Общество и проституция: история стыда и любопытства

Дело было в Красноярске. Устроили милиционеры облаву, поймали десяток-другой проституток, привезли в отделение милиции. Уже тревожно. Читаешь такую новость и ждешь неприятного. Чего дальше-то стряслось? Дальше провели бедняжек темными-темными коридорами в актовый зал…

 В зале подарили каждой девице по иконке и раздали пособия по подготовке к исповеди и причастию. К дамам вышел отец Андрей, достойнейший клирик, член общественного совета при краевом ГУВД, и зачел избранные места из жития cвятого Виталия Александрийского, «помогавшего блудницам избавиться от порока». Умилительное деяние. Связанное, без всякого сомнения, с недавним выступлением г-на Нургалиева, министра внутренних дел, высказавшегося в том смысле, что борьба с проституцией только силовыми методами неэффективна и необходима нравственная работа.

Рассказала я эту благостную историю воцерковленной своей приятельнице, и что же? Та вострепетала, но и обеспокоилась: такая аудитория непростая! Тяжелехонькая паства. Сложно, наверное, было отцу Андрею нести благое слово. Как он там, интересно?

А мне интересно: как там девочки? Что за атмосфера была в зале?

Что на лицах? Скучливое смирение, покорная готовность выслушать навязанную тягомотину? Или наличествовал некоторый сентиментальный подъем: не лекция все же, духовные наставления. Не о презервативах говорят — о высоком, задушевном.

Века идут, столетия плывут из темноты, а все не проходит это бешеное любопытство обывателя к образу проститутки — что девицы-то? А ну как бравада или (чу!) блеснула слеза раскаяния? Вот ведь задачка: сама профессия — лютой простоты занятие, и занимающиеся ею армиды — девушки по большей части никак не загадочные, и даже простоватые, но тайна как будто заложена в самой природе этой работы.

Быт, уклад, ежедневная рутина борделя ли, улицы, сауны, апартаментов — все кажется щекотной загадкой, все читается и обдумывается как новость. Хотя какая уж тут новость? А общество — замирает.

И, кстати, всякий опрос, всякое публичное обсуждение бордельных проблем вызывает несравненно большее количество откликов, чем иная, даже значительно более актуальная тема. Вот, например, легализация проституции — стариннейший вопрос. А все острота, все шум. Споры, как всегда в таких случаях, осмысленно бессмысленные. Потому как годы, повторюсь, идут, любознательность тут как тут, а умственной работы не происходит никакой.

Десятилетиями одно и то же: «Я — за, потому что деньги пойдут в бюджет, а не в карман ментам и бандитам»; «А если бы проституткой стала ваша сестра или дочь, вы тоже были бы за?»; «Это попытка развратить наше общество». Или иная формулировка: «Почему должны поощряться аморальные вещи? Такое государство само по себе будет разваливаться на куски». Разваленное на куски государство считается самым сильным аргументом, окончательным — и в Украине (там сейчас много спорят о легализации), и в России. Вылезает задавленный страх — вторично пережить уход силы.

За типичнейшими словами так и видится тот или иной социальный персонаж. «Если это будет на законном основании, на проститутку можно будет подать в суд так же, как на магазин, где куплены окорочка не первой свежести». — Мужчина, профессиональный покупатель, хозяйчик, глухарь. Сам не слышит оглушительного свинства своего справедливейшего суждения. «Проституция должна стать уважаемой профессией. Недопустимо отношение к девочкам как к инструменту удовлетворения животного, это жрицы любви». — Тут возраст, некоторый образовательный ценз, чувствительность, даже, пожалуй, сладкая восторженность. Пожилой педагог.

«Легализуете, так женщины еще больше будут заниматься брейнфакингом своих избранников: «Где был, скотина???!» — Офисный пролетарий, клерк.

«Все мы грешники, и не надо думать, что именно проститутки самые грешные. Мне просто жаль их, и не более». — Дама, конечно же. Губы поджаты, выражение лица самое благородное. «А я к проституции отвратительно отношусь! Я вот уже с 14 лет одна осталась сиротой, так я же не пошла на панель, а пошла вообще на санитарку. Зато я трудилась честно, зарабатывала честно». Простоватая дама, социальная ровня большинству девочек. Для нее нечестный труд — это «легкий» труд. Она не жалеет девиц — потому что они сделали выбор в пользу слабости, а не усилия. Позже добавила в комментариях: «Пускай они трудно живут, но работают — ЛЕГКО».

Ну и, разумеется, завершает всякую подобного рода дискуссию мягкий упрек либерала: «Все же, господа, легализация проституции — признак культуры общества». Всё еще считается, что за легализацию высказываются западники и прогрессисты, против же — охранители, сусальные консерваторы. Опять не уследили мы за игрой европейского ума. Острота радикальной (феминистической и либеральной) мысли в Европе направлена как раз против легализации. Легализацию — отменить!

Правда, и новизна теперь в другом — в «криминализации клиента». Это значит, виновата не женщина, продающая свое тело, а виновен покупатель, мужчина. Он — преступник, он грешник. Это его, а не девицу, надо поймать в темном переулке, осветить автомобильными фарами, предать публичному позору, посадить в тюрьму: «Ты что это по мамзелькам шатаешься, мусорный папашка?! Не стыдно тебе?!»

Отношения общества и проститутки вообще складываются как история стыда и любопытства. Подвижны еще две эмоции — либо страх (страх стыда перед бесстыдством), либо жгучее и даже восторженное сочувствие к падшей женщине. Сочувствие — это взгляд традиционный, разночинский. Вересаевский студент, сбежавший из публичного дома под улюлюканье приятелей, сидит на бульварной скамейке, заваленный снегом и стыдом, и шепчет те же самые слова, что нынче транслирует шведская, скажем, либеральная общественность: «Господи, сделай так, чтобы один человек не мог покупать другого за пятьдесят копеек!» Именно такие настроения и царили в обществе в начале прошлого века.

Падшая женщина — жертва несправедливо устроенной жизни: «Любовью, грязью иль колесами она раздавлена — все больно». Однако же при этом проституция признавалась необходимым злом, у нее была миссия. Речь шла об абсорбции части мужского насилия, об излишках физиологического напряжения, половом просвещении.

Падшие женщины принимают на себя часть мужского зла, греха, ограждая тем самым добрую мать семейства от ужасного знания мужского мира — чувственной греховной бездны. Мужчина знает о жизни больше, его знания страшнее, чем может пережить добродетельная матрона, и партнер мужчины в этом тайном знании — падшая женщина, ставшая частью мужского, а не женского мира.

Прошло не так много времени, и «о страшном» узнали все. Оказалось не очень страшно.

Меж тем даже в атмосфере безусловного сочувствия к армиде то в том, то в ином тексте мелькают наблюдения за бордельным бытом, рисующие проститутку довольно несимпатичным образом. У Шнейдера-Тигильца (мемуарист, тапер в доме терпимости, текст из 1908 года) девицы между собой, втайне, безжалостно осмеивают «гостей», беспощадны к пьяненькому загулявшему гостю, беззащитному по полному беспамятству, ожидают лишь прихода своих «друзей» — у каждой есть сентиментальная привязанность. Чаще всего это жиголо, сутенер.

Пылкий разночинец, ожидающий в стыдном доме увидеть кротких обманутых белошвеек, видит перед собой ражих нетрезвых баб, спокойных и грубых: «Пришла проблема пола, румяная Фефела, и ржет навеселе». Но все это нюансы, короткие минуты прозрения, мелочи, в конце концов. В любом случае падшая женщина — жертва.

Стремительнейшим образом, в молчании, проносится полвека, шестьдесят, семьдесят лет — советское общество свое мнение о проституции публично не артикулирует. Хотя можно, конечно, найти и свидетельства, и прекрасные примеры, но мы со свистом въезжаем в новейшее время.

Первые волнующие публикации о «валютных проститутках» появились в 86-м году; близится эпоха книги и фильма «Интердевочка», образ «советской» падшей женщины начинает обретать плоть и краски. И что же? Быть проституткой — вовсе не стыдно (при анонимном анкетировании старших школьников в Риге и Ленинграде в 1989 году валютная проституция оказалась в десятке наиболее престижных профессий). Проститутка конца 80-х — начала 90-х — яркая и уважаемая фигура. Она часть мифа о свободе и «загранице». Часть «мира богатства». Она деловая женщина.

Позорная грань ее профессии обществом как бы не обдумывается — что же, ради успеха нужно пройти через испытание, через грязь; эта необходимость признается как условие «пути наверх». Через грязь другого рода проходят и мужчины, первые богатеи, так почему бы не пройти через свое испытание и женщине? Проститутка никак не массовка, не кордебалет. Фигура, личность. Это Мира Велосипед из умершего «Интуриста» (а рядом с ней самый знаменитый интуристовский трансвестит, серый нотариус и умница, Александр Аркадьевич Пидор-Говорун), это Светлая Света из «Москвы» и так далее.

В этот недолгий период профессионального почета добрые матери семейств девочкам иной раз и завидовали. И простить этого им не могут до сих пор.

Итак — пришло и прошло время почета и гостиниц, и с 95-го началось время улицы.

Да, да, да, всегда есть низ и верх профессии, всегда есть распределение девиц по чинам и рангам (вокзал, улица, баня, апартаменты, гостиница, агентство), но есть еще и время со своей символикой. Символом проститутки (скорее проституции) начала 90-х была валютная гостиничная дама. Символ конца 90-х — стайка девчонок в переходе на Тверской или во дворе на Ленинградке. Автомобильные фары ярко освещают девичью грядочку, идет выбор. Символы нынешнего десятилетия — съемная квартира и реклама на сайте «Горячие цыпочки». Ну, или любом другом. К 2010 году мадамки всего мира переселились в интернет.

Так или иначе, в конце 90-х профессию ждало падение, а общество — прозрение. На улице не забалуешь. В Москве появились девочки из Украины и Молдавии; футболистам киевского «Динамо» (деморализации для) российские болельщики кричали: «Ваши бабы на Тверской!»; гостей города водили на экскурсию в подземный переход возле магазина «Наташа» (ныне Benetton) — показать падших дам. Столичный аттракцион, восьмое чудо света — висячие зады Семирамиды.

Общественное же отношение к проституции в те годы было несколько жестче нынешнего. То самое «непрощение почета». Как в советском анекдотце: «А дояркам из пятой бригады за отличные показатели мы дарим собрание сочинений писателя Хемин…гуя! Суровый голос из зала: «Так им и надо, б…дищам!»

Наконец, произошел исход с улиц. Изгнание. В холодной ночи остались только девочки-наркоманки — самый низ, самая печаль профессии. Ну и осталась дорога, всероссийская трасса, великая провинциальная обочина. Москва бордельная — это съемная квартира, апартаменты. Там живут девушки с чудесными именами — Изабеллы, Ангелины, Даноны, Микены, Стефании и Дианы.

Их мир — это мир женского дортуара, как бы повторение быта и рутины телевизионного «Дома-2», только более замкнутого и более откровенного одновременно: долгий сон, обобществленная, как с неба упавшая, колбаса, безделье, сплетни, ссоры, конкуренция, лирические романы в «Одноклассниках», «ВКонтакте».

Всегда влюбленность, ожидание «своего», особенного гостя. Много сентиментальности: в былом, по свидетельству мемуаристов, проститутки начинали взахлеб дружить, кричали подружке через «зало»: «Ты мой небесный персик!» Так и сейчас девочки преувеличенно чувствительны, сладки с подругами. Вот одна говорит другой: «А когда мы будем худить эти ножки? Когда устроим огурчиковый день?»

Все как всегда, как сто, как тысячу лет назад. Весной случается массовый сезонный исход — девочки влюбляются и уходят из домов терпимости. Так по крайней мере утверждает Константин Натанович Боровой, теперь титулуемый так — автор книги «Проституция в России: репортаж со дна Москвы».

Абсолютное незнание мира проституток — это ведь до сих пор повсеместная общественная практика. Особенно семейным дамам невдомек: ну не мужа же расспрашивать. К тому же многие мужчины удивительно ненаблюдательны. Страстное любопытство разбирает. Начинаешь разговаривать с армидами — и видишь перед собой простых девах с очень смягченным чувством трагедии.

Я не к тому, что жизнь девочек прекрасна, в их светелках достаточно кварТИРАНСТВА, но трагедия чаще всего не отрефлексирована. Ирина Маслова, координатор общественного фонда «Гуманитарное действие», представитель Ассоциации защитников прав секс-работниц в России, говорит: «Если женщина вышла на дорогу, вышла в бордель, пошла работать, то сравнительно небольшой процент делает это по принуждению, 15—20, я считаю.

Восемьдесят пять процентов в принципе делают свободный выбор. В свое время в 2006 году была принята декларация прав секс-работников Восточной Европы и Центральной Азии. Секс-работники сами в европарламент представили эту декларацию о том, что «не надо нас считать жертвами, мы можем постоять за себя, если государство будет признавать в нас граждан этой страны».

В апартаментах можно услышать поразительной силы наблюдения: «Мы работаем на выставке достижений мужского хозяйства» (видимо, шутка из интернета, но взята на вооружение грамотно, с понятием). Или: «Продавщицы до могилы девушки, а мы до могилы девочки. Хотя не девочки!» Про офисных клерков: «Я тех больше люблю, которые в обеденный перерыв заезжают. У них голова забита, они молчат. Такие милые!» Или — обобщение, от дамы постарше: «А с двухтысячного года пошли импотенты. Их миллениум, что ли, трахнул?» Я, кстати, однажды слышала прекрасные в своей высокой печали мужские слова: «Когда мужчина задумывается о проститутке? В первый раз, когда встал, и в первый раз, когда не встал». Что ж тут скажешь? Понятно, почему — равенство позора, анонимность…

Смотришь на девочку «из салона» и видишь в общем-то румяную фефелу. Одна девица сказала мне: «Я в Луганске бесплатно с парнями жила. А сейчас я в Москве, и за деньги. И меня все хотят!» Карьера. А общество между тем вернулось к сочувственному отношению к армиде — вот, из опросов: «Более половины россиян считают занятие проституцией вынужденным шагом и не осуждают представительниц этой профессии. Наиболее распространенными причинами респонденты называют бедность, отсутствие выбора, безработицу».

Вот, казалось бы, утек грех из любовной темы, и выбор, если уж реально посмотреть, есть почти у каждой девицы (ну разве в глухой деревне возле трассы, и то…), и сами девочки не хотят себя жалеть, и не хотят, чтобы им сочувствовали, а общество никак не может и не хочет остановиться: жалко.

Ведь вот в чем дело: если даже девица свободно выбирает «секс-работу», не принуждаема к ней, вовсе не является жертвой вначале, она все равно становится жертвой «в процессе». И не потому, что обязательно обижают, — просто постоянно приходится жертвовать частью чего-то личного. Евгений Кульгавчук, вице-президент Российской ассоциации сексологов, говорит: «Психические расстройства проституток сходны с расстройствами ветеранов боевых действий». Вот потому-то проститутки «вечные девочки» — потому что они девочки и есть.

Глупые девочки, не понимающие, во что ввязались. Вот сидят они в актовом зале отделения милиции с иконками и переглядываются: неужто «лекцией» все и закончится, неужто пронесло? Неужели проведут дежурную «нравственную работу» и отпустят по публичным домам?

Отпустят — а что ж еще делать? Общество так ничего нового и не придумало: ну, пожалеть, ну, вяло посочувствовать. Чай, не в Швеции живем, чтобы сочувствовать глупым девчонкам деятельно. Что ж говорить о «криминализации клиента» (прекрасный, на мой взгляд, способ борьбы с проституцией), когда даже до легализации никак не доберемся. Все боимся за целостность державы — не дай бог, на куски развалится. От одного только вида девчонки в сетчатых колготках и с трудовой книжкой в лифчике.

Евгения Пищикова, Новая газета