Наша жизнь и смерть принадлежат нам

42-летний айтишник, прошедший Майдан, был мобилизован и служил в 3-м полку спецназа. Вернувшись с войны, вместе с командой начал реализовать массовый проект "Вишкіл" по теоретической военной онлайн— подготовке. Все понимают, что нужно что— то менять. Но целостного видения будущего страны на сегодняшний день нет ни у кого. И у Василия Корсуна все как— то тактически, исходя из собственного опыта. Однако он претендует на продукт покруче натовского.

Милитаризированное общество — идея мне не близкая. Но Василий Корсун был настойчив, и я согласилась встретиться. Правда, диктофон так и не включила. Подумала: "Да кто он такой? Что такое сайт с 900 зарегистрированными пользователями? И как, к примеру, можно научить стрелять онлайн?" 

Прошло три месяца, и мы снова встретились. На сегодняшний день у сайта уже более 2000 подписчиков, четыре активных видеокурса — тактическая медицина, выживание, огневая подготовка, два курса по военной топографии — и большие планы по развитию. Но дело даже не в этом. 

Общаясь с активными и продвинутыми людьми, имеющими разные взгляды, я вижу, что многие из них думают так же, как Василий Корсун: сначала — выжить, а потом уже гуманизировать пространство. Просто в силу разных причин не всегда говорят об этом публично. 

Все понимают, что нужно что— то менять. Но целостного видения будущего страны на сегодняшний день нет ни у кого. И у Василия Корсуна все как— то тактически, исходя из собственного опыта. Однако он претендует на продукт покруче натовского. И много делает для реализации и распространения своей задумки. Собирается влиять и формировать, и у него есть для этого инструменты. С ним можно не соглашаться, нервничать или же стать еще одним подписчиком сайта "Вишкіл". Так или иначе — это определенный срез общественного, достаточно массового мнения. И повод задуматься. Природа не любит пустот. Они всегда кем— то и как— то заполняются. 

123

—  О чем ваша история, Василий? О чем она заставляет задуматься?

—  Мне кажется, история у меня очень простая. Без каких-либо подводных камней и дополнительных измерений. Я жил какой-то жизнью, потом был мобилизован, служил и реализовал свой проект "Вишкіл". Всё очень однонаправленно. 

Возможно, моя история может напомнить о том, что наша жизнь принадлежит нам. До 2014 года все мы жили в какой-то устоявшейся колее, и общим ощущением было то, что от личной воли каждого из нас ничего не зависит — ни в смысле бытовых, ни в смысле каких-то политических вещей. Так жила вся страна. 

Потом был некий толчок на первом Майдане, а на втором это завершилось. Когда мы вдруг почувствовали, что все может быть иначе. Фантастическое ощущение, что наша жизнь и смерть принадлежат нам, изменило очень многое в жизни наших граждан. Русские, кстати, едушие воевать в Донбасс, тоже ведь пытаются найти именно это. Разница в том, что мы можем изменить страну, а они из своей могут только сбежать.

Мне кажется, очень важно не утерять ощущение того, что жизнь наша принадлежит нам, что мы сами можем ею управлять. И пока мы всё это помним, организовывать изменения происходящих в стране процессов. Собственно, наш проект именно этому и посвящен. В той мере, в какой это мне под силу. 

—  А оно еще не теряется, это ощущение? Сегодня появилось много интересных проектов. Но почемуто это не приводит к изменению системы. Она сопротивляется? Или критическая масса еще не накопилась? 

—  Мне кажется, ничего страшного не происходит. Просто нужно время, нужно работать. У нас не было опыта активной социальной низовой политической жизни. Мы привыкли, что за нас все решают те или иные структуры. Важно поменять ощущение. Чтобы каждый гражданин имел какой-то свой социальный проект, что-то делал. Тогда поменяется вся структура. 

—  Вы — русскоязычный. Однако в своем проекте делаете большой упор на украинский язык. На своей странице в ФБ вы говорите, что формулировать свои мысли на украинском языке бывает тяжело, тем не менее упорно пытаетесь это делать. Почему?

—  Если говорить стратегически, я считаю, что будущее — за теми языками, на которых делают цивилизацию, то есть за английским и китайским. 

Но для этого проекта использовать украинский язык имеет смысл по многим причинам. Во-первых, украинский  — это знамя, символ нашей борьбы. Мы же делаем массовый проект, направленный на все общество, а украинский — это средство консолидации. Во-вторых, это резко повышает уровень сложности работы против нас со стороны наших военных оппонентов, которые либо вынуждены использовать наших украиноязычных граждан, либо сами учить украинский язык. 

Мне нравится наблюдение Р.Докинза, считавшего, что живыми существами являются идеи, а не люди. То есть идеи используют нас для своего распространения. 

Поражение во Второй мировой войне подкосило немецкий язык, резко сузив прежде огромный ареал его распространения. Украинский язык в этом смысле имеет шанс расцвести, расширить ареал распрорстранения, в том числе и на территории вероятного противника. Русские будут вынуждены учить украинский язык, поскольку мы для них вероятный противник на много десятилетий вперед. 

—  А вам не кажется, что это напоминает методы конструирования советского человека в СССР?

—  Использование украинского языка, несколько хаотичная украинизация, происходящая ныне, — вопрос выживания нашей воюющей страны. Это решение простой тактической задачи на ближайшие десятилетия. Вот когда мы выживем, состоимся как государство, когда будем уверены в том, что способны защититься от внешних угроз, тогда мы можем вернуться к дискуссии по поводу нашего будущего. Думать о том, будем ли мы переходить на латиницу, как поляки, использовать на вывесках английский язык — или все-таки развивать украинский. Но это вопрос следующего порядка в повестке дня. Сначала нужно выжить как стране. 

—  По поводу выживания. Как вы, айтишник, относитесь к Доктрине информационной безопасности?

—  Это надо было сделать гораздо раньше. На информационную безопасность и на какие-то гуманитарные средства консолидации общества мы тратим намного меньше ресурсов, чем должны бы. Не хочу говорить о пропаганде. Но поиску каких-то других точек консолидации, ценностей, консенсусов, проговариванию их и объяснению обществу, для чего нам эта война, для чего украинский язык, к сожалению, уделяется мало внимания. 

Отсутствие объединяющего, я считаю, — недоработка тех служб, которые должны этим заниматься. На это необходимо потратить ресурсы. Я об этом сейчас много думаю. И, может быть, один из проектов, которые мы сейчас делаем, будет на эту тему. Каждому человеку нужно объяснить, что такое свое. Это мой дом или зарплата? Если зарплата, то нет разницы, какие флаги висят. Для многих из нас свое — это Майдан, то ощущение, которое было там: я наконец могу сам управлять своей жизнью. Это какие-то ценности, в соответствии с которыми я хочу построить свое пространство. 

Поиск идеи, вокруг которой можно строить общество, — совершенно технологическая задача, которую нужно решить. Национальная идея не с неба падает. Она не рождается естественным образом. Есть конкретные человек 10 визионеров, которые ее разрабатывают, визуализируют и формулируют. Тогда она появляется. 

—  Доктрина имеет и другую сторону. Например, составление списка сайтов, которые следует блокировать. Вы говорите, что идеи — живые. Но всегда есть угроза, что люди, их распространяющие, могут их извратить, и в списках неугодных в результате окажутся просто нелояльные к власти. 

—  Я большой сторонник идеи, что власть должна доверять своему обществу, народу. А народ, в свою очередь, должен оказывать давление на власть и не давать ей зарваться. Поэтому считаю, что у нас должно быть вооруженное общество, с сильными низовыми громадами, с сильным гражданским обществом, которое давит на власть, выполняющую чиновничью или арбитражную функцию. Это — с одной стороны. 

А с другой, сейчас мы — воюющая страна. И идея диктатуры всегда возникала в состоянии войны как временный шаг. В качестве тактического решения — это приемлемо. Приемлемо ограничить общественные свободы, мобилизовать ресурсы ради победы. 

—  У вас же позывной "Дарвин", вы его выбрали сами. Значит, вы — сторонник эволюционного развития и естественного отбора. А в процессе эволюции, если что-то ограничивать и затягивать, оно может отмереть. Смирившись с цензурой, самоцензурой на определенный период, оправдав это войной, вернуться к свободе потом может быть очень трудно, или даже невозможно. Для журналистов сейчас это очень болезненные вопросы. 

—  Это и впрямь болезненные вопросы. И вокруг них очень легко развести излишнюю полемику. Представляете, если бы на поле боя, под прямым огнем люди путем голосования принимали решение, каким образом вести ответный огонь или какие тактические ходы совершать! Это не работает в ситуации войны. Сначала нужно выжить, а потом уже решать, как существовать дальше. Сейчас нам категорически нужно консолидироваться вокруг украинского языка. Отстроить активное, возможно, даже агрессивное государство, которое отстоит свои границы. А потом естественным образом провести дискуссию в обществе и гуманизировать свою внешнюю политику. Но это — вопрос второй. 

—  Я понимаю, о чем вы говорите. Однако у нас не то идеальное общество, когда власть доверяет народу, а народ, в свою очередь, ее контролирует. 

—  Да. И поэтому одна из наших задач — популяризация военного обучения, милитарной подготовки и идеи о новом законе об оружии. Милитаризация общества, я считаю, это то, что нам необходимо сделать. И эту работу мы ведем. 

—  На своей странице в ФБ вы как-то написали: "Свободное общество — это вооруженное общество". Мне кажется, это не совсем одно и то же.

—  Мне кажется, совсем. В качестве примера одного из наиболее свободных обществ все любят приводить Швейцарию. Конечно, уровень благосостояния этой страны несопоставимо выше украинского. И в их случае вопрос свободы — скорее, вопрос благосостояния. Тем не менее, в условиях очень развитой прямой демократии, когда большинство решений принимается референдумами, швейцарское общество в высокой степени милитаризировано. Помимо того, что у всех есть оружие, они еще и практикуются как на государственном уровне (раз в год в течение месяца проходят подготовку, получая в этот период зарплату от государства), так и на частном (часто посещают тиры). 

Или, например, Израиль. Мы сейчас готовим урок о построении там территориальной обороны. Согласно своей военной доктрине, Израиль готов воевать хоть со всем миром, если он на них нападет. Они готовы ко всему: "Мы — народ, у нас есть наша территория, и мы будем ее отстаивать до последнего человека". 

У них 170 тысяч постоянно действующей армии и 450 тысяч резервистов. По всей стране равномерно размещены склады с оружием (причем там и тяжелое вооружение, танки, в которых специальная служба регулярно меняет масло и боекомплект). Все эти склады постоянно поддерживаются в активном состоянии. Срок мобилизации общества (этих 450 тысяч резервистов) в Израиле — 24 часа. 

—  Ну это смотря какая страна пойдет на тебя войной. Может, не хватить и 450 тысяч резервистов. Израиль бы не выстоял, если бы не сильная американская поддержка. Такой поддержки у Украины нет и не будет. Единственной нашей защитой было ядерное оружие, от которого мы отказались в обмен на независимость. Как бы мы ни мобилизовали население, если Путин (или любой другой на его месте) захочет прижать Украину, то со своим 140-миллионным населением он может это сделать. Вопрос только в цене. 

—  Нет. В том-то и дело, что если в стране построена правильная территориальная оборона, то технических средств ее прижать не существует. Ее нельзя захватить, нельзя завести туда воинский контингент, который бы ее покорил. Территорию можно только уничтожить, выжечь атомными боеголовками. Но цена этого вопроса для Путина — тоже невообразима. Насколько я понимаю, таких прецедентов в мировой истории пока не было. Обществу любой страны-агрессора это нужно как-то объяснить. И градус пропаганды для этого должен быть на несколько десятков выше. 

—  Какие курсы на вашей платформе уже действующие?

—  По тактической медицине, по выживанию, по огневой подготовке и два курса по военной топографии — академический и практический. Мы продолжаем наполнять уже существующие, а также готовим сейчас очень интересные курсы по теории партизанской борьбы, по боевому стрессу. 

—  Теория партизанской борьбы — тоже в числе идей, которые легко могут быть извращены…

—  Мы очень внимательно относимся к этой угрозе. В данном случаем курс будет обзорным — по прецедентам партизанского движения в мировой истории. Конкретных советов в рамках этого курса мы давать пока не будем. 

—  Курс выживания связан с теорией партизанской борьбы?

—  Это курс выживания американских летчиков, сбитых на территории противника, — SERE. По этому курсу у нас был большой перерыв. Сейчас мы возвращаемся к его наполнению. Этот курс нам нравится, поскольку, в отличие от других, имеет стандарт. Конкретные решения прописаны в акронимах, аббревиатурах. 

—  Сайт вы создавали единолично? У вас появилась идея, и вы начали собирать команду — или сначала сделали сайт?

—  Начал собирать команду. Только моих технических знаний недостаточно, чтобы поднять эту платформу. Проект очень многоплановый. Мы долго работали с системными администраторами по технической части, разворачивали платформу. Отдельно — по продакшн (как снимать, какой камерой, какой свет, и т.д.). Очень большой кусок работы — юридические вопросы. Отдельные вопросы — по поиску лекторов и коммуникации с ними, по продвижению сайта. Все эти вопросы не связаны друг с другом, и один человек никак не может это сделать. 

Всю жизнь я профессионально занимался управлением процессами, работал в разных коммерческих структурах IT-менеджером. Именно так и построил работу платформы. 

—  Сколько человек в команде?

—  Около 10–15. Подсчитать сложно, поскольку у нас очень много полуволонтерских отношений, когда люди выполняют работу за символическое вознаграждение. А есть волонтерские — когда мы просто просим помочь. 

—  Проект чисто волонтерский — или это уже общественная организация?

—  Формально — общественная организация. По сути — волонтерский проект. У нас пока нет зарплат. И грантов тоже нет. Хотя сейчас мы подали на несколько. Но нужно понимать, что гранты мы можем получить на какие-то гуманитарные вещи. Например, сделать курс по психологической реабилитации бойцов. Или по юридической помощи. Но направления по огневой и тактической подготовке могут развиваться только на волонтерские деньги. 

—  А на что вы живете?

—  Мое последнее место работы до мобилизации — иностранная компания платила мне зарплату, пока я служил. Возможности тратить эти деньги у меня не было — накопилась некоторая сумма. И сейчас я, в принципе, их проживаю. 

—  Что дальше?

—  Надеюсь, мы успеем взять грант. Ну, и до сих пор мы не занимались активным поиском денег среди наших подписчиков. Сейчас у нас уже более двух тысяч зарегистрированных пользователей.

—  В числе партнеров у вас на сайте указано много различных организаций: Проектный офис реформ Минобороны, ССО, Центр поддержки аэроразведки, "Белый волк"… В чем проявляется их поддержка?

—  На сайте указана лишь часть организаций. Скажем так, мы хорошо друг друга знаем. Некоторые из этих организаций дают или будут давать нам лекторов для разработки курсов. С некоторыми, например, с Проектным офисом реформ Минобороны, мы работаем в том смысле, что пытаемся помочь армии построить свой, подобный проект по созданию дистанционного образования.

—  То есть ваша платформа будет использована как база?

—  Дистанционное образование по военному делу активно практикуют страны НАТО. Например, американские Воздушные силы используют ту же платформу Open edX, что и мы, для своих 700 тысяч сотрудников. У них много различных курсов. Это поставлено на поток. В нашей стране это пока только зарождается. Минус в том, что это нужно было давно. Плюс — что мы приходим в уже зрелую технологию, и можем использовать все самые современные наработки. Причем тот продукт, который у нас получится, может быть лучше используемого ныне НАТО. 

—  Вы свою аудиторию не видите. Знаете ли, кто находится по другую сторону монитора?

—  На Open edX есть только логин и имя. Причем можно указать любое. Оно нужно только для получения сертификата. Существует, конечно, средство Google-аналитики, позволяющее как-то стратифицировать аудиторию. Но четкого понимания у нас действительно нет, не хватает рук. 

Хотя мы делали отдельный опросник для подписчиков платформы по поводу ожидаемых курсов. И там можно было указать пол, принадлежность к воинской службе, уровень подготовки, и т.д. Какое-то время мы внимательно следили за этим голосованием, набрали статистику — и прекратили. Согласно этой статистике, мужчин было 2/3 по отношению к женщинам. Наиболее обширная группа наших пользователей — мужчины от 27 лет. 

—  То есть призывной возраст?

—  Да. На допризывников мы тогда не ориентировались. Хотя сейчас это направление очень актуально. Мы работаем над тем, чтобы сделать для допризывников курс молодого бойца — то, что раньше называлось НВП (начальная военная подготовка). Это очень актуально в Украине. Есть указ президента о том, что это нужно. Но нет программы, нет военруков, нет материальной базы — вся система развалена. Наш курс способен был бы решить эту проблему процентов на 30. Мы могли бы массово дать теоретическую, очень качественную и наглядную подготовку. 

—  В одном из ваших интервью вы говорили, что отсеиваете нежелательный контингент не только с помощью языка, но и, например, блокируете IP-адреса из РФ. Это так?

—  Да. Это решено на уровне файервола. 

—  Но вы тесно связаны со всевозможными службами. Я так понимаю, что у вас есть возможность как-то фиксировать данные о тех людях, которые вас посещают?

—  Наверное, такая техническая возможность есть. 

—  Это не может быть использовано в целях, нежелательных для пользователей?

—  Наши отношения с пользователями регулируются пользовательским соглашением, размещенным на сайте. Мы очень уважаем личные свободы. В проектах типа нашего всегда должен быть баланс между личной свободой гражданина и необходимостью победы в ситуации войны. В данном случае, скажем так, сотрудничество с различными службами у нас есть. Но пользовательские данные при этом защищены. Существуют законодательные нормы, согласно которым при определенных обстоятельствах мы должны эти данные предоставить. Не только мы, как платформа, но и провайдер, у которого эти данные лежат. Предоставить их он может даже без нашего согласия.

—  Например, в рамках Доктрины информационной безопасности.

—  Например. Но на текущий момент, насколько мне известно, в рамках этой Доктрины никаких данных не требуют. 

Автор: Алла Котляр, gazeta.zn.ua 

You may also like...