«Почему о твоей кончине мы узнали из-за бугра?..»
25 июля — ровно 30 лет с того дня, как умер Высоцкий. Если бы он сейчас был с нами, то кричал бы во все горло. И нам от этого наверняка было бы легче… А еще он наверняка бы пил, потому что иначе не мог, потому что так разжигал свой внутренний творческий огонь, в пламени которого и сгорел. Может, иначе и быть не могло?
На фото: Гамлет был последней ролью, которую Высоцкий играл перед смертью…
Простые граждане СССР по-разному встретили весть о смерти Высоцкого
«Первый раз это имя я услышал от своего брата, который по ночам слушал «Голос Америки». Брат пришел и сказал, что он умер. У моих родителей сделались каменные лица, а я тогда и не понял, что же это за человек, известие о смерти которого так обезобразило предков», — Алекс Пол, бизнесмен, в 1980 году — младшеклассник. «В день его похорон я выехала на вызов с Яузского бульвара по Верхней Радищевской в сторону Пролетарской. Возвращалась по Таганской улице. Вся Таганская площадь оказалась настолько забита народом, что наша машина носом раздвигала людей и еле-еле свернула на Садовое кольцо», — Лариса Симакова, пенсионерка, в 1980-м — врач «скорой помощи»…
Это случилось ровно тридцать лет назад. В самый разгар Олимпиады умер Владимир Высоцкий. …Зэки и геологи, школьники и домохозяйки, подвыпившие студенты, дикари-отдыхающие, военнослужащие не «нейтральной полосы». Те, кого либералы и диссиденты презрительно называли «совком». А для Высоцкого они были просто героями его песен… Другие люди совершенно другой страны. Никто и никогда не спрашивал у них о нем. В отличие от близких друзей, они не давали интервью и не писали километры воспоминаний. Хотя тоже навсегда запомнили день 25 июля 1980 года. «МК» впервые собрал рассказы совершенно обычных людей о смерти их кумира.
Похороны Высоцкого. 25 июля 1980 года. Автор фото: А. СТЕРНИН
Алла П., пенсионерка, в 1980 году — работница НИИ «Гипроцветмет»:
— День 25 июля 1980 года я помню как вчерашний. Я была на кухне, и был включен радиоприемник. Говорило радио «Свобода».
Я почти не прислушивалась, но вдруг как громом: «В Москве скончался Владимир Высоцкий».
У меня вылетела сковородка из рук. И мозг мгновенно пронзила странная мысль: «Ну всё, теперь тоже можно умирать». Почему так — не знаю. Вроде до этого никакие мысли о смерти мне в голову не приходили. Ну а дальше со мной было то, что, наверное, со всеми.
На похоронах я не была. И не стремилась попасть. Я тоже «не люблю манежи и арены».
* * *
Неизвестный:
— Ночью сидели у костра и слушали радио: «Есть привычка на Руси — ночью слушать Би-би-си». Случайно попали на «Немецкую волну» — и тут сообщение, что умер Высоцкий. С тех пор, когда слышу слова «душа улетела на небо», — вспоминаю, как исчезали в ночи искры догорающего костра…
Потрясенные, мы шарили по всему эфиру — но радиостанции Советского Союза молчали. Помню свое детское недоумение: отчего все молчат о его смерти?! Лишь в газетах «Вечерняя Москва» и «Советская культура» появилось маленькое сообщение о скоропостижной кончине артиста Высоцкого. Власти решили «не омрачать» Олимпиаду. А по рукам ходили самиздатовские строчки: «Почему о твоей кончине мы узнали из-за бугра?..»
* * *
А.Г.:
— Я ходила на легкую атлетику 27 июля. О Высоцком тогда ничего не знала и не особенно интересовалась. А моя ближайшая подруга по нему сходила с ума. В те дни открыла она дверь маме, и та испугалась, увидев дочь, заливающуюся слезами. «Что случилось?!» — «Мама, Высоцкий умер!» — «Тьфу, я думала, из родных кто!..» Вот и я удивлялась, что моя умная подруга горюет о человеке, мне неизвестном… Потом уже коллеги читали размноженные на тоненьких листках речи с панихиды в ТнТ, потом были пачки стихов, ему посвященных. Наши ребята-электронщики распечатали на огромной допотопной ЭВМ сборник стихов, мной любовно переплетенный. Но все это было уже намного позже. А тогда мне было непонятно, почему на какой-то вечеринке на работе хором поют «На Большом Каретном» — песню, которую никогда не пели по радио. И ведь все знают слова! Кроме меня. А у меня и магнитофона-то тогда не было…
* * *
Игорь Исетский, литератор, в 1980 году — солдат срочной службы:
— С начала 1980 года я служил в Афганистане. Хорошо помню, что на территории части практически ежедневно крутились записи Высоцкого через усилитель. Стояли мы рядом с окраиной Кабула, и в ближних кварталах города, думаю, отчетливо был слышен голос Владимира Семеновича. Не забыть, как из динамика неслось: «Какая валюта у вас?» — говорят…», а мы с другом Виталькой продолжали в несколько переделанном виде: «Не бойсь, — говорю — не афга-а-ни…» (Афгани — денежная единица ДРА, а нам жалованье выдавали чеками Внешпосылторга. Так что не имелись у нас афгани-то.)
В Афганистане повсюду звучали популярные у местного населения, но режущие слух нашему человеку напевы из индийских фильмов. А песни Высоцкого являлись для нас голосом далекой Родины. За рубежом СССР нами уже по-иному воспринимались знакомые «Сыновья уходят в бой», «Он не вернулся из боя», «Песня о звездах» («Мне этот бой не забыть нипочем — смертью пропитан воздух, а с небосклона бесшумным дождем падали звезды»)… Казалось, эти песни написаны о нас. Сам я при случае пел под гитару «Штрафные батальоны». Ребята любили ее слушать. Возможно, оттого, что гауптвахта в нашей дивизии была — не дай бог никому…
* * *
Светлана Котелевец, актриса Рязанского драматического театра, в 1980 году — студентка культпросветучилища:
— Накануне мы загуляли в Калуге. Я там училась в «кульке». Вдруг кому-то «вздернуло» поехать в Москву. Телика у нас на съемной хате не было, радио — тоже. Мы в полном неведении попали в какой-то кабак на Варшавском шоссе. Никто из нас не знал о смерти Высоцкого, как, впрочем, и остальные в зале. А музыканты, видимо, полагая, что немногочисленные клиенты, если пришли сегодня, то уж наверняка помянуть поэта, ничего не сообщая, просто объявили песню «Кони привередливые».
Компания подвыпивших гостей пошла танцевать. Но где-то на середине песни полетела и разбилась бутылка, брошенная со столика возле эстрады (вероятно, это были друзья музыкантов). Танцующие стушевались и сели, так ничего не поняв. Я подумала, что кто-то в более эмоциональной форме и нетрезвом состоянии выразил мои мысли: уродливая картинка веселых дергающихся людей под песню-крик-мольбу. О гибели Высоцкого узнала только под утро. Состояние растерянности — и в голове: ну вот и всё… Это «всё» никак не относилось к жизни человека, поэта, артиста и т.д. Ощущение потери какого-то другого масштаба. И опустошенность.
* * *
Ирина Голобородько, актриса, в 1980 году — школьница:
— В день смерти Владимира Высоцкого мы с семьей и друзьями были на пляже. Солнце, Одесса, ласковое родное море, дружеское веселье… Один из друзей слушает по транзисторному радиоприемнику «Голос Америки» — и вдруг ставится белым как полотно: «Ребята, тихо! Умер Володя Высоцкий!» — кричит он. Казалось бы, в пляжной суматохе и шуме этот крик должны были услышать только находившиеся вблизи него, но его услышал весь пляж. И вокруг вдруг образовалась такая щемящая душу тишина… Был слышен только шелест волн, накатывающихся на прибрежный песок. Потом все не сговариваясь встали и так и стояли некоторое время, ошеломленные новостью. И вдруг кто-то заиграл на гитаре песню «Если друг оказался вдруг» — и весь пляж подхватил ее. Люди пели и плакали. Как говорят в Одессе, «это надо было видеть!». Так жители второго после Москвы любимого города Высоцкого отдавали последнюю дань народному любимцу — актеру, певцу, человеку!
В эти дни моя тетя Наташа находилась в Москве на лечении онкозаболевания. По возвращении в Одессу она рассказала мне, как, собрав все силы, ушла из стационара на Ваганьковское кладбище…
* * *
Неизвестная:
— Это было в Узбекистане, в молодом, строящемся городе Навои. И это был второй приезд Высоцкого в наш город. Первый — в 1973 году, второй — в 1979-м. Я была на его последнем концерте. Муж отказался пойти (из-за моральных «сдвигов»), отчего мне стало грустно. Я сидела в седьмом ряду зала. В какой-то миг показалось, что Высоцкий уловил, ощутил мое состояние одиночества какими-то своими внутренними флюидами — его взгляд на миг остановился на мне, продолжая петь, он как бы подбадривал, что не так уж все плохо на этой земле… Помню, женщина с ребенком уходила из зала (надо полагать, по необходимости). И Высоцкий, обращаясь к ней, сказал: «Женщина, только не уходите, у меня есть песни и для вашего малыша» — и запел что-то из детского репертуара.
Одна девушка понесла цветы, не поднимаясь на сцену, подошла к певцу и, не дожидаясь, когда Высоцкий возьмет букет, просто положила его у его ног. Владимир Семенович заметил: «Ну вот, совсем как к памятнику». Тогда еще мелькнула мысль — нехорошо это. Это было ровно за год до июля 80-го.
А о его смерти я узнала, когда мы с мужем были в отпуске у матери под Ленинградом. Пошла утром за молоком — меня окликнула соседка. Ее муж ночью поймал «Голос Америки», который и сообщил эту новость. «Допелся, алкаш» — и что-то еще в этом роде она добавила. Я вернулась без молока…
* * *
Елена Кириченко, домохозяйка, в 1980 году — дипломница геофака МГУ:
— Лето тысяча девятьсот восьмидесятого года. Моя первая профессиональная геологическая практика. По настоятельной моей просьбе и по распределению на полгода отправлена на поиски россыпей золота.
Июль, двадцать пятое. Идем по запланированному маршруту. И вдруг Серега, который ни днем, ни ночью не расставался со своим маленьким приемничком, как закричит, размахивая руками: «Ребята! Володька наш умер! Вы слышите?! Умер наш Володька!»
Мгновенная тишина… Сознание плывет. Сон, клубника… Явь, стук в висках… Умер Высоцкий — наш, мой… Растерянные, непонимающие глаза Марии. Куда же сталь из них подевалась? Первой она осела на землю, следом же повалились все мы.
Мария осталась в стороне от нас, сидела, выставив вперед свои мощные ноги в брезентовых штанах и болотных сапогах, обхватив обветренными, далеко не женскими руками свою стриженую белобрысую голову. Мы, остальные, сидели в куче, каждый прятал голову на своем рюкзаке или плече товарища, каждый из нас стеснялся своих слез. Я первый раз в жизни увидела, как плачут мужчины, да к тому же еще и все вместе.
Конечно же, по маршруту далее мы не пошли и золото в тот день не искали. Вечером, уже на базе, сидели кружком вокруг костра с поникшими головами и разговаривали о нем, только о нем.
— Эх, даже помянуть-то по-человечески не можем, — вздохнул Андрюха. В экспедиции был «сухой закон»…
* * *
Мая Рощина, журналист, Израиль, Ашдод, в 1980 году — вольнонаемная работница МВД СССР:
— Осень 1980 года. Заполярье, Ямал, Лабытнанги, зона строго режима. Я работаю зав. продовольственными складами учреждения. Перевелась туда с должности художественного руководителя городского Дома культуры и кинотеатра в одном помещении, где были исполосованные ножиками обивки кресел, горы шелухи от семечек. Согласилась на работу в зоне, по месту службы мужа. Нужно было срочно сменить прежнего зава, пьющую. Уж так меня там обхаживали…
Куда-то исчез страх перед заключенными. Работаем. Идут вагоны с картофелем. Много. Я веду счет машинам и тоннам, а зэки тягают. Вместе греемся в перерывах у печки, вместе едим, пьем. Я — чай, они — чифирь. На меня не обращают внимания. Сразу раскусили, что не стукачка. Не мое это дело.
«Мая Ароновна, идите сюда!» Захожу в глубь длиннющего овощехранилища. Темно. Что-то светит, видимо, фонарь. «Вверх, вверх гляньте!» Сверху на меня смотрели огромные, нечеловеческие глаза. То ли филин, то ли сова полярная. Я заорала, подопечные мои заржали. Настроение у них улучшилось. Зэки со смешком высыпали из мешков картошку в отсек и ушли к входу. Там печка, горячая картошка. Тепло, короткий отдых, перекур.
Тоже иду к теплу поближе. Слышу их разговор мужской — о Марине Влади. «И с кем она сейчас после Высоцкого будет…» Воздержусь от неприличностей. Подхожу. Увидели меня, тему не сменили, но слова выбирать стали. Тогда я спросила: «Что, развелись?» — «Помер».
Вот так я узнала о смерти Владимира Высоцкого. Честно, не поверила. Нигде — ничего. Телевидение, два канала, — молчание.
Поняв, что меня это интересует, зэки притащили какую-то старую июльскую газету с малюсеньким некрологом. Им разрешалось (поощрялось!!!) выписывать что душе угодно. Вот только почта в Заполярье приходила с большим опозданием…
«Личный фотограф» поэта Александр Стернин: «Владимир Семенович не давал себя снимать случайным людям».
Литературная обработка Екатерины САЖНЕВОЙ
*****
Психиатр Михаил Буянов: «Чем сильнее обострялась его болезнь, тем ярче проявлялся талант»
Высоцкий уникален тем, что чем сильнее обострялась его болезнь, тем ярче проявлялся талант. В этом уверен психиатр Михаил Буянов — президент Московской психотерапевтической академии, председатель российского общества медиков-литераторов, — который лично знал гения.
— «Я не люблю, когда мне лезут в душу…» — эти строчки Высоцкий написал про себя. Он, наверное, ненавидел врачей, которые его пытались лечить?
— Мне в этом смысле повезло — я не лечил его и не выписал ему за все время нашего общения (а оно оказалось весьма продолжительным) ни одной таблетки. И я никогда не лез к нему с задушевными разговорами. Молчал до тех пор, пока он первый не заговорит.
— Помните ваше знакомство с Высоцким?
— В то время (а это было аж 45 лет назад) я был аспирантом на кафедре психиатрии Второго московского мединститута им. Пирогова, которая располагалась в Соловьевке (так народ называл психбольницу №8), и занимался исключительно научными исследованиями. Однажды меня вызвал к себе главврач Денисов. Сказал: мол, ты имеешь репутацию человека твердого, который все доводит до конца, потому тебе решили доверить одно дело. Оказалось, что звонили из райкома и попросили помочь одному талантливому и очень перспективному актеру Театра на Таганке избавиться от алкогольной зависимости. А наша больница тогда алкоголиков редко брала. Вообще в те годы их в стране было мало, и они концентрировались в двух сферах — уголовной и творческой. Все врачи к ним относились несколько брезгливо. Но я понял, что этот случай был особенный. По словам главврача Соловьевки, на этом актере держался весь театр, он исполнял главные роли практически во всех спектаклях, сам сочинял стихи и музыку. Именно поэтому он должен был лечиться, не отрываясь от рабочего процесса. Вот моя задача и состояла в том, чтобы сопровождать его из больницы в театр на репетиции и премьеры.
— Это чтобы он не пригубил где-нибудь по дороге?
— Да. И признаюсь, в первый день я свое задание провалил. На сцене шел легендарный спектакль «Павшие и живые», я засмотрелся и в какой-то момент упустил Высоцкого из виду. А он забежал в туалет, где для него кто-то припрятал бутылку водки. На сцену после этого он вышел уже навеселе. Я же сделал из этого выводы и использовал сеанс гипноза, которым в то время сильно увлекался. Против его воли я внушил Владимиру (а мы с ним одногодки, потому я называл его по имени) отвращение к водке в моем присутствии. При мне он не мог даже пригубить — от одной мысли об этом у него срабатывал рвотный рефлекс. А ведь для актера нет ничего страшнее, чем внезапно открывшаяся рвота.
— Он вас наверняка за это, мягко говоря, недолюбливал?
— Не любил — точно. Он вообще был по натуре очень свободный человек и не хотел чувствовать зависимость от кого бы то ни было. Но он ни разу даже вида не подал, что недоволен мной. А я сопровождал его из Соловьевки в театр полтора месяца. Потом в течение долгого времени ко мне обращались друзья и коллеги Высоцкого, просили поприсутствовать на каких-то вечеринках, чтобы Володя там не пил и не дрался.
— А в ту пору, когда ежедневно возили его из Соловьевки в театр, разве ехали молча?
— Нет, конечно, нам волей-неволей приходилось общаться. Он живо интересовался моей научной работой, много расспрашивал про гипноз. Через какое-то время он стал неплохо разбираться в медицине и даже сам мог поставить человеку с психическим отклонением какой-никакой диагноз. Я сразу понял, что это человек во всех отношениях неординарный, увлекающийся, умный, живущий с неким смаком, старающийся получить все по максимуму — и удовольствия, и впечатления, и признания… И несмотря на это (а скорее всего благодаря этому), неисправимый пьяница…
— А почему его так и не смогли вылечить?
— Во-первых, он слишком рано пристрастился к спиртному. Его несчастная мать ходила по врачам, но одни отказывались его лечить, а другие шли у него на поводу. Высоцкий лечился чуть не у всех московских профессоров, но никто ему не смог помочь. Объясню почему: в то время как раз шли разговоры о карательной психиатрии. И когда Высоцкий в очередной раз оказывался в лечебнице, по городу ползли слухи, дескать, вот, он диссидент и его опять упекли. Потому врачи старались как можно скорее его выписать. Да и помещали его изначально в полусанаторное отделение, где Высоцкий постоянно нарушал режим, давал деньги нянькам и те бегали за водкой. В общем, сплошные хлопоты. Оттого в глаза ему улыбались, а в реальности старались поскорее отделаться.
Я наблюдал за тем, как и чем его лечили. Так вот, я вам скажу — практически ничего, кроме общеукрепляющих препаратов, которые поддерживали его слабеющий организм, ему не давали. А он чувствовал себя в больнице как на сцене — старался всячески привлечь внимание персонала. С дамами-медсестрами вел себя как гусар. Он с удовольствием общался с больными, с любопытством выслушивал их истории. Бывало, и ссорился с пациентами — но это в случаях, когда кого-то защищал (обычно медсестер и врачей). Владимир был обаятельным и любил производить на людей впечатление. Помню, однажды он зашел ко мне в кабинет и, улыбаясь, заявил, что придумал анекдот. «Что такое нечистая сила? Это немытый Жаботинский!» Я расхохотался, ведь Жаботинский тогда был чемпионом мира — огромный, волосатый, внушал страх всем своим видом.
— Видимо, не таким уж он тяжелобольным был, раз находил силы шутить…
— Он вообще не был душевнобольным в традиционном смысле, ведь пьянство — это и болезнь, и собственный выбор, от которого можно избавиться без докторов. Наверное, вы это не напишете, но алкоголизм привел к своего рода раздвоению личности. В нем одновременно жили два человека: один щедрый и разгульный, как все пьяницы. А второй — считающий каждую копейку. Он ведь в последние годы старался как можно больше концертов дать именно из-за денег. Причем многие из них были нелегальные. За это его администраторы даже получали сроки, но Высоцкий умудрялся выходить сухим из воды. Почитателей его таланта это, возможно, покоробит, но алкоголизм в тяжелой форме приводит к разрушению нравственных представлений о жизни. И тут ничего не поделаешь.
— Ну хотя бы белой горячки у него не было?
— У него были все сопутствующие хроническому алкоголизму проблемы, кроме параличей.
Замечу, что склонность к спиртным напиткам у него не генетическая. Ни его родители, ни его дети не были в зависимости от зеленого змия. И даже в этом смысле он был редким типом алкоголика.
— Но ведь многие талантливые люди пьют.
— На самом деле не так уж много. Да, злоупотребляли Есенин, Блок, Аполлон Григорьев… Но из всех них Высоцкий был самым пьющим. И уникален он тем, что чем сильнее обострялась болезнь, тем ярче проявлялся его талант. В какой-то момент он это и сам понял и боялся, что если бросит пить, то не сможет больше сочинять.
— Это произошло, когда вы в последний раз видели Высоцкого?
— Думаю, гораздо раньше. Но именно на нашей последней встрече он это сам мне сказал. Я тогда выступал с лекций о гипнозе в одном из институтов. Когда закончил, увидел за кулисами Высоцкого — он, оказывается, все это время меня внимательно слушал. Потом мы поменялись местами: он исполнял со сцены свои песни, а я наслаждался. После концерта мы долго говорили. Сначала о гипнозе. Он сказал: «Ну вот, наконец ваша власть надо мной кончилась». Сказал, что его все еще никак не могут вылечить, потому что никто не может избавить его от тех переживаний, которые и толкают его к бутылке. И заметил: «А может, если брошу пить, я стану бездарным…»
И все же я прошу его поклонников следовать его таланту, а не его пороку. Идите своим путем, и пусть в нем не будет алкогольных и наркотических тропинок, потому что они все равно сведут вас в могилу, как это произошло с Высоцким…
материал: Ева Меркачева
Киевские корни Высоцкого
Отец Высоцкого Семен Вольфович родился в Киеве в 1915 году в семье Вольфа Шлемовича и Доры Евсеевны Бронштейн. Они жили на Евбазе, по улице Воровского, 42. В 30-е годы Вольф Шлемович и Семен Вольфович переехали в Москву. Дора Евсеевна неоднократно меняла имя и фамилию. Еще до войны она стала Ириной Алексеевной Семененко. Пережив оккупацию в Киеве, после войны она работала косметологом. Скончалась в 1970 году и похоронена на Байковом кладбище в столице Украины. Среди биографов Высоцкого распространена точка зрения о том, что Владимир унаследовал именно характер своей киевской бабушки. Новая
Tweet
