Брайтонский пляж. Часть 4: «элита русской улицы» – еврейские воры

Зачем вам читать эту книжку, я не знаю. Но здесь сюжеты валяются прямо на бордвоке и прилегающих к нему девственно грязных улочках Брайтон-бич. Ну как их не подобрать! Особенно эти надписи: «Пирожок бэз никто». «Требуется женщина на пирожки». 

По бордвоку гуляет «элита русской улицы» – еврейские воры, стремящиеся в политику, работяги, торговцы, простой люд и бывшая советская интеллигенция, вследствие своей невостребованности только на то и годящаяся, чтобы наслаждаться видом океана, разделяющего и защищающего нас от развалившейся империи зла и лжи. Кое-кто может обидеться за термин «еврейские воры», но они есть, от них никуда не спрячешься, тем более, что каждый сталкивался с этой публикой, готовой наказать любого за его же деньги. Еврейских воров немало, они даже жертвуют наворованное на общественные нужды, но они все-таки жулики, а уж потом всё остальное. Самые ярые общественники, лидеры.

Слишком много всяческих мошенников приходится на душу населения. Даже если сравнить это с традиционными мафиозными кланами и странами, где эти кланы благоденствуют. Нас они имеют постоянно во всех склонениях, спряжениях и падежах. И вот они ходят по бордвоку, убивая время. Впрочем, убивать время нельзя, иначе оно тебя убьет.

Временам можно только удивляться. Разве эсэсовцы и полицах нам недостаточно ясно объяснили, что слово «еврей» – далеко не бессмысленное клеймо в паспорте и на лице? А потом, уже после войны, сталинцы-ленинцы дообъяснили, и тот, у кого были мозги, хорошо понял, что все мы – безродные космополиты, пособники врачей-убийц, слуги американского капитала, сионисты, и поэтому должны быть благодарны родной коммунистической партии и советскому правительству за то, что нам дозволено дышать.

И кто мы сами, наконец? По нашим понятиям и по советскому паспорту – евреи, поскольку мы таковыми себя ощущаем. А если бы забыли там, на родине, об этом, – нам бы красноречиво напомнили. Нам далеко не безразлична судьба Израиля, всяческие еврейские проблемы. Но правоверные, «настоящие» евреи поглядывают на нас косо: кипу мы не носим, в синагогу не ходим, в субботу не делаем того, что они, а позволяем себе отдыхать так, как привыкли и считаем нужным – с удочкой на берегу озера. И не разборчивы относительно кошера: кошерные продукты – экологически чистые, но нам они не по карману. Может, мы уже папуасы?

Самоирония – это качество философов и… евреев. Слишком поздно мы поняли, что отметина «еврей» в паспорте, этот самый пятый пунктик, ставит нас в разряд гонимых. С 1939 года в стране, где мы родились и выросли, все еврейское было запрещено – и школы, и язык, и культура. Про религию и говорить не стоит – все религии пострадали. Хранителями еврейских традиций и идишской культуры оставались только бабушки. Да не у всех они были. Мы выросли практически вне национальной, народной среды, впитав в себя другую культуру. Она была прекрасной и богатой, как вся великая русская литература, но она была несколько другой. Значит, мы неправильные, некошерные?

Из нас вырвали язык, право ему обучаться, думать на нем, читать своих писателей. Это сейчас, на склоне лет мы понимаем, как нам не хватает того языка, на котором говорили наши предки, на котором усваивали они божественную мудрость. И мудрость народную. Она звучала на убитом языке идиш. Сколько потеряно красоты! Нужно осознать себя евреем, а это дано не каждому. Мы читали произведения еврейских писателей на русском языке. Менделе Мойхер-Сфорим, Шолом-Алейхэм, Бялик в оригинале нам недоступны. А Бабель, Эренбург, Маршак, Гроссман, Рыбаков, Самойлов – русские писатели, потому что они пишут по-русски, ощущают себя русскими и одновременно евреями. Но ни один из них даже в самые свирепые годы не отрекся от своего народа, от своих корней.

Писатель зависит от языка, на котором творит и думает. Все это русские писатели. Дай бог каждому так владеть «великим и могучим», как они. Григорий Канович большую часть жизни прожил в Литве. Сейчас он в Израиле. Так какой он писатель: литовский, израильский, еврейский?. Он – русский писатель. Но пишет он почти исключительно о евреях литовского местечка. Никто лучше него не знает обычаев и жизни этого местечка. Благодаря ему в литературе русской осталось местечко, его летопись, культура, обычаи, хотя местечко это расстреляно гитлеровцами, растоптано литовскими полицаями, вычеркнуто и стерто с карты советскими «строителями нового мира». Вот что может один человек, если он художник и душа его принадлежит своему народу. То, что когда-то жило и билось, как большое человеческое сердце в литовских лесах, бьется в его книгах, которым суждена долгая жизнь.

Русский язык отнюдь не исключительная собственность нынешних российских патриотов-черносотенцев. Именно потому, что он велик и могуч.

А вот великого Шолом-Алейхема сегодня только немногие из оставшихся в живых могут читать на языке, на котором его великие и смешные книги были написаны. Одна страничка Шолом-Алейхема излечивает от всех хвороб лучше и быстрее всей несусветной армии психотерапевтов. Но тот, кто хочет его прочитать, может это только в переводах. А что для марокканского еврея Шолом-Алейхем? Пустой звук. Румынскому или венгерскому еврею сегодня эти книги можно прочесть только в переводах. А ведь было время, когда вся еврейская Европа была соединена одним языком. И Америка тоже. Назывался этот язык – идиш, и в Нью-Йорке театры на Второй авеню давали спектакли на этом языке. Почти все.

НОВЫЙ ВАВИЛОН

Самое прекрасное в природе – отсутствие человека

На бордвоке наблюдается смешение языков и обычаев. Потому что здесь живут евреи разных национальностей. Сефарды не понимают ашкеназов, у них не было идиша, в основном они говорят на фарси. Некоторые утверждают, что современный таджикский язык – это средство общения азиатских евреев. И традиция у них другая, и одежда. Они могут нарядиться в пестрые халаты и тюбетейки, женщины ходят в шальварах. А есть еще горские евреи – из Грузии и Кабардино-Балкарии, есть евреи из Чечни. Здесь все перемешалось – черные шляпы, кипы и тюбетейки, похожие на аэродром фуражки, шальвары и платки. Ортодоксы, реформаторы, хасиды, черные евреи, которые утверждают, что именно они и есть настоящие. Попробуй разберись – черт ногу сломит.

Однажды в дни какого-то религиозного праздника мы приняли группу ортодоксов в огромных, как аистиные гнезда, шапках за черкесов. Оказались наши, любавичские. И даже стихи сочинил по этому поводу один из нас.

Вы уж простите меня, повесу,
За то, что взглядом ужалил,
За то, что принял вас за черкесов,
Только вот бескинжальных.
Не таите в себе обиды,
Все мы так на обиды легки,
Мои любавичские хасиды,
Мои белорусские земляки.
Я просто хотел вам напомнить взглядом,
Как под ногами хрустит ледок,
Когда проснутся Любавичи, Ляды,
Лиозно, Яновичи, Городок.
Я давно этот край изведал,
Я и сейчас его вижу как сон –
Местечко, где каждый – Менахем-Мендл
И по отчеству Шнеерсон.
Край, где детство мое шагало,
И который всегда со мной.
Это же я по воле Шагала
Здесь пролетаю вниз головой.
Бабушки наши единым хлебом
Вскормлены, господи, боже мой!
Что же ты шепчешь чуть слышно, ребе,
Укоряя: ду бист а гой?
Наши деды одной тропинкой
На водопой вели лошадей…
Да, я русский до каждой кровинки
И до последней кровинки еврей.
Ничего мы не понимали
И поймем, пожалуй, едва,
Что однажды нас уравняли
рваным краем расстрельного рва.
Ребе, одной мы земли изгои
И пожалуйста, ребе, не злись
И за меня, за безбожного гоя,
Как за брата, прошу, помолись.

Все перемешалось в доме еврейском: русский, идиш, ладино, фарси, иврит, атеисты и реформаторы, хаббадники и ортодоксы, атеисты, Азия и Европа…И все это мы. И все претендуют на лидерство и право говорить от имени всего народа, исключительное свое представительство. И спорят. И ссорятся, и ругаются, доходят до того, что обзывают друг друга фашистами. Никогда в подлунном мире не было более ожесточенных споров, чем свара евреев между собой.

Это уже на генетическом уровне. И так уже много тысяч лет. Не зря умные люди говорят, что если бы кошки могли договориться, в городе бы не было бы собак. Если бы евреи смогли обо всем договориться, мусульмане бы подвинулись немного, а места на этой земле и им бы хватило. Но нет. Именно поэтому нас и не очень жалуют другие народы, что не умеем мы ладить меж собой. Но такие мы есть, и ничего с этим не сделаешь.

Хорошо, однако, что мы не утратили в этом споре чувство юмора и умеем смеяться над собой: два еврея – пять партий. Кто же из нас самый евреистый? Но вы где-нибудь видели, чтоб один еврей признал другого умнее себя? Дудки!

Почему мы избранный народ, избранники божьи? Для чего избраны? От рождения Христа, а может, и от сотворения мира гоняют нас по всей земле, распинают на крестах, жгут на кострах инквизиции, живьем закапывают в смертные рвы. . Может, мы и есть тот коллективный Христос, которого распяли и мучили для того, чтобы нашими страданиями искупить все грехи остального человечества? От того, что Христос в тяжких мучениях умер на кресте, человечеству легче не стало. Совсем наоборот – мерзости увеличиваются в количестве и объеме. Грехов набралось столько, что ни в церкви, ни синагоге, ни в мечети, стоя раком, их не отмолишь.

Наш бог неверующих – это совесть наша. Она не может быть коллективной, она сугубо индивидуальна. Она отпустит нам наши грехи, а, может, и не отпустит.

ХАМ – ГЕРОЙ НАШЕГО ВРЕМЕНИ

Гуляли мы в воскресный день по бордвоку, бульварам, проспектам, садам и прямым, как костыль, улочкам райна имени Брука, то есть Бруклина. Этот район, по нашему некомпетентному мнению, так называется в ознаменование депутатской бездеятельности единственного пока представителя нашей «общины» в органах американской местной власти. Брук, если довериться этому слову славянских народов, ни что иное, как камень, которым мостят улицы. Вот и гуляя, мы бьем брук своими изрядно походившими по этой земле ногами.

Бруклин без Брука не проживет, лучше бы было наоборот. Кому много дано, с того много и вычтут.

Завернули мы в приморский парк Бруклина, где гудит фестиваль русского культурного наследия, посмотрели на него сквозь призму клизмы, которым очень хотят поставить медсестры или, как их здесь называют, медикал-ассистентс самого лучшего в мире госпиталя для нищих на Кони-Айленд. Находиться на фестивале слишком долго под рев механической музыки просто невозможно, но вся культура здесь сводится к бесплатному измерению давления и постановки клизмы.

Зато какие восторженные отчеты об этой образцово-показательной фиге появляются в боевых листках русскоязычной «прессы»! Если дословно перевести на английский эти тексты, американцы бы изумились, ибо тексты явно непечатны.

И вот мы шагаем нога в ногу пролетарской походкой в никуда. Всякие недостойные деяния совершаются за достойную плату. Мы давно отработанный материал, который кончился вместе с ушедшим веком. Нас востребуют господа Яблоков, Невский, Белинский и примкнувшая к ним недавно госпожа Лисовецкая, которые решат, что на нас уже можно заработать. Пока на нас зарабатывают частно, но нечестно практикующие доктора, которые буквально охотятся за нами. Отнюдь не для того, чтоб нам помочь преодолеть хвори, а для того, чтоб на нас заработать. А так, что с тебя толку, дед? Что с тебя возьмешь и заработаешь? Только hарц вейтык! – сердечную болячку.

Люди, которые слишком верят в себя, обычно сидят в сумасшедшем доме, но здесь психи свободно гуляют по улицам и по бордвоку.

Для одних жизнь начинается после сорока, для других – после двухсот граммов. Мы живем в безвоздушном пространстве. Нет воздуха для творческих людей, нет общества, которое создает этот воздух. А ежели ты интеллигент, скажем, вузовский преподаватель, просто учитель школьный, инженер не главный, но грамотный, то ты обречен из интеллигента превратиться в бабушку-дедушку или пациента «детского садика».

Вот потому мгновенно растаяла перегородка между людьми творческими, интеллигенцией, и теми шустриками, которые называют себя предпринимателями. Русские бизнесмены в иммиграции – это особый народ, который поставил перед собой задачу обогатиться, не вкладывая для этого ничего – ни ума, ни денег, ни какого-либо подобия таланта. Им нужны деньги не сегодня – вчера. И большие деньги. Интеллигенции в иммиграции приходит быстрый конец, потому что интеллигенту жить вредно: от того, что он видит, умирают. Возможно, в России, в других СНГ-образованиях интеллигенция когда-либо возродится, в иммиграции – никогда. Речь о бывшей русской интеллигенции, американская живет себе и процветает, с ней ничего плохого не случится. Поэтому и там, на родине, и здесь настало время Хама.

Интеллигент всегда имеет собственное мнение. Так жить трудней, но интересней. Лучше иметь на все собственный взгляд, чем не иметь никакого. Гораздо предпочтительнее обладать умением тысячу раз загораться и гаснуть, чем неистребимое умение тлеть и вонять. Надо подставляться, надо ошибаться, лишь бы не эта непробиваемая гнусная уверенность не в твоей, а в чей-то подлости, глупости. Эти качества обычно проявляются в тех, кто что бы ни писал, всегда создает произведение одного жанра – донос. При этом даже смененное гражданство не помогает. Мы будем задираться и впредь для того, чтобы как писал Борис Пастернак,

Хотеть, в отличье от хлыща,
В его существованьи кратком,
Труда со всеми сообща
И заодно с правопорядком.

Чтоб люди не спали и не поджимали всегда по всякому поводу обиженные губы. А коль прикажем долго жить, так от этого никому не дано зарекаться. Как говорил Михаил Булгаков, человек внезапно смертен. Нет такого закройщика, который бы перекроил и перелицевал нас, как пиджак, а изменять окраску, приспосабливаясь к окружающей среде, может только хамелеон и бывший совок, который внутренне не меняется никогда, но большой мастер внешнего перевоплощения, приспособленчества.

Те, кто к месту и не к месту употреляют термин «совок», как раз и оказываются большими совковыми лопатами, несмотря на то, что они уже американские граждане. Гражданство у человека может быть любое, но не бывает ни второй, ни третьей, ни исторической, ни доисторической родины. Она там, где покоится прах твоих предков. Все остальное – от лукавого. И нельзя ни в коем случае смешивать режим, там существующий с самой родиной, потому что это совершенно разные понятия.

Нашей родине никогда не везло на правителей – во все времена. И сегодня она в страшной ситуации, в беде.

Мне всегда занимательны люди, которым кажется, что они всегда правы. Быть всегда правым чрезвычайно легко и просто. Надо только вовремя подменить предмет полемики и перенести ее на личности, если только таковые есть. Надо почаще повторять бесспорные мысли и никогда не менять их на спорные, не скатываться к нестандартности. И в самом эмоциональном месте вовремя спросить, как Паниковский у Балаганова: «А ты кто такой?». Второе правило: никогда не признать неправым или хоть в чем-то повинным самого себя и критиковать всех на пикейно-жилетном уровне. Или дать противнику совет подумать над своими недостатками в образовании и поработать на благо нашей еврейской иммиграции.

Можно еще поделиться такой сентенцией: «Дешевая популярность – дешевка». И еще объявить того, кто дерзнул с тобой поспорить в том, что он застарелый, как геморрой, агент Кремля, засланный казачок, что мы постоянно слышим на нашем самодеятельно-урюпинском радио. Больше всего наши люди страдают оттого, что им некуда писать доносы. Ни тебе райкомов, ни горкомов, ни обкомов, ни ЦК. Остается только обратиться в Лигу сексуальных реформ.

Хамство – болезнь нестабильного общества, оно отражает неспособность к общению на основе равенства, взаимного уважения, взаимовыгоды. Оно поразило все сферы жизни. Это довольно интересно прослеживается в белорусской традиции, где понятия «пан» и «хам» противопоставлены исторически. Панами считалось ополяченное дворянство, шляхта, рыцарство, а «хамами» – псякрэвью, псякостью называлось простонародье.

К человеку образованному, интеллигентному положено обращаться со словом «пан» (господин), к простому человеку – «спадар» (хозяин). Есть разница между господином и хозяином? Огромная! Герой и предводитель восстания белорусов против России Кастусь Калиновский в своем обращении к восставшему народу писал: «Я – сын хамского народа». Польская писательница Элиза Ожешко назвала свой роман про белорусов «Хам», в котором главным героем был белорусский крестьянин. Ничего особенного в этом не было, это отражало реальное положение вещей.

Хамство для тех, кто остался на родине, – привычный образ жизни, ее фон. Хамство – способ общения, проявление истинной эмоциональности. Картинка с бордвока: две кучки бывших одесситов стоят на бордвоке примерно на расстоянии 50 метров.

Один кричит другому:
– Сема, если ты сейчас же не перестанешь говорить с этим говном, я тебя вычеркну из списка своих друзей.

По бордвоку тоже гуляет хорошо организованная хамская толпа. Без мата никак не могут обойтись. Матом орут на детей и на собак. Школьники, идущие после школы со своми рюкзаками, переговариваются исключительно матом. Хамстсво настолько поразило общество, что его даже не замечают. Вот и фестиваль «Русское наследие», под видом которого рекламируются сомнительные брайтонские бизнесы – ни что иное, как хамство. И те, кто не спросясь у народа, лезут в его «лидеры», в политику – не иначе, как жлобы и хамы. Этого они никак не хотят понять, не замечают даже.

Хамство нынче стало модой. Оно процветает не только на бордвоке, но и в интернете, в самодеятельной прессе, где прячется под маской плюрализма. Самое страшное, когда хамство напяливает на себя маску культуры. Хамье не понимает, что культурным притвориться невозможно. Такое общество всегда будет боготворить Хама – доморощенного, либо Сталина, либо Лукашенко, либо Жириновского, будет выбирать себе в лидеры хамов. И выходит, что среди измученных нищетой людей хам – это герой нашего времени. Хамство никакой коррекции не поддается. И полно хамов среди абрамов.

У лакея свое представление о величии духа. Все происходит оттого, что люди живут на влитой в них вертухайской, лакейской крови.

В этой гигантской куче дерьма, которую мы сами навалили в Нью-Йорке, непереносимо и оскорбительно все. Блажен, кто вырвался из этой кучи в большую американскую жизнь. Мы не от бездуховности здесь страдаем, а от ненужности своей, нашей субкультуры – она хаму ни к чему. Ему бабки давай. Если правда противоречит мифу, то виноват носитель правды. Когда культура превращается в бизнес, в фестиваль «Русское наследие», народ превращается в быдло.

Нигилизм стада в эпоху социальных потрясений – это закон. Ищут виновных и ответственных за все. И кто же во всем виноват? Евреи, кто ж еще? Еврейский вопрос в таких случаях самый навязчивый. А евреи вон как хорошо сидят: они и лучшие финансисты, и пианисты, и математики, и программисты. Плотно сидят. Выгнать всех – и всем станет хорошо. Среди жлобья бытует такая шутка: нельзя предоставлять всем людям равные права, потому что первыми ими воспользуются евреи.

Лидер российских коммунистов Зюганов договорился до того, что «сионизация государственной власти России была одной из причин нынешнего катастрофического состояния страны». Такое кино получается – фильм ужасов. Создатель жанра Альфред Хичкок говорил, что продолжительность фильма определяется выносливостью мочевого пузыря. Очень уж большим получился этот пузырь.

Самые мудрые мысли приходят по глупости либо по пьянке. Одни спекулируют на антисемитизме, другие записываются в профессиональные евреи. Их «профессионализм» в том, что из своего еврейства они извлекают прибыль, им платят за еврейство. И на него делают ставку те, кто в свое время выдавил нас из тюбика нашей среды обитания.

Вот это и есть хамство, сидящее внутри быдла, в том числе и быдла еврейского. Превращать в заработок то, что выстрадано другими, – высшее проявление хамства. Здесь оно материализовалось в псевдоеврейские газеты, псевдофонды, псевдокультуру – во всё, что можно подоить. Ведь деньги не имеют запаха, но быстро улетучиваются. А если создать общество честных людей, то первыми в него вступят… воры. Кто сейчас ходит в российских писателях? Рублевские жены.

Полтора десятка дам, живущих на Рублевском шоссе под Москвой, где сосредоточены ныне особняки не успевшей рвануть в Лондон «элиты», стали «модными писательницами». Они сочиняют правду про свою несчастную жизнь, про измены богатеньких мужей, про сплетни и интриги. Бездельным дамам хочется развлекаться. Если женщина сидит молча, значит, у нее нет телефона. У этих пухленьких тусовщиц есть все. Самое выдающееся у этих «писательниц» – большая белая грудь и полное отсутствие мозгов. Еще Илья Ильф однажды заметил, что талантливое обычно написано по-разному, а бездарное – абсолютно одинаково и даже одним почерком. Сегодня и почерка не различишь – у компьютера он одинаков. Идет эта «литература» нарасхват, уже и до брайтон-бичских магазинов добралась, до «Санкт-Петербурга», примыкающего к бордвоку.

Процесс торжества Хама идет по обе стороны океана. При критической массе хамства иммигрантская интеллигенция просто растаяла, как мороженое, которое сожрал хамуйло.

(Продолжение следует)

Владимир Левин, Нью-Йорк,  «Мы здесь» 

You may also like...