособников суда, то есть тех, кто хочет сделать человеку плохо.

— Доходило до того, что чеченский переводчик работал в суде, сидя в отдельной комнате, где его никто не мог увидеть, или в маске, говорил в микрофон, а его голос при этом изменялся, — вспоминает Рамиль. — Трудно и с грузинами. Как-то судили одного их очень влиятельного преступника. Переводчики отказались работать, испугались мести его друзей и родных.

Один молдаванин, проходивший потерпевшим по уголовному делу, тоже очень боялся мести родни своего обидчика, опасался, что его выследят и добьют за то, что он отправил их родственника за решетку. Переводчику-женщине приходилось встречать этого бедолагу у метро и вести в суд, а потом провожать обратно.

Полиция платит «черным налом»

Смелые чеченские переводчики — самые дорогие. Час их работы может стоить около 1,5 тысяч рублей за час устного перевода. Восточные языки оцениваются примерно в 1000 рублей за час. Редкие европейские и стран СНГ — около 800 рублей. Самые популярные в судах — азербайджанский, таджикский и узбекский — около 600–700 рублей. Дешевле — 500–600 рублей — будет стоить только английский.

— Но это на обычном процессе. А если дело экономическое и переводчика приглашает работать не суд, а одна из сторон, то можно получить и 5 тысяч рублей за один выезд, — отмечает Оксана Якименко.

Труднее всего петербургским переводчикам работать с нашей полицией.

— Они вообще платят наличными. Откуда у них эти деньги? Не понимаю. И никаких договоров не заключают. Бывает, что могут и вовсе не заплатить. Мне так один отдел задолжал. Я с ними больше не работаю, — пожаловалась Оксана.

Рамиль Забиров тоже настороженно относится к просьбам полицейских. Ему в руки попал официальный документ из ГУВД — внутреннее распоряжение о размерах «вознаграждения нештатным экспертам» за переводы. За английский или немецкий полицейские готовы платить от 123 до 245 рублей в час (в зависимости от квалификации толмача), за таджикский, узбекский, азербайджанский — от 156 до 311 рублей, за языки народов Северного Кавказа, Урала и Дальнего Востока — от 229 до 457 рублей. На таких условиях переводчики сотрудничать не готовы. Поэтому оперативникам, следователям, дознавателям при острой необходимости приходится самим изыскивать средства.

— Из своего кармана выкладываем или из кармана начальника, — скромно признался следователь Калининского района, зашедший в офис Рамиля.

Понятно, что раскошеливаться ради иностранцев особого желания у стражей порядка нет. В итоге гастарбайтерам помогают их же соотечественники. А туристам приходится ждать поддержки от гидов или от сотрудников гостиниц.

Цыганское сокровище

По действующим правилам переводчиком в суде может быть любой человек в возрасте от 18 лет, который подтвердит владение иностранным языком.

— А как подтвердить? В обычных дипломах вузов и то пишут, что обучался языку. Но это же не значит, что человек может работать переводчиком, тем более в суде, — недоумевает Оксана Якименко. — Когда 16 лет назад я регистрировалась в судебном департаменте, меня хотя бы попросили выполнить письменный перевод текста. Сейчас и этого не требуется.

На Западе все гораздо серьезнее. Во Франции, например, судебный переводчик — это государственная должность. Практически во всех развитых странах Европы для работы в судах требуется сдать серьезный экзамен (например, в Англии разыгрывают судебный процесс). И там переводчики не вправе отказаться от работы в суде или полиции, если их позовут.

— У нас без уважительной причины нельзя отказаться, только если уже повестка пришла. А в других случаях переводчик никому ничем не обязан, — говорит Оксана Якименко. — Но мне, например, совесть не позволяет не откликаться на вызовы полицейских. Даже если нужно переводить очередную цыганку, я все равно постараюсь прийти, потому что не хочу, чтобы она и лишнего дня провела в изоляторе или в тюрьме. От этого никому лучше не станет.

Оксана, помимо английского, владеет редким для Петербурга венгерским языком. Почти 16 лет ее постоянными клиентами были цыгане, говорившие на нем. Этот табор регулярно приезжал в наш город на промысел. Кто-то из них занимался попрошайничеством, другие — воровством на Невском. В отдел милиции Центрального района Оксана ходила уже как в дом родной. А потом еще и на допросы, в суды.

— Судили как-то двух цыганок за воровство. Одна была особенно артистична — встала в позу и заявила «Господь свидетель, я невиновна!» Я спокойно перевела. Она обернулась на меня и заявляет: «А где эмоции?» Видимо, ждала, что и я буду выступать в том же духе, — улыбается Оксана.

Но в целом отношения с этим табором у Якименко сложились душевные. Они считали ее своей спасительницей.

— Как-то иду по набережной канала Грибоедова, а мне старая цыганка с другого берега кричит во весь голос: «Сокровище мое!», — вспоминает Оксана.

Пару месяцев назад она узнала радостную новость: «ее табор» из Петербурга ушел, его вытеснили конкуренты, но те говорят на другом языке.

Диалект — уловка для злодея

Услуги по судебному переводу в Петербурге оказывают немногочисленные коммерческие организации. Государственного бюро судебных переводчиков у нас нет. Есть только уголовная ответственность за заведомо ложный перевод. По этой же причине можно потребовать отвода толмача, если одна из сторон процесса в нем сомневается. Но доказать, что человек специально неправильно переводит, практически нереально, особенно если дело касается устного перевода.

— На суде по делу Ходорковского и Лебедева обе стороны процесса заявляли отвод переводчику с английского. Судья отклонил обе просьбы, — привела пример Оксана.

— В некоторых языках ведь много диалектов, например, в восточных или в итальянском, — добавляет Рамиль Забиров. — Но, судя по нашем опыту, на неправильный перевод участники суда обычно жалуются, когда хотят затянуть дело. Это уловка такая.

Среди переводчиков, с которыми сотрудничает Рамиль, есть академики, один бывший армянский космонавт (он, правда, в космос не летал, но готовился наравне с другими), много бывших сотрудников органов внутренних дел, прокуратур или судов. Последние ценны тем, что разбираются в юридической терминологии. Но часто в переводчики в Питере идут строители, водители и прочие гастарбайтеры, научившиеся более-менее понимать русский язык.

— Знакомые позвали меня посмотреть на суд, в котором участвовало сразу трое переводчиков. Слушалось дело, в котором обвиняемым был киргиз, потерпевшим азербайджанец, а свидетелем узбек. Каждому требовалась языковая помощь, — вспоминает Оксана Якименко. — Но если азербайджанский и узбекский переводчики были профессионалам, то киргиз явно нет. Его перевод всякий раз мучительно растягивался, он мог по полчаса объяснять обвиняемому даже небольшую фразу судьи или адвоката. Он просто не знал, как перевести на родной язык, что такое «апелляция» или «ходатайство», и прибегал к долгим описаниям.

К сожалению, такие ситуации не редкость. Невысокие гонорары (по сравнению с синхронным переводом или работой с документами) приводят к тому, что на самыми ответственными переводчиками — судебными — идут работать случайные люди.

Автор: Елена МИХИНА, МК-Питер