Каково обычному человеку пытать кого-то?
Пытать кого-то непросто, подвергать живого человека пыткам очень тяжело для всякого, кроме настоящих психопатов. В книге «None of Us Were Like This Before» журналист Джошуа Филлипс рассказывает истории американских солдат в Ираке, которые мучили и пытали пленников. Когда они уходили с войны, их преследовало постоянное чувство вины, а отсюда и стрессовое расстройство, и злоупотребление психоактивными веществами. Суицид — не редкость.
Большинство считает, что пытать другого человека — что-то, чем могут заниматься лишь немногие. Пытка водой требует применения механической фиксации человека — возможно, лишь после борьбы — кроме тех случаев, когда жертва подчиняется добровольно. Хлопать по лицу или бить другого человека, вызывать перепады температур, применять электрический ток — для всего этого нужен тот, кто сразится с жертвой и подчинит ее, достигая таких уровней физического контакта, которые нарушают все нормы межличностного взаимодействия.
Каково обычному человеку пытать кого-то — например, электричеством — даже до смерти? В, пожалуй, самых известных экспериментах по социальной психологии Стенли Милгрэм из Йельского университета изучал условия, при которых обычные люди готовы были подчиняться указаниям кого-то авторитетного и пытать человека на электрическом стуле. История этих экспериментов рассказывалась неоднократно, но стоит обсудить их еще раз, потому что даже по прошествии 40 лет и множества успешных имитаций они все еще шокируют общественность, потому что люди даже сейчас с готовностью подчиняются требованиям властей.
Милгрэм пригласил рядовых граждан в его лабораторию для исследования эффектов пытки на обучение и запоминание. Исследуемых представили другому участнику и сказали им, что этого человека будут бить электрическим током каждый раз, когда он будет забывать заданные ему слова. Испытуемый же — на самом деле, актер, который в ходе эксперимента не испытывал боли или же малейшего дискомфорта — был помещен в комнату и подключен к муляжам электродов.
Актер связывался с испытуемым с помощью двустороннего динамика. Тот сидел в соседней комнате перед большим ящиком с цифровой шкалой. Испытуемому говорили, что это «устройство» отвечает за подачу напряжения от 0 до 450 вольт. Вокруг шкалы были расположены различные индикаторы, придающие ящику устрашающий вид. Экспериментатор (уважаемая личность), ученый в белом халате, давал указания ничего не подразумевающей «жертве»: нужно подавать разряд каждый раз, когда актер делает ошибку, и с увеличением напряжения будет расти и угроза его здоровью.
Перед началом эксперимента Милгрэм просматривал протоколы других исследований. Полагалось, что подавляющее большинство и близко не подойдет к наивысшим величинам: они прекратят наращивать напряжение задолго до достижения стрелкой высшего уровня. Тем не менее, Милгрэм обнаружил, что около двух третей участников теста и вовсе поднимались до максимального уровня. Когда испытуемый проявлял признаки беспокойства, ученый произносил заготовленные фразы, вроде «Эксперимент требует, чтобы вы продолжили». Простых фраз и предложений от такого авторитетного лица в условиях лаборатории было достаточно, чтобы побудить человека к действиям, которые в реальном мире были бы приняты за признаки психопатии и отсутствие сочувствия.
Какой урок мы можем извлечь из этих экспериментов? Если авторитетное лицо дает отмашку, люди готовы причинить другому человеку кажущуюся невыносимой боль по таким банальным причинам, как, скажем, неспособность вспомнить слова из списка.
Результаты опыта Милгрэма были выдающимися и привели к буму исследований по психологии подчинения. В период с 1968 по 1985 годы было проведено 18 успешных экспериментов подобного рода, а несколько совсем недавних заслуживают подробного разбора.
В 2010 году, например, психологи Михаэль Дамбрун и Элиз Ватинэ в университете Блеза Паскаля во Франции не использовали разного рода уловок: участников уверяли в том, что человек в комнате — актер, симулирующий получение ударов током. Тем не менее, некоторые результаты выделяются: участники проявляли меньше беспокойства и сострадания к «актеру» североафриканского происхождения. А участники, которые проявляли высокие уровни авторитаризма и гнева, чаще проявляли также и высокие уровни подчинения.
Следующий эксперимент по мотивам работы Милгрэма был проведен в 2014 году Лораном Бегом из Гренобльского университета и его коллегами, которые перенесли парадигму Милгрэма в сеттинг телевизионного игрового шоу. Проверены были три состояния: «стандартное состояние по Милгрэму», когда указания дает авторитетный человек; состояние «социальной поддержки», в котором подставное лицо вмешивается в ход эксперимента с требованием прекратить его, поскольку это аморально; и ситуация «вывода главного», в котором ученый уходит, оставляя участников самих решать, стоит ли продолжать. 81% подчинения в первой ситуации, но лишь 28% — в последней.
В дальнейшем команда обнаружила две личностные концепции, связанные с подчинением: послушность и добросовестность. Эти две черты характера могут влиять на желание или же нежелание принимать участие в программе принудительного допроса и пытки. Занимательно, что подопытные более бунтарского нрава (например, забастовщики), как правило, применяли меньшие уровни напряжения.
Работа Милгрэма и последующие репликации — не единственные исследования по выявлению потенциальных психологических механизмов мучителя. В начале 1970-х психолог Филипп Зимбардо провел эксперимент для исследования того, что произойдет, если взять людей — в данном случае, студентов-психологов — в совершенно случайном порядке, разделить их на «узников» и «охрану», а затем поместить их в «тюрьму» в подвале психологического отделения Стэнфордского университета. И вновь наблюдались интересные эффекты в поведении. Импровизированные охранники стали, во многих случаях, очень авторитарными, а узники — весьма пассивными.
Эксперимент, который должен был продлиться две недели, был прекращен спустя шесть дней. Охрана стала оскорблять заключенных и использовать деревянные дубинки как символ статуса. Они носили зеркальные солнечные очки и одежду, которая выглядела как одежда реальной тюремной охраны. Заключенные же, напротив, были одеты в тюремную одежду, назывались по числам, а не по именам, и носили цепи на лодыжках. Охранники проявляли садистские признаки примерно в трети случаев. Они изнуряли узников физическими упражнениями, которые придумали в качестве наказания, не позволяли им пользоваться туалетом и отбирали матрацы. Заключенные за несколько дней до этого были однокурсниками охранников и не были виновны в совершении преступлений.
Этот сценарий привел к тому, что Зимбардо назвал деиндивидуализацией, в процессе которой люди могут отождествлять себя со своей ролью и проявлять поведение, не характерное им самим и расходящееся с их этическими установками. Эти эксперименты подчеркивают важность контекста организации как фактора влияния на индивидуальное поведение, и показывают, как контекст может стать причиной подавления индивидуальных и общепринятых склонностей людей.
Вся эта история, которая вытекает из экспериментов Милгрэма о подчинении и тюремных экспериментов Зимбардо, бросает вызов наивным психологическим взглядам на человеческую природу. Согласно таким взглядам, можно предположить, что люди имеют внутренний моральный компас и набор моральных установок, и что эта конструкция управляет поведением, независимо от обстоятельств. Формирующаяся позиция, однако, гораздо более сложна. У людей, может, и есть свой «моральный компас», но они способны перешагивать через свои убеждения и сурово наказывать других, когда присутствует важная фигура или этого требуют обстоятельства.
Как показывает опыт, множество людей, которые занимаются пытками, очень расстроены тем, что делают, а некоторые, если не многие, платят высокую психологическую цену. Почему это так?
Люди — существа, способные к сочувствию. За редким исключением, мы способны имитировать внутренние состояния, которые испытывают другие люди; причинить боль или стресс другому человеку немало стоит и нам самим.
Те из нас, кто не являются психопатами, не деиндивидуализированы и не действуют по поручению важной персоны, имеют неплохой потенциал для обмена опытом с другим человеком — для эмпатии. За последние 15–20 лет нейробиологи добились значительных успехов в понимании того, как работают зоны мозга, ответственные за эмпатию. Какая, к примеру, разница между тем, сам ты испытываешь боль или смотришь, как ее испытывает другой человек? Что случается в нашем мозге, когда мы видим страдания и боль другого человека, особенно кого-то, с кем у нас близкие отношения?
То, что должно быть одним из самых значительных результатов в визуализировании головного мозга, теперь неоднократно наблюдалось: когда мы видим человека, испытывающего боль, матрикс нашего мозга активизируется таким образом, как если бы мы сами переживали подобные болевые стимулы (без сенсорного ввода и моторного вывода, так как мы не испытываем реального воздействия на тело). Эта ключевая реакция заключается в резком вздрагивании и страдании, которые мы испытываем, глядя, как кто-то получает травмы.
В 2006 году Филипп Джексон из Университета Лаваля (Квебек) и его коллеги изучили механизмы, обусловливающие то, как мы чувствуем собственную боль в сравнении с тем, как мы чувствуем боль другого человека. Команда начала с наблюдения, что боль других часто провоцирует просоциальное поведение, такое, как утешение, что естественно, но в ситуации с пыткой такое поведение должно активно подавляться. Исследователи предложили сравнить обычные болезненные ситуации, такие как прищемление пальца дверью, с изображением протезов, застрявших в дверных петлях. Испытуемых просили представить эти ситуации с точки зрения самого себя, другого человека и протеза. Они обнаружили, что болевые матриксы активизируются как в ситуации с самим собой, так и с другим человеком. Но определенные зоны мозга, такие как соматосенсорная кора, передняя поясная кора и островок мозга, различали себя и другого человека.
Другие эксперименты были сфокусированы на вопросах сострадания. В 2007 году Мииамаария Саарела из Хельсинкского технологического университета и ее коллеги исследовали суждения испытуемых об интенсивности страданий человека с хроническими болями, который добровольно провоцировал и затем усиливал боли. Они обнаружили, что активизация мозга наблюдателя зависела от его оценки интенсивности боли по чужому лицу, а также соотносилась с его собственной оценкой сострадания.
Исследования такого рода показывают, что люди весьма способны на сочувствие боли другого человека и что механизмы, благодаря которым они так себя ведут, так или иначе связаны с механизмами мозга, которые активизируются, когда кто-то испытывает боль; но дополнительные системы участвуют в различии собственной боли и боли другого человека. Другими словами, в состоянии сопереживания люди не испытывают слияния своего состояния с состоянием страдающего. Мы все же различаем границу между собой и другим.
Эмпатический барьер изучался в гениальном комплексе экспериментов о сущности пыток, проведенном в 2011 году Лораном Нордгреном и его коллегами из Северо-Западного Университета, Иллинойс.
Целью первого эксперимента было изучение влияния одиночного заключения. Исследователи стимулировали «социальную» боль, которую индивиды ощущают, когда их исключают из социальной активности или их способность к отождествлению притупляется окружающими. Для этого была использована онлайн-игра с мячиком и якобы двумя другими игроками; на самом же деле она работала совсем по-другому. Объекты находились в одной из трех ситуаций. В неболевом варианте им подавали мячик в трети случаев, что приводило к полным вовлеченности и равенству в игре. В варианте социальной отчужденности/боли им подавали в одном случае из десяти, что якобы изолировало их от игры с двумя с другими игроками и вызывало у них боль от социального неприятия. Контрольные объекты не играли вообще.
Потом исследователи провели еще один эксперимент, на первый взгляд не связанный с предыдущим. Объектам описали порядки одиночного заключения в американских тюрьмах и попросили оценить их жестокость. Как и предсказывали ученые, группа социальной боли сочла одиночное заключение более суровым, чем неболевая и контрольная группы, и испытуемые из этой группы были в два раза более склонны сопротивляться продолжительному одиночному заключения в тюрьмах США.
Во втором эксперименте использовался факт усталости самих испытуемых чтобы понять, влияет ли это на их суждения о депривации сна (недостаток или полное отсутствие удовлетворения потребности во сне — прим. Newoчём) как методе допроса. Участники были студентами заочного отделения бизнес-школы.
Они работали на полную ставку и были обязаны посещать занятия с шести до девяти часов вечера. Такая группа дает преимущество: в ее пределах можно манипулировать усталостью людей, давая им измерять ее уровень в начале трехчасового занятия и в его конце. Как и следует ожидать, после рабочего дня и тяжелого занятия в вечерней школе студенты очень устают. В начале занятия половину студентов попросили оценить суровость лишения сна как метода допроса. Другую половину попросили оценить ее к концу занятия, когда их усталость уже достигла высокого уровня. Исследователи обнаружили, что «уставшая» группа посчитала депривацию сна куда более болезненной, чем «бодрая».
В третьем эксперименте участники поместили ведомую руку в воду со льдом, одновременно заполняя опросник о тяжести боли и этичности использования холода для пыток. Объекты из контрольной группы поместили свои руки в воду комнатной температуры, пока заполняли опросник. Третья группа поместила руки в холодную воду на десять минут, занимаясь несущественным делом, а потом заполнила опросник без руки в воде.
Прямое воздействие холода оказало поразительный эффект на мнение испытуемых о болезненности холода и его использовании для добычи информации. Если вкратце — исследователи нашли эмпатический барьер. Десятиминутное воздействие холода перед ответом на вопросы также выявило эмпатический барьер, что заставило усомниться во мнении, что испытавшие боль от допроса в прошлом — к примеру, подвергнутые ему при обучении дознаватели — лучше способны оценивать этичность своих методов.
В последнем эксперименте одной группе испытуемых пришлось три минуты стоять на улице без верхней одежды, при температуре, близкой к нулю. Испытуемые из второй группы поместили руку в теплую воду, а из третьей — в очень холодную. Потом каждой группе поручили оценить рассказ о наказании холодом в частной школе. Исследователи установили, что участники групп с холодной погодой и ледяной водой выше оценили боль, и едва ли они поддержат наказания холодом.
Все эти эксперименты служат одной цели: доказать, что сторонники силовых методов допроса обычно не имеют личного опыта пыток. Одобряющие пытки профессорá не используют дыбу, чтобы побудить студентов переписывать пропущенные лекции. Те, кто рассуждает о пытках, не несут ответственности за их непосредственное проведение. Судьи не покинут безопасное и уютное здание суда, чтобы лично пытать обвиняемого водой. А политики не выйдут из безопасных и уютных кабинетов, чтобы днями не давать пленному уснуть.
Памятка дознавателя Torture Memos, созданная для консультирования ЦРУ и президента США по вопросам «продвинутых методов пыток», включает в себя обширную дискуссию о пытке водой и показывает, как быстро может образоваться эмпатический барьер. В памятке отмечается, что пытка запускает невольную веру в утопление и что ее можно повторять, но каждый подход не должен длиться дольше 20 минут. Можно провести кучу арифметических вычислений, чтобы рассчитать, сколько воды и с какой интенсивностью нужно лить человеку на лицо, чтобы вызвать чувство утопления. Воду можно лить из шланга, кувшина и бутылки — вариантов масса, если учесть людскую изобретательность и слабую ответную реакцию во время периодических «ложных утоплений», как это мягко называют в Torture Memos.
Тем не менее, в этой памятке упущен один момент: задержанного удерживают в «состоянии утопления» в течение 20 минут. Существует литература, посвященная опыту пребывания на грани жизни и смерти, из которой нам известно, что все происходит быстро. Человек теряет сознание и либо погибает, либо оказывается спасен и приведен в чувство.
Здесь же нет возможности для облегчения страдания таким образом. Человек испытывает опыт продолжительного, рефлексивного 20-минутного переживания предсмертного состояния, которое дознаватели не в силах контролировать и в течение которого они рассчитывают также направленно выудить определенную информацию, хранящуюся в долгосрочной памяти. Однако затем мы читаем в памятке, что «даже если внимательно проанализировать устав, чтобы разобраться с правильной трактовкой понятия „страдание“, утопление можно счесть не причиняющим тяжелые страдания»
Здесь мы видим глубокую нехватку воображения и эмпатии: по меркам любого здравомыслящего человека быть подвергнутым 20-минутному рефлексивному переживанию предсмертного состояния с осознанием того, что таких сеансов будет несколько, — это долгосрочное страдание. Принимаемая позиция — восприятия себя как третьего лица, сосредоточенного исключительно на собственных действия.
В этом контексте утопление — это безусловно «контролируемая опасная ситуация», созданная человеком, который реализует эту пытку. Несмотря на это, для жертвы это не будет «контролируемой опасной ситуацией»; это будет опыт околосмертного переживания, продолжающийся 20 минут и сопровождаемый удушьем и отсутствием возможности отключиться или умереть. Связь между ощущениями человека, совершающего пытку, и человека, который ей подвергнут, намеренно смещена.
Можно ли представить эту спутанность мозга на схеме? В 2006 году Джон Кинг из Университетского колледжа Лондона вместе со своими коллегами использовал в рамках исследования видеоигру, участники которой могли выстрелить в нападающего человекоподобного пришельца, помочь человеку, наложив повязку, пристрелить раненного человека, либо оказать помощь нападающему пришельцу.
Игра происходила в виртуальном трехмерном пространстве, состоявшем из 120 одинаковых квадратных комнат. В каждой комнате находился инопланетный агрессор или пострадавший человек. Участники должны были поднять предмет, лежащий у двери, и использовать его соответствующим образом. Это мог быть либо бинт, позволявший оказать помощь, либо пистолет, при помощи которого можно было выстрелить в того, кто находится в комнате.
Стрельбу по людям участники оценили как «относительно беспокоящую», но стрельбу по пришельцам они назвали «не беспокоящей» совсем. В то же время, как выяснилось, оказание помощи раненному человеку воспринималось ими как настолько же беспокоящее, как и стрельба по инопланетному агрессору.
Общая картина, которую удалось получить на основе этих данных, удивительна: при совершении действий, обусловленных определенным контекстом, будь то оказание помощи человеку или стрельба по инопланетянину, задействовались одни и те же нервные цепи (миндалевидное тело: медиальная префронтальная кора). Это говорит о том, что проявление соответствующего поведения в зависимости от обстоятельств, имеет общее происхождение, по крайней мере в мозге.
Из этого открытия следует менее очевидный вывод, о котором мы подозревали изначально: в мозге есть система, отвечающая за особую функцию — понимание поведенческого контекста, в который мы оказываемся погружены, и дальнейшую организацию поведения, которое бы вписывалось в этот контекст. В данном случае с контекстом все просто: уместно будет и помочь человеку, и защититься от агрессии нечеловека.
Отношения между допрашиваемым и совершающим допрос неизбежно будут развиваться с течением времени. Вопрос в том, принесет это пользу или вред. Возникновения связи было бы можно избежать, назначая дознавателями людей с низким уровнем эмпатии или постоянно меняя проводящих допрос, чтобы они не успевали установить какие-либо отношения с допрашиваемыми.
Проблема, разумеется, заключается в том, что эта стратегия упускает важнейший аспект человеческого общения, а именно — стойкую предрасположенность к установлению связей и способность находить общий язык с другими, воспринимая их как людей и уважая в них личность. Это, в свою очередь, понизит эффективность допросов.
Допрашиваемому станет даже проще участвовать в этой игре, поскольку он сможет, к примеру, рассказывать разным людям разные версии событий и каждый раз давать новые ответы на вопросы. В результате станет сложнее выявлять достоверную информацию. Показательно, что психике допросчиков с высоким уровнем эмпатии наносится впоследствии особенно сильный ущерб. Корреспондент The New York Times Джеймс Риcен в своей книге «Любой ценой» (Pay Any Price), вышедшей в 2014 году, описывает мучителей как «контуженных, лишенных всего человеческого. Их переполняет стыд и чувство вины… Они страдают из-за моральных травм».
Возникает закономерный вопрос: почему эта моральная и психическая травма возникает у солдат, чья главная задача, в конечном счете, — убивать других? Одним из ответов может быть то, что тренировки, моральные идеалы и кодекс чести солдата призывают убивать тех, кто может убить его самого. Умышленное нападение на беззащитных (как происходит во время пыток), напротив, противоречит всему, к чему обычно призывают солдат. Абсолютное нарушение правил и установок влечет за собой возникновение отвращения, в данном случае, вероятно, преимущественно к себе.
Это может объяснить, почему когда пытка узаконена, она становится прерогативой эгоистичной, автономной, властолюбивой самопровозглашенной группы людей, ютящейся в секретных министерствах и тайной полиции. В этих условиях социальная поддержка и вознаграждения способны смягчить возникающие крайности в поведении, а действия совершаются вне поля зрения общественности. Если пытки совершаются при демократии, невозможно найти такое секретное общество товарищей-палачей, которые бы утешили, поддержали и вознаградили.
Участие в физических и эмоциональных атаках на беззащитных, выбивание бесполезных признаний и сомнительной информации — это унизительный, изничтожающий и бесполезный опыт. Психологическое расстояние здесь можно измерять вдоль руководящей цепочки, от приказа «несведущего» начальства перейти к пыткам до «утраты душ» для рядовых сотрудников.
Tweet