Без дома

В России насчитывается 654 тысячи детей-сирот и беспризорников. Родители 84% «сирот» живы и здоровы, а детей они бросили*. Это сама по себе беда. Еще большая — то, что, выйдя из сиротских учреждений в мир, выпускники не знают, как в нем жить.

Волонтер Дмитрий Марков уже несколько лет фотографирует воспитанников детских домов в Псковской области. Саша и Слава — старшие воспитанники детского психоневрологического интерната, расположенного в разрушенной церкви.

После совершеннолетия переведены во взрослый интернат на пожизненное содержание

*Источник: Уполномоченный по правам ребенка Павел Астахов, май 2012 г.
**17 мая 2011 г. на заседании президиума правительства РФ Министерству образования и науки и главам регионов было поручено наладить системный мониторинг, то есть индивидуальный надзор за каждым выпускником детдома. Тогда еще премьер Владимир Путин подчеркнул, что в 2011 г. на покупку жилья для сирот было выделено 6 млрд рублей, в связи с чем необходимо «оградить их от рисков, от разного рода жуликов и откровенных преступников».

Вопрос был для всех одинаковый: чем можно было тебе помочь, когда ты только вышел из интерната?

Лида сказала, что очень нужно было, чтобы кто-то научил готовить. Надя Петрова сказала, что было бы легче, если бы можно было не возвращаться в квартиру к бабке, которая бухает. Костя отшутился. Надя Кирюшина ответила, что помочь было нельзя — маму никто не заменит.

Ни Лида, ни семья Петровых, ни Надя Кирюшина, наверное, никогда не задумывались о том, что в глазах государства все они члены отдельной социальной группы — «выпускники сиротских учреждений»**.

Лида

«Мы ничем от родительских не отличаемся. Разве что поначалу были дикие. С соседями в подъезде мы не здоровались, боялись. Когда кто-то хотел с нами познакомиться, убегали. Дикие были, прямо дикие».

Лиде Бажановой 36 лет. Она окончила московский интернат № 80 в 1991 году. Мы сидим на моей кухне, пьем чай, и мне тяжело поверить, что Лида была «дикая». Я знаю ее много лет и, среди прочего, помню, как почти десять лет назад она подошла ко мне во дворе нашего дома, заглянула в коляску, где спала моя единственная на тот момент дочь, и сказала, чтобы я не волновалась, если ребенок сосет палец. «У нас в интернате лет до восьми все сосали, а потом переставали». Я тогда только удочерила своего ребенка — этот палец меня, конечно, сильно заботил.

Когда Лида говорит «дикие», она имеет в виду свои ощущения: есть «они» — дети из интернатов, и есть все остальные. Они всегда старались держаться вместе. Когда Лиде дали комнату, она поселилась в ней не одна, а с подругой Наташей. Момент, когда Наташа вышла замуж и им пришлось разъехаться, Лида вспоминает как самый ужасный в своей жизни. «Ходила-ходила, то сяду, то встану, не знала, куда себя деть. За все детство, да вообще за всю свою жизнь до этого не помню, чтобы я оставалась одна».

Через несколько лет Лида тоже вышла замуж. Устроилась на работу по профессии — маляром-штукатуром, работала с утра до вечера, а по выходным брала частные заказы — белила потолки, клала плитку, красила стены. Все это время она копила деньги — этому учили в интернате. Выкупила в своей коммуналке две комнаты. Лечилась от бесплодия. Потом ее муж Женя, которому было едва за 30, умер от остановки сердца.

Лида появилась на свет, когда ее матери не было и семнадцати. Бабушка написала отказ от ребенка. В интернате ее навещала только мамина сестра тетя Люся. «Она привозила конфеты и деньги, но домой не забирала. Зато однажды, когда меня усыновили, тетя Люся приехала и велела, чтобы меня вернули». Лиде тогда было шесть лет. Все, что помнит: в интернат приехала какая-то тетя, а Лида спряталась за батареей. Потом тетя отвезла ее к себе домой, накормила и уложила спать. А уже наутро отвезла обратно.

Теперь Лида замужем за очень веселым парнем Эдиком, их сыну Паше уже два года. Живется непросто: Лида сидит с ребенком, а Эдик никак не может найти работу. Так что она торопится выйти из декрета — снова белить и красить. Профессию эту она не выбирала: «Я хотела пойти в швейное — научиться шить, но воспитатели собрали наши документы и отнесли в строительное. Так мы там и учились всей группой».

О том, что это обычная практика, мне рассказывает Татьяна Полонская. «Обычно все поступают в пару-тройку самых простых профессиональных училищ. Главным образом в те, у которых есть общежитие».

Татьяна Полонская живет в Уфе и работает в Фонде имени Владимира Львовича Засова. Это удивительный фонд. Владимир Засов был уфимским бизнесменом и членом Заксобрания, много помогал детям-сиротам. Потом Засов умер, а его друзья создали фонд и передали ему в пользование офисное здание, которое теперь сдают в аренду, а на вырученные деньги помогают сиротам, выпускникам детских домов и малообеспеченным семьям.

Старшая группа интерната. Одного из ребят везут на суд по случаю воровства в деревне (украл магнитофон, велосипед и колбасу), остальных — на экскурсию в райцентр

Татьяна проработала в интернатах больше десяти лет, взяла под опеку троих взрослых парней, а потом ушла в Фонд Засова.

Главный метод Полонской и фонда — начинать работать с детьми еще в детском доме, после выпуска бывает уже слишком поздно: «Я в какой-то момент заметила, что все городские бомжи со мной здороваются по имени-отчеству». Фонд Засова начинал с простых программ — например, в одном из интернатов устраивали открытый класс, где студенты из Уфимского педагогического университета вели дополнительные занятия. Довольно скоро оказалось, что очень многие хотят посещать такие уроки. Потом дети стали выбирать училища. Потом — поступать в десятый-одиннадцатый классы. Теперь многие учатся в университетах. Тех, кто после интерната попал в тюрьму или спился, стало в разы меньше.

«Считается, что главная проблема выпускников — бытовая неприспособленность. Не умеют стирать, готовить, рассчитывать бюджет. Но этому можно научиться за месяц, — объясняет Татьяна. — Чему по-настоящему трудно научить — простой идее, что ты чего-то стоишь и что-то в этой жизни можешь».

Полонская рассказывает, как воспитанники детских домов описывают себя в специальных тестах. Они пишут: «Послушный, легко иду на контакт с детьми, обучаем». Они говорят о себе словами взрослых, так, какими бы те хотели их видеть — у них нет своего языка, и они не осознают себя как отдельную личность. «Я не виню воспитателей, — говорит Полонская, — система устроена так, что половину рабочего времени ты должен учить детей складывать полотенца по инструкции — то треугольничком, то корабликом. Какое уж тут право на успех?»

Надя и Костя

Надя и Костя Петровы (фамилия изменена) и их четверо детей — старшей, Рите, 12 лет, младшему, Диме, 4 года, Егор и Лидочка посередине— живут на втором этаже панельной балашихинской пятиэтажки. Едва открываешь дверь в их подъезд — в нос ударяет сильнейший запах псины. В коридоре квартиры — лужи кошачьей мочи. Мы с Алисой — она волонтер — стоим в коридоре, потому что больше стоять тут негде. На том, что когда-то было обоями, сидят огромные тараканы. Под тараканами висит очень красивый и яркий детский рисунок. В центре рисунка идеальным почерком выведено: «С днем рождения, мама!»

И Надя, и Костя — выпускники интернатов. Костя был в детском доме с рождения, Надя попала в коррекционный интернат в семь лет, когда ее мать лишили родительских прав за пьянство. После выпускного она, как и тысячи других сирот, вернулась туда, откуда ее несколькими годами раньше принудительно изъяли — в разрушенную квартиру матери-алкоголички. Надя сразу же пошла работать нянечкой в больницу, в онкологическое отделение. Там она работает и по сей день.

Надя не выговаривает многие звуки и объясняется совсем простыми, детскими фразами — если только дело не касается больных животных: тогда Надя превращается в настоящего медика и может сколько угодно рассуждать про авитаминоз, клещей и плазмовозмещающую терапию. Как раз из-за животных в семье Петровых и начались проблемы: органы опеки чуть не забрали всех детей.

Самая старшая — двенадцатилетняя Рита — выносит в коридор маленький розовый блокнот и с гордостью показывает нам список: сейчас у них живут 10 собак и 13 кошек. Кроме этого, в клетке спит одноглазый кролик, в маленькой коробочке — трое хомяков, есть еще голубь и хонорик. Все это ходит, ползает и прыгает по огромным кучам хлама, которым завалена вся четырехкомнатная квартира.

Ты должен учить детей складывать полотенца по инструкции — то треугольничком, то корабликом. Какое уж тут право на успех?

Спрашиваю Надю, часто ли приходит опека. Надя отвечает: «Это вот Багира. У нее лапа была кислотой прожжена. Прямо до кости. Еле ходила, теперь вот на улицу сама бегает». Багира — черная здоровенная дворняга — жмется к Надиной ноге.

Единственная новая и чистая вещь в этом доме — металлическая дверь. Надя купила ее в кредит.

Ни Костя, ни Надя не пьют. Оба работают. Дети, абсолютно счастливые, спят на одной кровати с собаками и кошками. Рита каждый день ходит с мамой в больницу. В обрезанных пятилитровых бутылках она приносит домой еду из столовой — ту, которую не съели больные. И животным, и детям она нравится. «Большая экономия», — говорит Надя.

О Петровых мне рассказала Юлия Курчанова. Эта молодая красавица полжизни проводит в вонючих захламленных квартирах, интернатах для умственно отсталых детей, судах и органах опеки. Она работает психологом в фонде «Волонтеры в помощь детям-сиротам» и пытается сделать так, чтобы детей из проблемных семей не забирали в детские дома. Эта программа называется «Профилактика социального сиротства».

Алексей выпустился из интерната первым. На него светит младший брат Миша, который долго его искал и обнаружил пьяным в брошенном доме

Юля рассказывает про Петровых: «Мы однажды привезли детям киндер-сюрпризы, так каждый из них отдал половинку маме».

Надя не умеет стелить детям постель, потому что самой ей никто никогда не стелил. Теперь государство хочет забрать у Нади ее дочку Риту, чтобы она спала на чистом белье. А Юля предлагает научить Надю вести хозяйство — тогда Рита сможет жить не только в чистоте, но и дома: «Дети изначально не должны жить в казармах, тогда и адаптировать их не придется».

Надя Кирюшина

Надя — московская студентка. Очень вежливая, улыбчивая и свободная. Она стильно одета, у нее аккуратный маникюр и со вкусом — совсем чуть-чуть — подкрашенные глаза. Словом, если какие-то стереотипы о выпускнике интерната существуют, Надя их рушит. Из университета она едет на работу — она продавец-консультант в магазине одежды, а после десяти — в общежитие.

В семье Нади было пятеро детей. Они жили в Рязанской области в поселке городского типа Александр Невский. Мама умерла, когда Наде было тринадцать, папа — за пять лет до этого. Всех детей, кроме самой старшей девочки, отправили в интернат. Старшую еще раньше взяла к себе тетя. «Мы думали, что нас заберут другие тетя и дядя, но они не смогли, у них и так тесно». Младший брат Нади после этого промолчал целый год. Про интернат она вспоминать не любит, говорит только, что было очень плохо. Училась Надя всегда легко, но в 10-й класс ее не взяли: «Никого не взяли, сказали, куда вам». Надя рассказывает, что тогда она первый раз и подумала, что «всем им еще докажет».

И доказала. Окончила техникум с красным дипломом, сама сдала ЕГЭ, села в электричку и первый раз в жизни поехала в Москву — поступать в МГИМО.

В МГИМО ее не взяли, она приехала еще раз и отнесла документы в педагогический. Там Наде сразу сказали, что примут: кроме неплохого балла у нее была сиротская льгота. «Только я не поверила и каждый день из Рязани им названивала: что, правда, что я поступила?» Когда Надя наконец поверила в свое счастье, она купила торт и пошла к тете — отмечать поступление. Тетя Надю ругала: мол, пропадешь в этой Москве, зачем тебе. Не пропала. В том числе и благодаря Елене Харитоновой, куратору группы «Московские студенты».

Харитонова стала директором детского дома в Лакинске Владимирской области в 1991 году. «Каждый день начинался с того, что я должна была придумать, как я сегодня накормлю детей». Не было одежды, обуви, еды, зато были дедовщина, нехватка воспитателей и ежегодные комиссии, которые, по словам Харитоновой, «списывали детей».

Списанные дети

Курилка в туалете старшей группы интерната

В обычных детских домах живут и учатся дети, которые способны заниматься по школьной программе. Способны ли — определяет педагогическая медико-психологическая комиссия (ПМПК), которую раз в год проходит каждый ребенок. Тех, кого комиссия признает неуспевающими, отправляют в коррекционные интернаты. Дети, которые не справляются и там, уезжают в интернаты для умственно отсталых: государство считает, что таким детям не нужно развитие. Им нужно только питаться и чтобы кто-нибудь вовремя помыл попу. Это и есть «списанные дети».

Юля из фонда «Росток» много лет работает в Псковской области с воспитанниками Бельско-Устьинского интерната для умственно отсталых детей. Юля говорит, что в такие учреждения попадают самые разные дети — кто-то с сохранным интеллектом, но с ДЦП, кто-то просто гипердиагностирован, у кого-то действительно серьезные психические нарушения. «Перед нами всегда стоит разный набор медицинских задач, — рассказывает Юля, — но главное, из чего мы исходим: ничто из вышеперечисленного не является противопоказанием к социализации».

Другими словами, каким бы ни был диагноз, бывшие детдомовцы имеют право жить с людьми и среди людей.

В Псковской области выпускники стараниями «Ростка» так и живут. Кто-то — в семейном центре, кто-то — в социальной гостинице. Ходят на работу в артель плести корзины, планируют бюджет, готовят еду, гуляют, делают покупки, создают семьи. Фонд «Росток» — организация негосударственная. А по замыслу государства дети из интернатов для умственно отсталых должны переезжать в психоневрологические интернаты для взрослых.

Однажды в Лакинском детском доме Елена Харитонова не дала «списать» 15 мальчиков с диагнозом «олигофрения». Им наняли репетитора, который вел их с первого по четвертый класс, а в пятый они пошли уже вместе со всеми в обычную школу. С этого и начались превращения детского дома в Лакинске.

«Я тогда посчитала и поняла, что у меня десять проверяющих организаций и только одна помогающая — волонтеры-американцы», — вспоминает Елена Павловна. Харитонова подружилась с приехавшими в их детский дом спонсорами из США, и вместе они создали фонд «Надежда». Первым делом Харитонова стала перестраивать детский дом, разделив его на пять маленьких семейных центров.

Леша, бывший воспитанник интерната, в своем доме

Она видела, как выпускники прежних лет оказываются на улице. Они поступали в ПТУ совершенно не приспособленными к жизни; в училищах не было ни социальных педагогов, ни психологов — никого, кто понимал бы, чем ребенок из сиротского учреждения отличается от обычного подростка.

Фонд «Надежда» стал создавать социальные гостиницы, в которых выпускники могли жить и учиться жить вне стен интерната, проводил тренинги для учителей, оплачивал психологов и социальных педагогов, открывал что-то вроде клубов, куда могли приходить те, кому пойти было некуда — просто для того, чтобы побыть рядом со знакомыми людьми.

Постепенно программы «Надежды» заработали еще в четырех областях, кроме Владимирской. Фонд купил несколько квартир и нанял на работу семейные пары, чтобы дети жили в больших приемных семьях, видели, как родители стирают, целуют друг друга перед сном, варят варенье. Об адаптации таких детей государству не надо заботиться: приемные родители помогут сделать уроки, подскажут, какие документы нужно собрать для поступления в вуз, а если ты поступишь — порадуются за тебя.

Когда позже Елена Харитонова переехала в Москву, оказалось, что выпускников ее детского дома или тех, которым помогал ее фонд, в столице — уже десятки. Теперь Елена встречается с ними каждую неделю. И если нужно, всегда навещает в больнице. Тех, кого государство привыкло причислять к абстрактной группе «выпускники детдома», она помнит по именам.

Автор: Шенгелия Вера, фотографии: Дмитрий Марков, «The New Times»