Записки районного опера. Неудача майора

…И тут майор Онуфриенко допустил грубую ошибку. Он хотел доказать самому себе, что продажны – все, включая и этого вот, з н а в ш е г о правду о нём лейтенанта… А раз – ВСЕ, то стало быть – никто, включая майора, ни в чём и не виновны… А просто жизнь – такая, вот и всё!.. Майор пережал палку, стремясь любой ценой доказать, что услугу бандитскому элементу я оказал именно за деньги, а не по каким-то там ложно понятым мною интересам службы… Тем самым он хотел нарисовать меня в своих бумаженциях продажным м у с о р о м – именно тем, кем он сам в действительности и являлся… Подозреваю, что нужно ему это было – для самоуважения. Преданный и проданный им старший опер Харитонов был ведь его старинным приятелем и напарником, что не могло не царапать его совесть… И он хотел доказать самому себе, что ВСЕ ПРОДАЖНЫ, включая и этого вот, з н а в ш е г о правду о нём лейтенанта… А раз – ВСЕ, то стало быть – никто, включая майора, ни в чём и не виновны… А просто жизнь – такая, вот и всё!..

Майору хотелось, чтобы я тоже оказался продажной сволочью, и я не исключаю, что он для внутреннего комфорта и в самом деле убедил себя в моей «купленности» наркоманами, а теперь – настойчиво ищет доказательства этой своей убеждённости.

Так вот, тут-то он и прокололся… В принципе, одних только моих полупризнаний («не направил найденное вещество на экспертизу», «не доложил руководству об испортившемся бланке протокола») с головой хватило б для того, чтобы, с подачи куратора, турнуть меня из органов за «неполное соответствие» или даже – за «дискредитацию звания», тут ничего и не надо доказывать, всё – на поверхности… Но Онуфриенко стал наворачивать большее, а вот это «большее» доказать – при всех своих усилиях – не смог.

Не сдали меня Сол и его кореша. И сам я не раскололся под майорским нажимом, – недооценил он моей упёртости и отчаяния обречённого…

Все прекрасно понимали, что «подмоченным» протоколом и «укропом» в пакете я вешаю начальству лапшу на уши, но очевидно это – лишь на бытовом, неофициальном уровне, а вот как юридически доказать, что лейтенант такой-то – врёт?.. Невозможным это оказалось. Хотя бы – уж потому, что в данному случае, кроме самого Онуфриенко, никто не был персонально заинтересован «топить» меня. Это майор вёл против меня свою личную войну, для остальных же ментовских шишек я был никем… малозаметной в сумерках бытия букашечкой!.. Ничему серьёзному – не вредной, никому лично – не опасной… Будь ситуация иной – и совсем по-другому, комплексно и беспощадно, нажали б на меня и моих «подельников» со всех сторон, – только пух и перья полетели бы от нас!..

Майор Онуфриенко разинул рот на большее, чем оказался способен проглотить, и в итоге – упустил даже то, что легко им проглатывалось…

Этому способствовал и второй, куда более серьёзный его промах: он слишком рьяно заворошил мои старые дела, отыскивая там железно уличающий меня компромат… И тем самым – невольно вступил в конфликт с глубинными интересами моего не на шутку всполошившегся райотделовского начальства, опасавшегося будущих майорских разоблачений.

Допустим, куратор на ряде конкретных уголовных дел докажет, что я – матёрый мздоимец, за бабки отмазывающий кого угодно… Сразу вопрос: чем же занималось последние годы моё руководство, допустившее подобный беспредел?.. Почему не воспитывало?.. Не контролировало?.. Не наказывало строго и беспощадно за выявленные нарушения?.. А если нарушения не выявлялись, но, как выясняется теперь – наличествовали, да ещё в таком изобилии, – то не грош ли цена и начальнику районного угрозыска, и начальнику РОВД, да и кое-кому из более высокопоставленных?.. Особенно имея в виду недавнюю историю со старшим опером Харитоновым, тоже – уличённым Бог весть в чём…

И если меня – за решётку, как того добивался куратор, то и всех моих непосредственных начальничков тоже надо кого – на понижение, кого – в малопочётную отставку… А кто ж захочет расставаться со своими тёпленькими и столь обжитыми должностями?!.

…И ещё. Слишком неудачный повод для разоблачения рядового опера был выбран. Поскольку ВСЕ опера интересами дела вынуждаемы регулярно сокрывать и фальсифицировать уголовные дела, всего лишь обеспечивая, в конечном счёте, исполнение спущенных райотделу показателей, то моё наказание при данных обстоятельствах может запугать остальных оперов. «Он попался сегодня, а мы – завтра… На хрен нам это?!» – спросят они себя, и – перестанут хитроумничать с криминалом, деля его на «своих» и «чужих», и помогая «своим» обойти тот же закон… В итоге число незримых помощников угрозыска сократится до минимума, и раскрываться будут лишь «очевидные» преступления, а остальное – станет сплошным, огромным «глухарём»… Все показатели сразу же рухнут. Нарастающая волна преступности захлестнёт наш район… О, много-много руководящих ментовских чинов в одночасье получат по шапке, и вылетят из органов со свистом!.. А ведь далеко не все из них успели уж подготовить заблаговременно плацдармы в виде соучредительств в коммерческих фирмах, директорств в охранных агентствах, и других столь же прибыльных креатур… Я мог стать камушком, который спровоцирует гигантскую лавину!..

И ещё… Онуфриенко мог говорить что угодно, но видящие ситуацию изнутри люди – понимали, что в деле с Соколовским не крохоборствовал я, и не бабло с нариков качал, а лишь менял свободу одного замухрыстого наркомана на кучу важнейшей для угрозыска информации . С точки зрения коренных интересов угрозыска, я был прав по существу, так что не наказывать меня надо за мою формальную неправоту, а – молчаливо поощрить…

Весь личный состав с затаённым дыханием райотдела ждал исхода нашей с куратором схватки: так накажут меня или косвенно поддержат?.. Этот вопрос имел для всех первостепенное значение…

Розыскники прекрасно помнили и о том, что именно Онуфриенко в угоду б р а т в е «съел» нашего всеобщего любимца, дядю Лёшу. И наше начальство тоже об этом наверняка помнило. Не сумело оно тогда защитить капитана Харитонова (во многом сам же он в этом и виноват), и мучимо укорами совести за это… Оказывая мне незримую поддержку в схватке с тем же Онуфриенко, они как бы снимали с себя часть вины и за то…

Вот в силу каких исключительных обстоятельств мои отцы-командиры решили не жертвовать мною, никому не нужной пешкой, и не сделали из меня козла отпущения, поставив на мне жирный крестик, как это сплошь и рядом у нас делается…

Вместо этого, как раз в один из тех часов, когда, запёртый в собственном кабинетике, в который уж раз слушал я скрежетание неумолимо-терзающего майорского голоса: «В последний раз предлагаю вам признаться во всём!.. Не упускайте эту единственную возможность хоть как-нибудь улучшить своё положение!», – в этом самый момент начальник РОВД позвонил ведавшему кадрами замначальнику горУВД, а начальник районного угрозыска – начальнику городского угро, и оба моих шефа в один голос, довольно-таки настойчиво, стали убеждать своих вышепоставленных коллег, что – да, мол, виноват лейтенант такой-то… Молод он ещё, неопытен, ума не набрался, вот и поленился снести изъятый на притоне укроп на экспертизу, и черновик протокола не догадался сохранить… Можно, нужно и даже обязательно за столь серьёзную промашку наказать жёлторотика самым строжайшим образом, и наложив на меня строжайшее дисциплинарное взыскание, но… Но!..

Как заверили собеседников подполковник и майор, при всём вышесказанном – не сволочь я, не перерожденец, и не мздоимец какой-нибудь, не было такого… И не то, чтоб мои шефы за мою честность давали голову наотрез (в наши смутные времена умные люди за родную жену – и то безоглядно не поручаться!), – а просто есть у них внутренняя убеждённость в том, что – не мразь я, не преступник, а лишь – случайно отступившийся, но в целом вполне добросовестный, и потому подлежащий перевоспитанию сотрудник… А если всех разогнать к ядреной матери – с кем же тогда прикажете работать?!.

Имей Онуфриенко какие-либо железные факты, удостоверяющие мою мерзопакостность – защищать меня никто не решился бы, да никто подобную защиту во внимание тогда и не примет. Или же, другой вариант: имей куратор конкретную установку от руководства: «Дави на тему мздоимства Заводской РОВД!», или : «Дай для доклада конкретный пример лейтенанта-мздоимца!», и атаку куратора обязательно довели бы до конца, до логической развязки, до моего разжалования и, возможно, осуждения…

Но ничего «железного» в обвинениях против меня – не оказалось. Главная заповедь нашей «конторы»: «Делай что угодно, но – не «светись», не оставляй видимых следов!» Так вот, я не «засветился», не сделал ни одной грубой промашки в этой истории, а что она неожиданно всплыла наружу – так не по моей вине, а исключительно по «наколке» (предположительно) внутбезовского сексота, причём – не нашедшей должного подтверждения документально…

И не исполнял Онуфриенко чьё-либо указание, а действовал по собственной инициативе. За его «наездом» на меня стоял лишь он сам. Это была его личная война. Я бы даже так сказал: майор нарушил неписанные правила собственной Службы, проявив чрезмерную активность в ситуации, когда его об этом не просили… Он действовал без команды!..

А подобная чрезмерная активность – чревата…

Ведь функция Службы внутренней безопасности – лишь притормаживать прыть повседневно нарушающих все и всяческие законы и инструкции ментов, а не пресекать её вовсе… Начни с завтрашнего утра перепуганные репрессиями сотрудники МВД жить и работать строго по правилам – и деятельность органов внутренних дел будет полностью парализована!..

Майор Онуфриенко сделал шаг в сторону от того, что мог (и обязан!) был делать. И не то, чтобы руководство проявило недовольство… До этого дело не дошло, он ведь был на хорошем счету… Но и поддерживать его натиск до упора в д а н н о м случае – сочли нецелесообразным.

…В одно прекрасное утро куратор в мой кабинет к 9.00 – не явился. Немножко удивлённый, я прождал его пару часов, но так и не дождался. И только через два – три дня, не получив никаких новостей от куратора, я понял: всё кончилось!..

Не думаю, что Онуфриенко вызывали «на ковёр» и делали какое-то внушение. Скорее всего, просто – загрузили срочным делом, а его попытки позднее вернуть к вопросу обо мне – пресекли мягко, но многозначительно…

Разумеется, набравшая такие обороты, и получившая некоторую огласку история не могла оборваться на полуслове. «Спускают на тормозах» всегда – аккуратно, осторожно, с учётом реалий и известных всем правилам игры, короче – так, чтоб комар носа не подточил, и никто не смог бы прицепиться…

Спустя две недели после описываемых событий в городском Управлении состоялось очередное совещание, на котором, среди прочего, обсуждался и «легкомысленный поступок лейтенанта такого-то». С высокой трибуны замначгорУВД по кадрам проехался по моей испуганно съёжившейся на стульчаке в зале личности, усердно попинав меня ногами. Интонации у него были грозные, и я затаил дыхание, ожидая резюме типа: «…разжаловать… уволить… отдать под суд… расстрелять на центральной площади средь бела дня, в присутствии тысяч горожан!..» Но концовка вдруг оказалась довольно-таки мягкой, внутренне не соответствующей началу: «…предупредить о недопустимости… объявить строгий выговор с занесением… усилить воспитательные меры…» Опытное ухо сразу же просекло: : меня полностью амнистировали!..

Сидевший в зале невдалеке от меня майор Онуфриенко показался мне слегка удивлённым. Такое ощущение, что он ждал чего-то совсем другого, да наверняка и сделал всё зависящее от него лично, чтобы именно «другое» в докладе замначальника и прозвучало!..

Но что значит выучка и умение из любого, даже самого неожиданного и неблагоприятного развития событий извлечь хоть какую-нибудь выгоду для себя!.. После совещания куратор, как ни в чём не бывало, подошёл ко мне и спокойно произнёс: «Ты должен быть благодарен нам, пацан, – пожалели тебя, не выгнали и не посадили… Но в следующий раз – смотри!..»

Ах ты, думаю… ягодка кисло-сладкая!.. Это он ставит себе в заслугу, что не сумел добить меня, что помешали ему докончить расправу! Лягушка сушённая, а балалайку в рот за редкостную доброту свою – не хочешь?!.

Но это я лишь подумал так. Вслух же – скромно поблагодарил товарища майора за проявленное ко мне внимание и отеческую заботу, пообещал сделать исключающие повторение подобного выводы из критики моих ошибок, и в дальнейшем – приложить все свои скромные силы для неукоснительного исполнения служебных обязанностей, и поступающих в связи с этим указаний руководства…

Майор, даже не дослушав, милостиво кивнул, и – двинулся прочь. Маленький, тщедушный, безжалостный – как клоп. Я смотрел ему в спину до тех пор, пока он не скрылся за дверью, и лишь теперь понял, насколько же боюсь его!.. Как он, оказывается, успел запугать меня в последние недели!.. В каждой клетке моего тела засел страх перед его колючим взглядом и неумолимо-скрежещущим голосом, перед его угрюмостью и памятливостью… Майор Онуфриенко надломил что- то внутри меня, и это со мною – на всю оставшуюся жизнь.

…Не часто, но вижу его – в коридорах райотдела и горУВД, на различных официальных мероприятиях. Меня он как бы не замечает, и ко мне не подходит. Вообще – держится так, будто и не знакомы мы вовсе. Проходит мимо серой тенью, глядя в невидимую точку прямо перед собою. Годы всё ещё не состарили его, многочисленные болячки – не подкосили, бандитские пули – не изрешетили его сухонькое жилистое тело вдоль и поперёк…

…А жаль… Чертовски жаль!..

Владимир КУЗЕМКО, специально для «УК»

P.S. Републикация материалов Владимира Куземко, возможна только с разрешения автора!