В шоке. Есть ли жизнь между реанимацией и моргом?

Противошоковый зал крупнейшего в Европе многопрофильного научного центра скорой помощи НИИ имени Н.В. Склифосовского — это последний рубеж обороны человеческой жизни. Здесь лежат самые экстренные пациенты.

 Их друзья и родственники проводят изнуряющие часы ожидания в приемном отделении. Напряженные лица мужчин, заплаканные глаза женщин. Вскакивают с узких металлических кресел, завидев человека в белом халате. Становятся в траурно-молчаливую очередь у телефона справочной. Делают все возможное, чтобы еще раз задать главный вопрос: «Доктор, ну как?!»

 —Отвечать лучше по минимуму: состояние тяжелое, прогноз неясный, нужно время, чтобы понаблюдать динамику. И лишний раз не обнадеживать, — говорит энергичный и прямой как струна врач-реаниматолог высшей категории Станислав Бадыгов. — Не раз бывало: думаешь, что больной стабилизирован, планируешь завтра перевести в отделение, сообщаешь об этом родственникам, а ночью он умирает.

Бадыгов заведует отделением за широкой белой дверью под номером 1001. На золотистой табличке при входе н­аписано: «Противошоковый зал».

Резкий щелчок — белый портал открывается. Бригада врачей «скорой», только что разгрузившейся у подъезда, вкатывает носилки. Пострадавший укутан до подбородка в голубоватую простыню. Забинтованный смуглый лоб, искривленный судорогой рот, выпученные, налитые кровью глаза. В них весь ад раздробленного, окровавленного тела, укрытого простыней.

— Открытый перелом левой голени… грудная клетка п­овреждена… перелом ребер справа… И, похоже, жидкость в животе. Вот, пощупайте, — с порога докладывают врачи «скорой».

— Позвоночник не сломан? — спрашивает Бадыгов. — Пальцами правой ноги можешь пошевелить? — обращается он к несчастному.

Тот, стоня от боли, старается, но пошевелить не может. Пальцев ног он не чувствует.

Белая дверь с щелчком закрывается.

Шок — это по-нашему

«Я в шоке!» — это манерное выражение, означающее крайнее удивление, еще недавно было в ходу, особенно у представительниц слабого пола. Загляни они в медицинскую энциклопедию, возможно, перестали бы кликать беду понапрасну.

«С оторванной рукой и ногой лежит такой на перевязочном пункте неподвижно; он не кричит, не вопит, не жалуется, не принимает ни в чем участия и ничего не требует; тело холодное, лицо бледное, как у трупа; пульс как ниточка, едва заметен под пальцем и с частыми перемежками. На вопросы окоченелый или вовсе не отвечает, или только про себя, чуть слышным шепотом, дыхание тоже едва различимо…» — читаем выдержку из классического описания травматического шока, с­оставленного нашим выдающимся хирургом Николаем Пироговым еще в 70-е годы XIX века.

Есть и другие виды этой напасти: шок психический, анафилактический, кардиогенный, шок от переутомления при истощении, шок при большой потере крови. Картина везде примерно одна и та же: повреждение организма настолько велико, что все данные природой защитные компенсаторные реакции уже сломлены, а жизненно важные функции нервной системы, дыхания, кровообращения и обмена веществ разом сбоят. Со всеми возможными последствиями вплоть до летального исхода. Если, конечно, несчастный не попал в единственный в столице противошоковый зал.

— Без перчаток к больному не подходим, — предупреждает медсестра с особо подходящим для этих стен именем Надежда. — Всех пациентов изначально считаем ВИЧ-инфицированными. Поступают они с­юда без предварительных анализов, часто прямо с улицы. А потом выясняется: у них и СПИД, и гепатит С, и сифилис… Целый букет!

Голубая простыня давно сдернута. Над поступившим пациентом ловко орудуют канцелярскими ножницами два медбрата, Алексей и Валентин.

— Леха, представляешь, сколько вещей мы с тобой попортили?

— Страшно подумать.

Они с треском режут заляпанные известью свитер и штаны потерпевшего. Выходец из Средней Азии по фамилии Ибрагимов работал на стройке где-то на юге Москвы. В это роковое утро он сорвался с крыши недостроенного дома.

Ошметки одежды опадают на кафельный пол — иначе раздеть многократно травмированного пациента невозможно. Когда тот остается совершенно голым, в руке у Валентина появляется пластмассовая трубочка.

— Вам необходимо поставить мочевой катетер. Это неприятно, придется потерпеть. Ваша главная задача — расслабить и не напрягать живот.

— Моча светлая! — кричит Валентин, чтобы слышали остальные доктора. И вполголоса сообщает мне: — Это хорошо, почки целы, меньше работы будет.

Бедолага-гастарбайтер поворачивает голову набок, его начинает тошнить. Он блюет, извиняется, плачет и снова блюет.

— Давайте шустрее! — подгоняет медбратьев доктор Бадыгов.

Этакий конвейер

Отделение рассчитано на 9 коек-каталок, которые редко бывают свободными. Чаще их количество увеличивается до 13, 15 и даже 18. Особенно во время крупных аварий, катастроф и терактов. Пожар в клубе «Хромая лошадь», взрывы в московском метро, в аэропорту Домодедово… При любых масштабных ЧС противошоковый зал — первый р­убеж обороны.

— Много крови, много работы. Контингент очень тяжелый. Вспоминать об этом как-то не хочется, — хмурится медбрат Валентин, свидетель практически всех массовых поступлений.

Он выглядит усталым и отгоняет сон кипучей деятельностью: носится от больного к больному, ставит уколы, меняет капельницы, снимает электрокардиограммы. Как и большинство молодых сотрудников, он совмещает работу в «шоке» с учебой в мединституте.

— Следующий! — бойко выкрикивает медсестра Ирина. Красивые брови слегка нахмурены, длинная русая коса из-под медицинской шапочки, тяжелый крестик на толстой цепочке и выглядывающая из ворота медицинской рубашки татуировка на полшеи. Ирина только что закончила перевязку очередного пациента и готова взяться за нового.

— Тамаррра! Ко мне!!! Тамаррра, я сказал! Сюда иди!!! — орет, вырываясь, бинтами прикрученный к кровати ­сухощавый старик семидесяти с лишним лет.

— Врачи «скорой» говорят, что дедушка выпал из окна

12-го этажа, — рассказывает Ирина, набирая в шприц успокоительное. — Но верится с трудом. Потому что у ­него вообще ничего: ни ушибов, ни царапин. Может, в мусорный контейнер упал, кто его знает… Но перед этим дедушка слишком много выпил. И теперь пребывает в делирии, то есть белой горячке. «Горячый и совсэм бэлый!»

— Тамаррра, твою мать! Ко мне!!!

Ирина делает укол, дедушка успокаивается.

Больному на соседней койке повезло меньше. Он в коме, заставлен частоколом капельниц, а изо рта торчит трубка аппарата искусственной вентиляции легких. От исходящего от него запаха спирта перехватывает дух. Как и дедушка-делирик, прежде чем попасть в Склиф, он принял лишнее. Потом спустился в метро и упал на рельсы. Край железнодорожного полотна пришелся как раз на височную долю. Расколотый, неестественной формы череп сейчас заботливо перевязывает нейрохирург. Травма несовместимая с жизнью. Через два часа этот крепкий с виду сорокалетний мужик умрет.

Отделение рассчитано на 9 коек-католок, количество которых увеличивается в разы во времена крупных аварий, катастроф и терактов. «Противошоковый зал» — первый рубеж обороны в скоропомощной системе Москвы

Рядом лежит женщина с жутко опухшим лицом и телом. На специальной горизонтальной стойке над кроватью приклеен листок с краткой историей болезни: «…найдена дома без сознания. Отравление неизвестными препаратами. Синдром длительного сдавливания мягких тканей».

Когда без чувств она скатилась с дивана на ковер гостиной, то всей массой тела придавила левую руку. Кровоснабжение конечности прекратилось, ткани стали постепенно отмирать. Родственники обнаружили ее через несколько часов, пытались поднять, перевернули на спину… Токсические продукты, образовавшиеся в раздавленных мышцах, попали в кровь и мигом разнеслись по организму. «Скорая» забрала ее уже в шоковом состоянии, с почти отказавшими почками и едва различимым дыханием.

Женщину скоро переведут в токсикологическое отделение. Левую руку спасти не удастся.

Еще двое в коме. Это экстремалы-мотоциклисты — завсегдатаи противошокового зала, как только сходит на дорогах снег. Только здесь они понимают, насколько коротка дистанция между седлом «стального жеребца» и инвалидной коляской.

— Андрей Николаевич, а ну-ка дыши давай нормально! — молодой, только закончивший ординатуру реаниматолог Илона Пак недовольно смотрит на медицинский монитор. Точнее, на показатель насыщения крови кислородом. Пациент, подключенный к монитору, слабо улыбается, шепчет из-под кислородной маски: «Буду стараться…»

— Допустим, у нас новое поступление, — рассказывает Илона. — Обычно это шоковые больные или пациенты с сочетанной (множественной. — «РР».) травмой. Ну, или те, которые находятся в критическом состоянии, но что и как с ними делать, неизвестно. Наша главная задача — вывести больного из шока и стабилизировать его с­остояние. Попутно ему проводят весь спектр анализов: определяют группу и резус-фактор крови, делают биохимию, ЭКГ, рентген, УЗИ, компьютерную томографию, а если надо — МРТ. На основании чего определяется профильность больного, и его переводят в реанимацию соответствующего отделения, будь то травматология, нейро- или ­сосудистая хирургия и так далее. Где ему сразу же оказывается дальнейшая помощь. Получается непрерывный процесс, этакий конвейер.

— А еще мы работаем на подхвате: к нам переводят пациентов из других отделений, когда там не хватает мест. В праздничные дни, например, токсика (токсикологическое отделение. — «РР») почти всегда закрыта, то есть переполнена. Наш народ слишком бурно все отмечает.

— Матушка, солнце красное, сейчас я вам помогу! — Илона подходит к бабушке, поступившей с тяжелой формой пневмонии. Бабушка старается откашляться, но еще сильнее заходится вязким удушливым хрипом. Доктор Пак берет в руки длинный капилляр и один конец подсоединяет к аппарату, похожему на тумбу на колесиках. Трубочка превращается в миниатюрный пылесос, с помощью которого сейчас будет высосана мокрота, скопившаяся в трахеях и бронхах.

Состояние Ибрагимова давно стабилизировали, а койку поставили под окном. Бедолага-гастарбайтер вцепился взглядом в облака, стараясь не замечать, как два травматолога, обезболив его поломанную голень, примеряют к ней электродрель с длинным и тонким сверлом. Со звуком, от которого цепенеет позвоночник, сверло погружается в ногу гастарбайтера в нескольких местах. Следом идут металлические шурупы, крепежи, пластинки… Нога становится похожа на запчасть от робота из фантастического фильма.

— Проблем у него еще море, — комментирует Станислав Бадыгов. — Вечером ему сделают операцию. Движение в нижних конечностях вряд ли восстановится. В лучшем случае он будет передвигаться на каталке.

Выясняется: выходцы из Средней Азии чуть ли не самые частые п­ациенты «шока».

— Их много… очень много, — говорит доктор. — Они работают в основном на стройках, тяжело травмируются и попадают к нам не то что без полиса, но часто даже без паспорта. Это большая проблема. Куда девать их после выписки, и то не всегда понятно. Работодатели от них открещиваются: травму заработал — мы тебя не знаем. Помер, не помер — нам все равно. Хорошо, у Ибрагимова родственники объявились.

«Родственники» — это толпа черноволосых людей, уже вторые сутки, и днем, и ночью, осаждающих вход в противошоковый зал.

Если бы Ибрагимов смог поднять голову, он увидел бы напротив не совсем обычного для реанимации пациента. Коленки подтянуты к груди, руки нелепо переплетены, да и все исхудалое тело напряженно скрючено. Больной Николаев был наркоманом. В последний раз под кайфом ноги его подкосились, а затылок обрушился на угол письменного стола. Несколько тяжелых нейрохирургических операций уже позади. Теперь он подключен к аппарату искусственного дыхания, а на стоящей рядом капельнице висит пакет с внутривенным питанием. Все его основные жизненные функции под контролем вечно пикающей и жужжащей аппаратуры. Специальных учреждений для подобных больных в Москве нет. Ни одного.

Мать и жена навещают Николаева два раза в неделю. Целуют в лоб, гладят ладони, протирают тело влажными салфетками для грудничков. На стойке над кроватью они прикрепили пару маленьких иконок. Долго ли им еще там висеть? И пополнят ли они груду других иконок в картонной коробке рядом с телефоном на столе у входа, ­забытых неутешными родственниками? Никто из врачей сказать не берется. А сам Николаев зажал в правом кулаке дулю. Так и лежит. Шестой месяц.

Женский день

— Прямо первое января какое-то! С утра уже несколько ножевых и ­огнестрельных, — сокрушается коллега Бадыгова из общей хирургии.

— У нас пока тихо. Всего одно поступление: попытка суицида, — Станислав Бадыгов кивает в сторону ближайшей койки.

Там постепенно приходит в себя 24-летняя девушка Ксения. Пытается пошевелиться, но со стоном отказывается от этой затеи. Вместе с дневным светом через прищуренные глаза в ее мозг проникает кромешный мрак воспоминаний. Она тихо плачет. Просто потому, что громко не может — ей очень больно.

— Сиганула с шестого этажа из-за неудавшейся любви. Молодой человек вовремя не поздравил с 8 Марта, — медбрат Николай протягивает мне историю болезни.

«Компрессионно-оскольчатый перелом тела… краевой перелом п­озвонков… ушиб спинного мозга…»

Лифтами и коридорами мы везем несчастную девушку, которая н­икогда больше не будет ходить, в общую реанимацию. Ее долгий путь к «частичному выздоровлению» только начинается.

— А любовь-то стоила того? — спрашивает Николай.

— Я… не хотела… прыгать… — всхлипывает рыжая, стриженная под ежик девушка с милым веснушчатым лицом и грозной татуировкой на правом плече.

— А чего тогда прыгнула?

— Не прыгнула… поскользнулась… не удержалась…

— Выпивала?

— Да… трезвой я бы… никогда… не сделала… — Ксения содрогается от рыданий и боли.

190 неудавшихся самоубийц поступили в Склиф в первые десять дней 2013 года. В среднем по 19 человек в сутки. Лиц до 30 лет среди них больше половины. Весной число суицидов, по статистике, возрастает

— Им скучно жить, они ничем не увлечены, — говорил мне доктор, не раз возвращавший к жизни подобных пациентов. — Единственное, что у них остается, — это извращенное нашими медиа понятие о любви. Они цепляются за него, как за палочку-выручалочку. А когда и она ломается, решают покончить с собой. Но как же они п­отом раскаиваются!.. Жуткое зрелище.

— Она еще и употребляла, — рассказывает Николай на о­братном пути. — Героин, амфетамины… Говорит, всего три месяца. Но это вряд ли. У нее гепатит С обнаружили. Чтобы заработать такой диагноз, употреблять надо гораздо дольше.

Николай — самый опытный медбрат в отделении. Трудовой стаж — «за десятку перевалило». С журналистами он не особо разговорчив, но если почувствует искренний интерес, расскажет ворох занимательных историй.

Например, о том, как они с женой держали в руках б­илеты на мюзикл «Норд-Ост» и по уже забытой причине не пошли на представление. И как потом Николай едва держался на ногах после экстренного вызова на работу, когда принимали жертв теракта. Или другая история…

— Глубокая ночь, я на обходе больных. Вдруг чувствую з­атылком чей-то взгляд. Поворачиваюсь: посреди пустого зала стоит здоровенный мужик с огромной раной живота. Сразу узнаю в нем колото-резаного, поступившего еще вечером из Бирюлева. Видимо, он внезапно пробудился и еще не успел осознать, что находится в больнице. Как танк мужик прет прямо на меня с кулаками, начинает бить и валить. Я пытаюсь его уложить. Больной явно не в себе, но мне от этого не легче! На шум сбежались доктора… С тех пор я больше люблю спокойных пациентов, особенно тех, которые в коме.

Мы возвращаемся в отделение. Илона и Станислав в­озятся с новым потерпевшим.

Опять девушка. Сидит на кровати, обхватив шею руками, испуганно смотрит по сторонам. Задыхается. На мертвенно-бледном лице следы незавершенного макияжа, на г­олове несмытая краска для волос.

— Ну-ну, потерпите немного, все обойдется, — успокаивает ее Илона, надевая кислородную маску.

— Барышня прихорашивалась и одновременно кушала оливки. Подавилась косточкой, — поясняет клинический случай доктор Бадыгов.

Чтобы определить, где именно в дыхательных путях застряла к­осточка, приходят рентгенологи. Чтобы затем извлечь инородное тело, подтягиваются со своим жутким инструментарием бронхо­скописты.

— Погодите, давайте еще понаблюдаем, — останавливает их Бадыгов. — Она ведь слюну глотает, да и дыхание постепенно нормализуется.

— Станислав Альбертович, нас больше ничто не беспокоит, — через пять минут сообщает Илона.

— Отлично! Зовите психиатра…

Жадно вдыхая полной грудью, девушка растерянно хлопает наполовину накрашенными ресницами. Из короткого разговора становится ясно: подобные проблемы случались с ней и раньше. Но стоит ей успокоиться, как внезапно образовавшийся в горле ком тут же и­счезает.

— Оливки оказались ни при чем. Это что-то неврогенного характера. Может быть, банальное самовнушение, — диагностирует Бадыгов.

Врачей противошокового зала легко отличить от докторов-консультантов, спускающихся сюда из других отделений. Последние прохаживаются меж коек, п­осматривают показания приборов, листают истории б­олезней, что-то печатают в своих планшетных компьютерах. Первые делают то же самое, только в несколько раз быстрее. Такова специфика их ремесла. Цена промедления в пограничных между жизнью и смертью состояниях слишком велика. Всего 10–12 секунд, и сознание н­авсегда покидает человека при остановке кровоснабжения мозга.

— Да что ж такое! Опять женщину везут, — переживает Илона.

Прямо перед глазами койка, на ней бездыханное обнаженное тело женщины. Ее два часа назад переехал КамАЗ. Что чувствует при таком зрелище далекий от медицины обыватель? Совершенную беспомощность и дикую панику. Но начинается мистика — команда реаниматологов берется за дело.

С треском рвутся пакеты с лекарствами и шприцами. Звенят подносимые капельницы. Пластмассовый контейнер с наклейкой «расходный материал» наполняется окровавленным инструментом.

— Международный женский день! Мадам, куда же вы перлись?! — приговаривает Бадыгов, мощными толчками выполняя искусственный массаж сердца.

Его четкие команды успокаивают. Его уверенные и точные движения завораживают. В них есть что-то от движений художника, оживляющего красками мертвенно-серый холст. Страх уходит, хочется помочь, поднести, поддержать…

— Адреналин, быстро! — командует Илона.

Медсестра Надежда подкатывает тележку с дефибриллятором.

— Заводи машину! — Станислав Бадыгов берется за элект­роды.

— Разряд!

— О, уже гораздо лучше! — следит за датчиком давления.

Через 15 минут взмыленный Николай облегченно в­ыдохнет: «Уфф… запустили сердце! А еще ночь впереди».

Женщины с инфарктом, колото-резаные мужчины, в­ыпрыгнувший с восьмого этажа 22-летний наркоман… — все это действительно будет только ночью.

А утром Станислав Бадыгов сдаст смену, смахнет усталость холодным душем и отправится… опять на работу.

— Семью кормить надо, — просто объясняет он. — Большинство из нас, и я в том числе, подрабатывают на «с­корой».

— Если судить по зарплате, моя специальность — это мое хобби, — признается мне потом один из его коллег. — Моя жизнь — сплошное хобби…

Неслучайные люди

— Да, со Станиславом Альбертовичем нам всем повезло. Каждый день в семь ноль-ноль он в отделении. Плюс дежурства и вторая работа. Всех больных помнит, всегда активный и в здравом уме. Мне иногда кажется, что их на самом деле двое братьев-близнецов, — расхваливает шефа Игорь Аканов, хотя энергичности ему самому не занимать. Худощавый бородатый 31-летний доктор Аканов в свободное от работы время колесит по московским улицам на реанимобиле, а дома его ждут любимая жена и четверо детей.

Цена промедления в пограничных, между жизнью и смертью, состояниях слишком велика. Всего 10-12 секунд, и сознание навсегда покидает человека при остановке кровоснабжения мозга

— Вообще, пятьдесят процентов моей любви к работе — в коллективе. Иду на работу как к себе домой. Мы не рядимся, кому что делать, е­здим вместе отдыхать и не даем друг друга в обиду. Не то что товарищи вот этого студента.

Аканов смотрит на лежащего в полуобморочном состоянии молодого человека с перебинтованной головой и изувеченным лицом. Н­есколько часов назад учащийся знаменитого столичного вуза полез разнимать повздоривших приятелей. Но в Склиф доставили только его одного.

Я расспрашиваю Аканова, в чем секрет сплоченности коллектива докторов «шока». Оказывается, в ускоренных темпах естественно-профессионального отбора.

— Наши обязанности — нечто среднее между хирургией и тера­певтией. Как терапевты мы должны ставить правильные диагнозы и уметь строить отношения с пациентами, их родными, врачами из других отделений и, естественно, между собой. Как хирурги — уметь работать руками. Если у тебя не получается, твои пациенты будут все ч­аще и чаще умирать. При нашей высокой динамике п­оступлений это видно сразу. Случайные люди здесь не задерживаются.

15.00. Дежурство доктора Аканова проходит в спокойном режиме. Кроме избитого студента отделение пополнилось дедушкой с гангреной обеих конечностей и прыгнувшей под поезд метро полусумасшедшей дамочкой. Дамочка отделалась легкой контузией, счастливо угодив в углубление между рельсами. Через час вертолет МЧС привозит из ближайшего Подмосковья пострадавшую в ДТП женщину с переломанными ребрами и разорванной селезенкой. Короче, рядовые, н­ичем не выдающиеся поступления.

— Этот пассаж читатель может не понять, — сомневается Аканов. — По крайней мере моя жена не всегда понимает. «Как ты можешь в­аляться на диване, когда у нашего ребенка температура?!» — кричит она иногда. «Дорогая, успокойся, он же не умирает», — отвечаю. И дорогая хватается за голову.

— Люди… люди… где вы? — доносится из глубины зала.

Игорь направляется к койке седовласого старика, несмотря на преклонный возраст, довольно мощного телосложения. По мере приближения доктора старик вдруг начинает срывать с себя капельницы и орать благим матом.

— Зачем эти трубки?! Зачем эти капли?! Люди, помогите! Фашисты! Фашисты кругом!!!

Старик пытается встать и убежать. Аканов резко укладывает его обратно на койку.

— Мишу позовите!

Появляется медбрат Михаил — короткая бородка по периметру квадратного подбородка и фигура как у нападающего из американского футбола. Одним только внешним видом он успокаивает больного. Раньше Михаил был фельдшером в элите «скорой помощи» — спецбригаде по перевозке психбольных.

— Здесь работать немного тоскливее, — откровенно признается Михаил. — Замкнутое пространство, как в банке. Одни и те же лежат. Ну, привозят иногда интересных. А на «скорой» — разнообразие! Едешь на вызов и еще не знаешь: то ли в тебя сегодня кислотой брызнут, то ли ножом пырнут, то ли из винтаря пальнут. Это спасает. От депрессии. С другой стороны, тут реально хороший коллектив. Чувствуется, все врачи в молодости и горшконосами санитарили, и медбратьями пахали. Не то что некоторые — сразу после института приходят и давай умничать!

К сожалению, Михаил удаляется, чтобы отвезти на МРТ очередного больного. Как раз в это время у старика начинается повторный приступ сумасшествия.

— Вся больница! Вся больница решила меня уничтожить! Фашисты! Стрелять! По вам стрелять надо!!

Игорь, я и еще один медбрат (с габаритами не в пример Михаилу) пытаемся удержать старика на кровати. Аканов колет успокоительное.

— Перестаньте! Перестаньте ставить на мне опыты! Лю-ю-юди-и-и!!! Где вы-ы-ы?!! — не унимается старик. Он на секунду замирает, потом делает резкий рывок и… глубоко вцепляется зубами в предплечье Аканова.

Доктор терпит и продолжает делать свое дело: еще раз вводит шприц с белесой жидкостью в вену буйного пациента.

— Дед, больно, отпусти! — доктор терпит из последних сил.

Старик быстро слабеет.

— Люди-люди… перестаньте… — тело мякнет, голова о­ткидывается на подушку.

На все отделение раздается мирный богатырский храп.

— А знаешь, почему так произошло? — раздраженно спрашивает Аканов с уже перебинтованной рукой. — П­отому что дедушка не наш пациент. Он должен лежать в отделении по профилю своего заболевания, в тихой ­палате с приглушенным освещением. Но там нет мест, и он лежит у нас, где постоянный шум и всегда горит свет. И постепенно сходит с ума! А почему нет мест? Да потому что больниц не хватает, а те медучреждения, что с начала 90-х построили или реконструировали, не покрывают нужд мегаполиса, население которого в­ыросло в полтора-два раза! Склиф, напомню, единственный скоропомощной институт в столице.

С национальными особенностями организации медицины Аканову предстоит войти в клинч еще раз после полуночи.

— Мне подойти к пациенту и сказать: «Вам скоро умирать» или как? — Игорь разговаривает по телефону со старшим врачом оперотдела по Москве.

— Понятно, — кладет он трубку.

— Мне предлагают обследовать больного, которого на самом деле н­ужно срочно брать на операционный стол, — доктор встает

из-за с­тола. — Ладно, поехали на КТ. Есть надежда, что диагноз не подтвердится.

Речь идет о новом пациенте, поступившем переводом из другой больницы, где у него диагностировали «расслоение аневризмы грудного отдела аорты». Тяжелое и довольно редкое заболевание, при котором нарушается строение стенок главной и самой большой артерии в организме человека. По непонятным еще науке причинам стенка аорты расслаивается, образуется так называемый ложный кровяной ход, и кровоснабжение нижних конечностей, почек, спинного мозга… постепенно прекращается. Все увеличивающееся поперечное давление в какой-то момент приводит к разрыву артерии. Выживают лишь 20–30 процентов пациентов, даже если они вовремя доставлены в больницу.

Кардиохирург разводит руками:

— Бардак какой-то… Мы еще вчера сообщили в оперативный отдел, что профессор, специализирующийся по данному вопросу, сейчас за границей, на международном симпозиуме.

— «Ничего не знаю, у меня написано, что Склиф сегодня дежурит по аневризмам» — так мне ответили в оперотделе, — говорит Аканов. — Хотя, по идее, сказать должны были примерно следующее: «Сейчас мы быстренько найдем другого специалиста и пришлем его к вам. Готовьте операционную».

Мы отвозим больного в кабинет компьютерной томографии. Уроженец Западной Украины, по профессии сантехник, он просит позвонить жене. Аканов дает свой мобильный.

— Жуткая ситуация, мы фактически смертника везем, — говорит Игорь шепотом. — Несколько лет назад я такого же на КТ привез. Он улыбался, с медсестрами заигрывал, потом вдруг вскрикнул — и все.

Пациент помещен на лежанку томографа. Мы стоим перед широким монитором. В черно-белых тонах появляются очертания грудной клетки, белых позвонков, темного сердца. Над ними серое неправильной формы пятно.

— Это аорта. Видишь, как расширилась? Плохо.

Аканов вновь начинает бомбардировать звонками оперотдел, ставит в известность администрацию института.

Уже завтра «смертника» переведут в другую больницу, где успешно прооперируют. Сантехник с Западной Украины стремительно идет на поправку.

— Когда такие чудеса случаются, они укрепляют. Хотя бы веру в то, что все не так безнадежно в нашей медицине, — грустно улыбается Игорь.

Для сотрудников склифовского «противошока» существует еще один разряд укрепляющих чудес — когда пациент их специально разыскивает, чтобы сказать элементарное спасибо. Тяжелые «шоковые» больные выздоравливают в других отделениях. Их благодарность достается другим специалистам. О людях, вырвавших их из когтей смерти, они зачастую не помнят.

Фото: Игорь Гаврилов для «РР»

Автор: Даниил Ильченко, Русский репортер №26 (304)

 

Tweet