Имение Виктора Ющенко: мнения местных жителей (фоторепортаж)

Съездил я на днях в село, где живет наш президент. Как в исправительно-трудовой колонии побывал. Ей-Богу. Или как там у них говорят: век воли не видать…

Знаете, о каком хозяине в селе говорят «непутевый»? Это ежели у него на носу свадьба — дочку замуж надобно выдавать, пересидела уже в девках, а во дворе, куда вскоре должны прийти гости, кавардак — смотреть страшно. Возле сарая голодные куры разгребают кучу еще прошлогоднего навоза. За нужником гора невывезенного мусора — картонные коробки от дешевого портвейна по всему огороду ветер разнес.

Кабанчика еще на Новый год заколол, а потроха так и не зарыл — смердят на всю улицу. Соседи стыдят такого: прибрался бы — люди ж придут, засмеют. Куда там: он всякими досками, снятыми с петель дверями помойку прикроет, дыры в полу, куда не то что мыши -жирный кот пролезает, фанеркой заслонит — и всех дел. «Добро пожаловать, гости дорогие! Выпьем за здоровье молодых!» Таким же макаром хозяйничают и в селе Старые Безрадичи, где с каждым годом дальше и дальше простирается имение Виктора Ющенко.

Уж не знаю, в чью голову стукнула такая идея. Возможно, начальник президентской охраны опасается, что из какого-нибудь ветошью утепленного окошка высунется дробовик, да ка-а-ак… по автомобилю №1. Как в былые времена, когда по этой трасссе ехал штандартенфюрер в сопровождении мотоциклистов. А может, самому Виктору Андреевичу невмоготу больше стало глядеть то ли на эти, то ли хаты, то ли сараи односельчан: поди ж ты разбери, где в них живет скот, а где человек, особенно на большой скорости и через бронированное стекло.

На эти фундаменты, что по форме, и по размерам, напоминают надгробные плиты, и за многие годы уже вросли в землю. На стены, из года в год на Пасху беленные, пьяным хозяином в углу меченные… Словом, в селе никто толком не знает, из каких верхов последовало указание, но дорогу, по которой именитый безрадичевец ездит от дома до пасеки, заслонили от села. Чего это вы глаза округляете? Да-да. Как тот хозяин, что на свадьбу навоз в огороде замаскировал.

Президентский лимузин или автозак?

…Въезжая, сразу и не поймешь, село это или… Где же заборы? Неповторимые, у каждого на свой лад срубленные. Тот штакетник, через который шпана лазит яблони трусить, тот плетень, по которому корова знает, в какой двор сворачивать, та изгородь из рабицы, по коей поддатый почтальон с письмом не ошибется. Нет ничего! Одна лишь длинная и скучная, как похоронная процессия, стена. Справа и слева. Везде.

И такой «веселый» вид вдоль всего села

Высокие — метра два с лишним листы металлического шифера такого цвета, как пол в казарме красят, чтобы ваксы и крови не было заметно, — начинаются у знака «Старые Безрадичи» и тянутся до того места, где этот указатель перечеркнут красной линией. Едешь — стена, дальше — стена, поворачиваешь — стена, ищешь глазами вывеску «На свободу — с чистой совестью!»…. А вот она. Под ней, уже не краской на полотне, а углем на стене выцарапано: «Свободу — пацанам, совесть — попам, смерть — ментам!»

У ворот несколько раз просигналил «газовский» клаксон, и через полминуты в кабинете дежурного помощника начальника колонии раздался телефонный звонок: сообщили, что прибыл новый этап. «Ай…мать!» — загнул майор, причем так громко, что зек, убирающий его кабинет, уронил швабру. Вот зараза! До конца дежурства осталось всего ничего — думал подремать спокойно, дома же детвора не даст, так нет же — этап.

В приемном пункте на КПП шла выгрузка. Солдат конвоя открыл дверь автозака, гаркнул: «На выход!», и в дверном проеме появился заключенный. От резкого дневного света он щурился, за долгие месяцы следствия, как это бывает, похудел и осунулся, однако… (Неужто наши молитвы услышаны?! Есть-таки правда на свете!)… его все узнали! От увиденного начальник отдела надзора и безопасности так и не выпустил дыма, которым затянулся, бойцы караула — кто уронил автомат, кто, дернув затвор, вогнал патрон в патронник, а кто, ошалевший, вытянулся по струнке честь отдавать.

Фельдшер, в пятнистом бушлате поверх халата, подумала, что настал конец света, упала на колени и перекрестилась. Даже служебная собака, которая в последнее время с голодухи уже разучилась лаять, вызверилась, будто сто волков увидела. И лишь начальник оперчасти, у которого недавно банк отобрал кредитную машину, жену сократили на заводе, а их общагу отрезали от тепла, не растерялся. Он давно ждал этого часа.

«Руки на капот!» — не без удовольствия скомандовал опер. «Як же так, хлопці? Ці ж руки нічого не крали!» Ах так? «Раздеться догола и присесть на корточки!» Это стандартная процедура при приеме прибывшего с этапа заключенного: ежели что-то спрятано в одном месте — вывалится… Размечтались мы с вами, а уродливая стена тем временем закончилась — подъезжаем к центру села. Тут, в небольшой забегаловке, я договорился встретиться с бывшим председателем безрадичевского сельсовета Петром Николаевичем.

Зайдем согреемся? Здесь на разлив дают.

Вместо сладкого меда — горькая баланда

Петр Николаевич уже ждал нас. Прошу любить и жаловать: сельская интеллигенция. Он не ругается матом, даже отправляясь косить сено, надевает пиджак и пусть выцветший, еще купленный на 19-ю партконференцию, но галстук. Та еще закалка.

Пепелище недостроенной церкви

— …Он тогда еще председателем Нацбанка был. — Петр Николаевич глядел на меня исподлобья — видать, сказывалась кабинетная привычка постоянно смотреть в бумаги, а на посетителя лишь поднимать глаза. — Поймал его как-то на дороге, поздоровались, говорю: «Мы вам, это самое, земли вон сколько дали — и под застройку, и на пасеку, и вообще… Скоро первое сентября, праздник у ребятни — вот бы им, это самое, меду в школу. Хоть бы по баночке каждому. Обрадуются. И вам, это самое, реклама».

— Ну и? — спрашиваю, теребя уже пустой стакан.

Петр Николаевич заговорщицки огляделся по сторонам, затем наклонился над исцарапанным автографами столом и прошептал мне одно словечко. Какое? Это самое.

А потом Николаевича арестовали. Пришли прямо в контору, надели наручники и забрали. А за что, не сказали. Чтобы меда, наверное, не шибко хотелось.

Тут вам не какая-то пасека

Красивые в Безрадичах места, живописные. Такие себе мини-Карпаты — холмы, а на склонах растут дома. Ездим и любуемся. Даже сейчас, когда деревья голые и земля под грязным снегом. А уж весной что будет? Представьте себе такую картину: акации в белом цвете утопают — пьянящим ароматом пчел манят, вокруг клевер медоносный растет — босые ноги ласкает. На любимую пасеку, отдушину всей его жизни, идет Виктор Андреевич.

По-простому — без костюма, лимузина, пресс-секретаря. Рядом дети — мал-мала меньше в соломенных брылях и вышиванках. Только здесь Виктору Ющенко удается хоть на какой-то час забыть, что он ответственен за судьбы 46 миллионов «маленьких українців». Ему знаком каждый сучок на пасеке, он своими руками вырезал, отшлифовал и приколотил каждую досочку в ульях. Каждую пчелиную семью самолично на руках, будто дитя малое, выносил на сбор пыльцы…. Ну что, вообразили себе это райское полотно? А теперь плюньте и разотрите ногой.

Потому как нет никаких «отдушин» и «милых сердцу сучков». Есть огороженные два гектара земли и расположенное на нем медосборное предприятие. Промышленного масштаба. Точно не успел посчитать, но на глаз — полторы сотни ульев. Тут же находятся медосборный цех. Предприятие обслуживает бригада наемных рабочих. А президент здесь ежели и бывает, то, думаю, чтобы подбить дебит с кредитом либо же сделать втык за не вовремя отгруженную партию меда.

Вот так-то. Деньги здесь делаются. И немалые. А вы, Петр Николаевич, говорите «меда бы школьникам»…

Побойтесь Бога, Виктор Андреевич!

Довелось мне в прошлом году побывать в селе Чайкино на Черниговщине, откуда родом Леонид Кучма. Тамошний народ, скажу я вам, просто молится на своего именитого земляка. Только и слышно: «наш Леонид Данилович…», «наш дорогой Леня», «будь хоть завтра выборы — всем селом проголосуем». И есть за что: газ в село провел, дороги отремонтировал, участковому машину дал, в школах дети бесплатно обедают — и не булку с холодным чаем, а полноценный обед из борща и котлеты.

Нынешний же президент любовью односельчан не очень избалован. Если не сказать больше. Возле генделыка, где мы с Николаевичем закусывали, мужики шепчутся, кулаки сжимают, и как-то недобро посматривают в сторону усадьбы с мельницей, прудом и будкой для охраны. А у одного язык под это дело развязался: «Ниче, ниче, — говорит, — не вечно он с мигалками ментовскими будет ездить, а перед хатой взвод конвоя стоять… Снимут — потом поглядим…».

Ой, что-то вы, мужики, темните — я ничего не понял.

«Видишь, за поворотом пепелище чернеет? — показывают. — Там он церковь строил, свою — западэнскую. И дерево оттуда возил — смэрека называется. Наши люди подходили, спрашивали, насчет батюшки интересовались. И что ты думаешь? Прораб, как собак, прогнал!… А наутро одни головешки остались».

Мы уже садились в машину, как вдогонку кто-то крикнул: «У него хата тоже смэрековая…»

Постучим, конечно, по дереву (по тому самому — смэрековому), но добрый вам совет, Виктор Андреевич: будьте поосторожней. И с селом, и со страной. Терпение у людей когда-нибудь кончится.

Виталий Цвид, газета «Новая»