Позывной «Капеллан»: «Чтобы не обезуметь, надо выключить эмоции»

Мы сидим в черном Opel Frontera, который модифицировали специально для эвакуации с востока. Солнечные лучи падают на нас сквозь лобовое стекло. Николай в камуфляжной форме и коричневой кожанке. На руке — паракорд, который сплела его 12-летняя дочка. «За жертвенность и любовь к Украине» — написано на медали от Патриарха Филарета, висящей на груди. На другой медали — «За военную доблесть».

«ТАМ — ВОЙНА. А ЗДЕСЬ — НЕТ»

— С командиром договорились так: если совсем мозги «заштормит», он досрочно прервет нам отпуск и заберет нас ввиду «служебной необходимости». Мы по две ротации отработали без отдыха. Это я даже не считаю наши «партизанские» сроки.

— Заштормит?

— Диссонанс. Там по-другому, ты привыкаешь к такому образу жизни. А сюда приезжаешь, и все меняется. Словно на другую планету попадаешь.

— А «иначесть» в чем?

— Там — война, а здесь ее нет, и это так резко, — щелкнул пальцем Николай, — как в другую страну выехал. Это проявляется в элементарных вещах: здесь есть определенные правила движения. Я же привык не меньше ста выжимать. Потому что меньше — могут в тебя попасть. Да и вообще, видишь — я в куртке гражданской. Без нее ходишь как «мартышка» — все на тебя косятся. Экзотика… неприятно.

— Война изменила ваше отношение к людям?

— «Курорт» всех меняет, всех без исключения. К лучшему или к худшему — увидим.

—  Что имеете в виду?

— Я и без того не был слишком прихотлив к каким-то жизненным удобствам, удовольствиям. Там ты понимаешь: реально важные вещи на одной руке можно посчитать. Еще и пальцы останутся.

— Люди вне зоны АТО нервничают?

— Нервничают. Особенно вопрос: «Ну, что там?» — «Поехали — покажу!», — «Капеллан» хохочет на всю машину. — Начинается это жевание… Потом нашел такой вариант ответа, который людей не обижал, — говорю просто: там война, — его тон такой, словно он открывает истину тому, кто все равно ничего не поймет. — А здесь нет. Преимущественно на этом вопросы заканчиваются. Если начинают дальше расковыривать, я спрашиваю, на самом ли деле они хотят в деталях услышать о кишках на кустах и «пазлах», которые собираются в человека?

— Какая атмосфера в медроте им. Пирогова?

— Отношения, которые там выстроились, совсем другие. Не суть важно, кем ты здесь был до войны — директором банка или дворником. Важно, кто ты там.

— Почему «курорт»?

— Ну, у нас же войны нет. Правда? У нас же стреляют колхозники, шахтеры, металлурги. Купили себе в «Сільпо» несколько танчиков, пару «Градов». Поэтому и мы так называем.

«НЕ ЗНАЮ, СМОГУ ЛИ РАБОТАТЬ ДИЗАЙНЕРОМ ПОСЛЕ ЭТОЙ ВОЙНЫ»

— Часто психика ссорится с «курортом»?

— У людей «башню» сносит. Преимущественно сносит у мобилизованных, они не готовы к этому. Здесь он жил, работал, все в порядке — и его бросили в какую-то… Бывает.

— Что с ними происходит?

— Бывали случаи, когда своих «шмальнул». Есть такие, которые садятся на «стакан», причем так жестко — до «белки». Вариантов масса.

На время войны Николаю пришлось приостановить свою творческую деятельность. Однако люди, которые его знают, до сих пор вызванивают Рябушко, чтобы посоветоваться и проконсультироваться.

— Во Львове сейчас есть несколько объектов, которые надо сделать. Мои люди знали, что я здесь, поэтому и позвали поговорить, чтобы я что-то посоветовал. — Николай на мгновение замолкает, словно взвешивает следующее слово. — В голове пусто. Абсолютно. Я не знаю, смогу ли работать дизайнером после этой войны, даст Бог дожить. Может, отойдет. Но я не уверен. Дизайн — это творческая штука. А мы сейчас занимаемся разрушением.

— Помогает ли дизайнерское мышление в войне?

— Конечно. Если у тебя творческий подход, то он и там понадобится. Бывает, приезжаешь на позиции к ребятам, а я же дизайнер-строитель, видишь, что у них блиндаж построен плохо — не выдержит. Я им объяснил, как и что переделать. Прямое попадание, а он стоит.

— В какое русло вас направляет война, этот «постдонбасский» синдром? Хотя почему «пост», — поправляю сам себя, — война еще продолжается.

— О чем и речь, — Николай закуривает. — Это только отпуск, поэтому я сознательно не перестраиваю себя на этот лад. Ведь поеду обратно на восток, придется перестраиваться заново. Я знаю по себе, что людей видеть не хочу. Нет сил. Не хочу, — повторяет. — В фильме «Особенности национальной охоты» есть такая фраза: «Жить захочешь, не так раскорячишься». До войны я вообще весил 125 кг. Говорили, как я там такой пузатый двигаться буду. Первый серьезный обстрел, я стою на одном месте — гоп, и уже в блиндаже. Телепортация, — Николай начинает смеяться, — жить захочешь, не так раскорячишься.

«ЧТОБЫ НЕ ОБЕЗУМЕТЬ, НАДО ВЫКЛЮЧИТЬ ЭМОЦИИ»

Николай впервые на Майдан приехал 19 февраля — во время кровавых расстрелов, которые увидел по ТВ. Спрашиваю, что его заставило приехать.

— Я осознавал определенную искусственность некоторых процессов, — вдыхает и выдыхает сигаретный дым. — Потому что Майдан погасал и не раз. И каждый раз были нелогичные моменты, как разгон студентов и др. Я это все видел, поэтому не ехал. Мой малый поехал. Я подумал, пусть едет, нужно же, чтобы он мужчиной становился.

Между тем Николай во Львове с друзьями следил за львовской воинской частью 41/14, грелся возле бочек. Для себя он выбирал ночь — с 12 до шести-семи утра, когда людей меньше.

— Когда увидел «мирное» наступление 18 февраля, понял, что это уже слишком далеко зашло. Надо было вмешиваться в тот процесс. Я всегда своего малого учил: ты можешь каждому рассказывать, какой ты классный, и все поверят. Но себя же не обманешь. Поэтому в жизни важно, когда ты утром чистишь зубы, видишь себя в зеркале, смотришь в глаза и не отворачиваешься. А остальное — все… Просто у каждого есть какое-то понятие о жизни, есть какие-то принципы. Я не мог не ехать, просто не мог. Если бы не поехал, превратился бы в ничто. А малый как раз в то время был дома. Я взял его и еще нескольких людей и поехали.

— Малый тоже в Нацгвардии?

— Он ломится туда с самого начала. Но не уверен, что ему надо туда попадать. Абсолютно не уверен. Вижу, как изменился я — не в лучшую сторону, поэтому не хотел бы, чтобы он так менялся. А ему еще жить и жить. Я сказал ему: давай ты попадешь в ротационный состав, будешь менять меня, чтобы хотя бы один мужчина дома был — маме помогал. Но, чтобы нас заменить, надо создать еще одно подразделение. Когда он спрашивал, создали ли, я всегда отвечал отрицательно.

— Но все-таки создается.

— Все-таки создается…

Несколько секунд мы молчим. Николай закуривает очередную сигарету и продолжает:

— Там, чтобы не поехать мозгами, надо выключить эмоции. Только тогда сможешь нормально функционировать. Например, когда собираешь «запчасти», то представляешь, что просто собираешь предметы.

Николай часто обрывает слова, делая паузы. Кажется, мыслями он даже не приезжал во Львов — остался там, на «курорте». Чувствуется тяжесть его слов. «Капеллан» говорит спокойно и неторопливо.

— Если бы осознавал, что это человек и то, как это произошло, — загнулся бы. Когда начинается «движняк» и «двухсотых» некуда складывать, кладешь штабелями. А среди них есть еще «барбекю», которое полежало там недели две. У меня запах выключился. Впервые это было 19 февраля на Майдане, когда взорвалась шумовая граната. Потому что до этого «Профсоюзы» горели, и запах на весь центр Киева был слышен. Только начал восстанавливаться, попал на войну, опять отключился. И я так вижу, это надолго.

— Думаете, тяжело будет их включить?

— Выключить эмоции — это как «раз-два», — щелкает пальцами. — От времени зависит. Жгут накладывается до двух часов, потому что потом начинается некроз тканей. Я думаю, с эмоциями примерно так же. Если затянуть во времени, ну тогда… Поэтому я не хочу, чтобы мой малый так. Разве, если придет повестка. Он, как только услышит, что пришел почтальон, рванет к нему, возьмет бумажку и бегом в военкомат. Это я знаю на сто процентов, — уверенно и быстро парирует сам себе. — Но всегда у меня есть какая-то надежда на чудо — вдруг там, наверху, произойдет «что-то», и это все закончится, и его все-таки не заденет.

«ТАМ СОВСЕМ ДРУГИЕ ОТНОШЕНИЯ С БОГОМ… ОДИН НА ОДИН»

— Как это — спасать жизнь?

— В этот момент не думаешь над значением, — говорит тихим голосом. — Ты реально выполняешь просто работу и мыслишь только ею. Дальше бегом, чтобы довезти. Уже потом, как приедешь, — класс, довез. Такое облегчение, ведь ответственность все равно.

— Вы в Бога верите?

— Конечно. Не бывает неверующих в окопах, — начинает хохотать Николай. — Я и до того верил, но… там совсем другие отношения с Богом. Там ты один на один с ним. Много раз было такое, когда едешь ночью и начинает лупить так, что одно место подбрасывает в машине. Видишь взрывы в зеркале заднего вида, слышишь, как машину сечет. Угадай, о чем думается? — начинает смеяться, закуривает снова. — Дебальцевская дорога — это вообще что-то. Только два раза ехал, когда меня не обстреляли. Тогда еще полушутя думаю: «Ого, не уважаете?».

В салоне раздается громкий и искренний смех, Николай погружается в воспоминания. Он столько раз уже ездил под обстрелом, что даже не обращал на него внимания. Но когда он закончился, первое, на что он обратил внимание, — тишина. Недаром бойцы говорят, что самое страшное, когда слишком тихо.

— Дебальцевская дорога — это дорога жизни или смерти?

— Кому как. Там полегло много народу, и было вывезено еще больше. Все относительно. Оно так и есть в мире. Змеиный яд — это же и лекарства, и смертоносная вещь. Нет ничего однозначного.

— Что Бог вам говорит об этой войне?

— Все равно это какие-то его планы, — спокойно затягивается сигаретой, — все равно. Для чего-то это делается. Я своих детей всегда учил решение находить так: если не понимаешь, что происходит и что делать дальше, надо подняться над ситуацией. Тогда становится ясно. С одной стороны, там голова отдыхает — есть свои и другие. Я в последнее время с деньгами не имел отношения вообще. Это настолько классно. Или что-то на что-то обмениваешь, или просто, мол, вот, держи.

Как в очень древние времена. С другой, ты так устаешь головой, что н-и-и-и-чего не хочется, — растягивает Николай. — Я когда впервые вернулся, просто спал. Просыпался, пил кофе и ложился снова. Неделя сна. Не то чтобы недосыпал, просто истощение в голове. Спешить перестал. Разве что на выезд, а здесь — все не важно. Как говорится, «бытие определяет сознание». Человек приспосабливается ко всему. Это такое животное.

— Значит, и к нормальной жизни приспособитесь?

— Все изменилось не постепенно, а резко. Думаю, засядет сильнее, чем то, что меня наполняло все эти годы, — делает тяжелую паузу. — Мы не будем уже такими, как были когда-то. Я это знаю на сто процентов. Поэтому после войны, даст Бог дожить, на несколько месяцев заеду в монастырь — немножко голову «подрихтовать». Не в тот, который с евроремонтами, нет. А тот, который в пещерах, где живут затворники. Хлеб, вода, и никто мозг не парит — там его действительно лечат. Все будет так, как должно быть.

— А как должно быть?

— Должно быть классно, — с улыбкой подмигивает Николай.

Автор: Дмитрий ПАЛЬЧИКОВ, Львов. ФОТО АВТОРА, ДЕНЬ