Николай, боцман: про море, про рынду, про кругосветку и про профессию боцмана

Николай Михайлович Козлов — старший боцман парусника «Седов». Этот четырехмачтовый барк — самый большой в мире парусный учебный корабль. Его спустили на воду в 1921 году в Германии, после войны передали в собственность СССР, а после распада Союза перегнали из Риги в Мурманск. Незадолго до этого Николай Козлов и стал членом команды «Седова».

 Про море

У меня два старших брата стали моряками. Один, ныне покойный, погиб в море, ходил в торговом флоте, второй — в рыбном. И я, глядя на них… Я сначала поступил учиться в Гомельский университет на исторический факультет, а потом, не закончив первого курса, ушел в море. История осталась как хобби всего лишь. Ушел на рыбный флот, на Рижскую базу тралового флота. Потом перевелся в Балтийский отряд учебных судов, который был при этой базе, и в этом Балтийском отряде, в который входил и «Седов» в свое время, дальше продолжал работать. И так цепочка событий привела меня на «Седов».

Фото: Ацамаз Дзиваев/PublicPost

Про профессию боцмана

На парусного боцмана у нас нигде не учат. Я учился просто на боцмана в 1985 году, в Риге, работая на промысловых судах. На парусного боцмана — уже методом практики, проб и ошибок. Так же как не учат сейчас на парусных моряков, хоть это профессия своеобразная, отличается от моряков, которые ходят на торговом флоте.

Боцман — это работа, требующая своеобразного характера. Даже из старых моряков не все боцманами потянут. Надо быть жестким по отношению ко всем, даже к друзьям, жестким по отношению к работе, но в то же время дипломатичным с теми же старыми моряками. Если брать наш парусник — надо знать хорошо парусное вооружение, рангоут, такелаж, знать устройство корабля, не теоретически, а практически проползти по всем трюмам, коффердамам, по всем танкам, междонным и балластным, знать, где какое расположение этих танков, что они собой представляют, где какие проблемы возникают. Когда пройдешь не один ремонт на этом корабле, все болячки его узнаешь, все проблемы, тогда, наверное, будешь боцманом.

Про команду

Молодежи, к сожалению, довольно мало сейчас приходит на флот, на парусники, тем более на наш парусник. Весь вопрос — в зарплате. Те, у которых где-то романтика есть, которые пришли, попробовали — те остаются. Если брать палубную команду, у нас 70 процентов работают уже более десяти лет. Я работаю здесь уже 24-й год.

Палубная команда у нас, по сути дела, постоянная. У нас если меняются, то один-два человека, и все. Вот сейчас, допустим, ремонт будет, на ремонт придут новые моряки, потому что старые должны уйти в отпуск. Если освободится какое-то штатное место после ремонта, то из этих моряков, которые будут на ремонте, кто-то пойдет на это штатное место, но пойдет лучший, конечно.

Если он работает у меня, допустим, в палубной команде, то я сам к нему присмотрюсь, потом со старпомом и с капитаном решаем, брать его или не брать. Вот так и подбирается команда. Некоторые приходят, рейс отбыли — и уходят. Кому-то нравится ходить в торговом флоте, кому-то в рыбаках, кому-то непривычны паруса, не могут освоить. По-разному. Но были два случая, когда бизнесмены побыли туристами, после этого сделали себе морские документы, и у них бизнес отдельно, а в море ходят как моряки и работают.

Если уже курсанты сейчас приходят, то они знают, что им необходимо, какая их жизнь впереди ждет, что им надо набрать плавценз, получить хорошую рекомендацию, чтобы где-то пойти на другие корабли работать. Не так, как раньше приходили: вот я эту практику здесь пройду, а потом буду на гитаре играть в «Полярных зорях». Сейчас по-другому подходят, более практично. Романтика приходит потом — многие курсанты пройдут здесь практику, уйдут, а через год, через два встречаешь: «Николай Михайлович, как хочется обратно на корабль прийти», — а возможности уже нету. Может быть, в этом и есть романтика.

Про рынду

В 60-70-е судно долго стояло на восстановительном ремонте в Кронштадте. Решался вопрос, оставить его или порезать на иголки. Сто капитанов дальнего плавания и профессоров мореходных училищ написали письмо в ЦК партии о том, чтобы его сохранить. Но пока все это решалось, судно, по сути дела, разбандарили. Не то что колокол, фок-рею потеряли где-то в переходах с одной стоянки на другую.

У нас фок-рея новая, ее в те времена изготовили по образцу. И, естественно, колокол тоже куда-то исчез. На кронштадтском заводе много военных судов стояло, и какие-то детали оттуда, с военных судов, которые списывали, приобретали. Но колокол не могли приобрести и решили стащить. Был такой старший боцман Якубович, он присмотрел колокол с пожарной каланчи на морском заводе. Колокол этот был церковный. Выбрали они выходной день и начали снимать колокол.

Проходит директор завода, и сразу же вопрос: «Что вы здесь делаете?» А боцман такой острый на язык был, находчивый, он говорит: «Да начальник цеха приказал колокол снять, вот снимаем в выходной день, а он платить не хочет». А для любого директора завода вопрос оплаты — это проблемный вопрос. Он: «Снимайте, снимайте, все заплатит». И быстро ушел от разговора. Не успел директор уйти — начальник цеха идет: «Что вы делаете?» — «Да директор завода приказал колокол снимать.

Вот снимаем…» — «Снимайте, снимайте». Так колокол сняли. Если посмотреть на него, у него чисто церковная обводка. Там, как говорят, была вязь еще, надпись церковная, ее на токарном станке спилили. Голос у колокола был очень красивый, а потом, когда просверлили и надпись «Седов» прибили, то есть нарушили конструктивно сверлением колокол, немножко изменился голос не в лучшую сторону. А так — церковный колокол на носу судна.

Про капитана Митрофанова и сигареты

Петр Сергеевич Митрофанов много лет был капитаном, благодаря его стараниям судно это и сохранено. В начале 90-х он умер, его кремировали и по завещанию прах передали на судно, чтобы мы захоронили его в Южном Бискае. Координаты он сам указал. Прах находился в каюте, в урне, а мы длительное время не могли выйти, не получалось у нас по рейсам. А потом вышли, шел переход в Средиземку, проходили мы Бискай.

Перед этим штормило, а вот в день захоронения — успокоилось, такая штилевая погода, море зеркальное было. Шлюпку смайнали, траурный митинг, все, произвели захоронение. После этого снялись, дальше пошли. Ночью немножко приштормило, а с утра, где-то часов в 10, ажиотаж по палубе пошел — сигареты поплыли. Вдруг по морю плывут пачки сигарет, блоки, коробки проплывают. И все начали ловить сигареты. А это 1991 год, сами помните, проблемы какие были в государстве — и с сигаретами тоже.

Ну мы смайнали катер и начали коробки собирать по морю. Встали в дрейф, коробки, которые проплывали, пытались поймать, вообще всем интересно было. Наловили сигарет. На каждого человека на борту, независимо от того, курит он, не курит, на членов экипажа, туристов, курсантов вышло по 12 блоков сигарет «Винстон», американских. И мы говорили между собой, что Петр Сергеевич был заядлый курильщик, и как мы прах его захоронили, так он нам в благодарность за это сигареты отправил, как подарок.

Про кругосветку

Я первый раз в кругосветном плавании. Так все приходилось по своим морям ходить.

Здесь буквально каждый заход своеобразен. Корабль везде вызывал очень большой интерес, много людей хотели посетить корабль. А мне вообще каждый заход, буквально какой ни взять, много впечатлений приносит. Каждый город своеобразен. Та же Манила, которая кажется суетным и грязным городом, тем не менее, интересная. Трудно сказать, какой лучше. Самое экзотическое впечатление — это, конечно, Таити. По чистоте и порядку — это Нагасаки. Гонконг — огромный мегаполис, сжатый со всех сторон, красивый, особенно с моря, но очень непривычный, слишком цивилизованный. Об остальных трудно сказать.

Я хотел бы попасть на остров Пасхи и остров Святой Елены. Вот два острова, где я хотел бы побыть. Буду надеяться, что в следующей кругосветке попадем. Меня интересует цивилизация, которая была на острове Пасхи. Тур Хейердал оттуда таблички привез, зашифрованные, которые расшифровать не могут. На остров Святой Елены сходить — могилу Бонапарта посмотреть. И вообще очень много интересного на земле, одной кругосветкой не отделаешься.

Про историю

Я собираю все бумаги, которые связаны с кораблем, создал архив, в котором все бумаги, ненужные уже в работе. Я их пытаюсь рассортировать. Много есть интересных документов еще с советских времен. Те же планы работ, обучения на судне — как раньше проводились, так и сейчас. Приказы, фамилии, которые там звучат, тех людей, которые уже капитанами давно ходят, уже на пенсию ушли. Интересно со старыми моряками посидеть, полистать, почитать, повспоминать. Это архив, который останется на корабле даже после нас.

Поменялось многое. Я вам скажу, что если брать Балтийский отряд учебных судов, это был очень хороший отряд, где было пять промысловых судов, одно учебно-транспортное, и сначала, во время организации этого отряда, два парусника — «Крузенштерн» и «Седов». А потом «Крузенштерн» перевели в Таллин, а в Риге остался один «Седов».

Были очень большие наработки по учебной практике курсантов. А когда судно перевели в Мурманский университет, это как раз был развал Союза, развал всех устоявшихся традиций, были споры и претензии со стороны Латвии. Учебную базу, программы никто не передал, да и возможности забрать ее не было. И университету пришлось все восстанавливать, начинать все, по сути дела, с нуля. Они получили корабль, а методики не было. И новая отличается от той, иногда, будем так говорить, не в лучшую сторону. Много хорошего потеряли с развалом Союза.

Про фотографию

Раньше меня привлекали пейзажи, морские пейзажи. А потом, через годы, пересматриваешь старые фотографии — пейзажи, по сути дела, остались, а лица людей уже ушли. Поэтому я сейчас больше интересуюсь лицами. Это не то что портреты, а люди в работе. Снимаю так, чтобы не позировали, чтобы лица остались для истории. Эти фотографии тоже в архиве остаются.

Я когда на мачты иду, цифровик с собой беру тоже — заснять какие-то сложные места, которые на словах надо объяснить, показать боцманам. Сейчас это очень удобно, не надо вдвоем наверх идти, наверх сходил один, контроль сделал, заснял, вниз спустился — и все. Так что фотоаппарат все время с собой.

Про рабочий день

С утра я не люблю торопиться, поэтому встаю ровно по подъему или немножко раньше. Утром, до развода курсантов, собираю на мостики боцманов. Приходит капитан, старпом, они ставят задачу на день, объясняют, что нас ждет, я ставлю задачу по работе для боцманов, кому на какой мачте что делать нужно, то же самое — плотникам и парусному мастеру. Решаем рабочие вопросы — где парус снять в ремонт, какую снасть поменять.

И после этого, как решили все рабочие вопросы, строим курсантов на малую приборку. После приборки начинается рабочий процесс — или по работе с парусами, с такелажем, или же с покраской судна, с наведением порядка. Если не отвлекают парусные авралы. А парусные авралы — это тоже рабочий процесс, вот такой выбивающий из ритма, но необходимый. Какие-то с обслуживающим персоналом вопросы решаются. Как такового конца рабочего дня нет, весь световой день — это рабочий день.

Ночные работы у нас только аварийные могут быть или парусный аврал, ночной. Ну и, естественно, швартовки, постановки на якоря, снятие с якоря. Но это все понятно, это дело морское, поэтому никаких там противоречий, недовольства не может быть. Немножко неудобно просыпаться ночью, конечно, но у нас на следующий рабочий день график не меняется. Даже если ночью мы поднялись, два часа отработали, то утром в 7 часов подъем — и дальше продолжаем работать. Никто из-за ночной работы распорядка дня менять не будет, это баловство.

Про «Утеху»

«Утеха» — это первая в России парусная яхта с железным корпусом. Она была построена в 1898 году, сначала она принадлежала графу Олсуфьеву, потом какому-то купцу, я не помню точно уже, где-то у меня записано, а сейчас ее корпус стоит на даче у какого-то бизнесмена, он якобы реставрирует ее. А у нас — мачты с этой «Утехи», деревянные флагштоки, которые на мачтах — самая верхняя часть. Сколько им лет — я не знаю, память наших друзей не сохранила этого.

На Светловском заводе, когда мы на ремонте были, валялся старый, разбитый ял, четверка, и с разрешения директора завода я этот ял забрал — буквально за час до отхода судна оттуда он мне разрешил. И я этот ял в кругосветке сейчас с разрешения капитана на борту держу и восстанавливаю. Почти уже восстановил, в лазарете он у меня лежит, ну еще немножко там работы есть. Сейчас большой переход начнется — и опять я работать с ним буду — все обеденные перерывы с ялом и после работы весь световой день с ялом. Получится парусный ял «Утеха». С мачтой, с парусами. Парусный мастер мне пообещал пошить паруса нормальные, чтобы на нем по Неве, по Ладоге ходить. По староладожским каналам пройтись — есть мечта такая. Ну не сидеть же моряку дома на берегу, правильно?

Про дом

Я, по сути дела, домой прихожу оплатить счета за квартиру. Оплатил — и ушел. Прихожу два раза в год — где-то в июне месяце и после Нового года. Мои соседи не все меня знают, появляюсь редко. Сейчас рассчитываю на отпуск после кругосветки, когда грибной сезон будет. Грибы пособирать в лесу — это еще одно мое хобби.

Когда побыл уже месяц-два на берегу, хочется обратно на работу, на корабль. Грибы пособирал — и на парусник обратно, на работу. Если дом — это где ты больше проводишь времени, то корабль — это дом. На берег приходим просто отдохнуть, немножко осмотреться и обратно уйти на корабль.

Источник: PublicPost