Разговор о жизни в кайфе: опиум, ВИЧ и палочка Коха
После интервью мы сидели с Русланом во дворе полтавского туберкулёзного диспаснера и курили . «Да ты не бойся, не заразишься» — сказал он ударяя на второе «а» и отмечая, что я сижу на расстоянии. Я ответила, что не боюсь, иначе не согласилась бы на разговор в помещении больницы. «А зря не боишься» — потроллил он.
Руслан Ротарь — ВИЧ инфицированный наркоман с семнадцатилетним стажем, страдающий множественным лекарствоустойчивым туберкулёзом открытой формы. На лечение в Полтаву Руслан попал благодаря своим друзьям из фонда имени Андрея Рылькова, до того лечился в Киеве. А ещё раньше по месту жительства — в Тольяти.
Департамент здравоохранения мэрии Тольятти во всемирный день борьбы с туберкулёзом в этом году призывал граждан быть самостоятельными в ответственности за своё здоровье, не перекладывать её на хрупкие плечи здравоохранения и кушать побольше фруктов. Но любой наркоман, если слышит подобное, то считывает с поверхности, буквально, и стремится сразу его реализовать: слова «вмазаться» и «подлечиться» в вокабуляре системного торчка играют роль синонимов, если что, а слово «фрукты» считается архаизмом.
Фонд им. Рылькова — одна из немногих общественных организаций занимающаяся изучением проблем наркомании и ВИЧ в России, в июне этого года опубликовал данные исследования проводимого среди ВИЧ инфицированных людей с туберкулёзом в 13 российских городах. 78% из них — наркоманы. Согласно выводам исследования, российские традиции стационарного лечения туберкулёза выдерживают далеко не все больные.
Шкала: «уровень выпадения пациентов» — то есть те, кто не долечился, среди обычных больных — 30%, среди наркозависимых — до 41 % и выше. Некоторые наркоманы говорят, что вообще никогда не видели долечившихся от туберкулёза коллег. Всё, что могут предложить российские медики наркозависимым попавшим в тубдиспансер — половинка феназепама на ночь — это почти как валерьянка против рака.
Человек страдающий наркоманией в российском туберкулёзном диспансере становится перед злой дуальностью необходимостей. С одной стороны — лечиться надо, ведь мало кому в удовольствие быть источником заразы. С другой стороны — когда пациента начинает мучить абстинентный синдром, то есть когда у наркомана начинается ломка и он испытывает реальные боли, врач не имеет права от этих болей его избавить, и пациент вынужден идти за обезболивающим на улицу.
И если он не успевает вернуться в палату в установленное время, его лечение автоматически прерывается, сокращая тем самым туберкулёзу путь к последней стадии. Метадон и бупренорфин, рекомендованные для лечения наркозависимых Всемирной организацией охраны здоровья, в России законодательно запрещены.
Всякий раз когда начинались ломки, Руслан уходил из стационара, а врачи, как известно, не терпят нарушения режима. Старая приятельница Руслана Таня, по совместительству волонтёр фонда, убеждая медиков снова взять его на лечение, несколько раз задавала вопрос: — Ему так и ходить с открытой формой туберкулёза по улице?! — Снова брали, скрипели, но брали. В какой-то раз стало очевидно, что пытаться победить палочку Коха, не усыпив предварительно опиатную зависимость, бессмысленно.
На Украине заместительная терапия, с применением вышеназванного метадона, разрешена. В большинстве наркологий по всей стране оборудованы кабинеты, куда нуждающиеся приходят за утренним лекарством. На это по-разному смотрят, об этом много чего говорят, но это есть. В Полтавском тубдиспансере, где сейчас находится Руслан, такой кабинет тоже существует. И можно разобраться хотя бы с туберкулёзом.
— Что за контингент в этом тубдиспансере?
— Сидельцы сиженные-пересиженные, наркоманы, алкоголики: народ с ослабленным иммунитетом, подорванным здоровьем. Короче, тюрьма — наркотики — тюрьма. Мне кажется, в Тольяти был такой же.
— Говорят, ты когда-то спортом занимался, расскажи немного об этом?
— Играл в городской команде. Какое-то время в период развала Союза там даже деньги платили. Потом врачи запретили по состоянию здоровья: или футбол или инвалидное кресло. Врождённое заболевание костей, два перелома ноги, кости срастались очень плохо. Ну и через какое-то время дошло до наркотиков — всё банально.
— И сколько лет употреблял?
— 16.
— Иногда в кино, в брошюрах разных рассказывают-показывают, что человек укололся один раз и сразу стал наркоманом. Это так?
— Не знаю уж как там у всех происходит, но не с первого раза точно. Кто-то употребляет периодически и от этого совсем не страдает, а кто-то со временем плотненько на это садится. Нельзя взять и обобщить.
— Авторы антинаркотических ресурсов сообщают, что одной из главных причин наркомании бывают социальные и экономические кризисы. Дескать, мощный всплеск её в нашей стране наблюдался в начале девяностых.
— Ну да. Но виноват, я думаю, не кризис. Упал занавес, и хлынула сюда наркота, вместе со всеми остальными благами. И что касается борьбы с наркоманией, помнится у ментов в те времена не всегда и бензин-то был на выезды кататься, так что бороться было сложно, а уж победить экономический кризис точно не в их силах.
— Да, но в начале тех же
— Но ведь много зависит от того, где живёт человек. Живёт человек на Севере и этого мака в глаза никогда не видел, и бухает себе водку. А ты говоришь о Крыме, где мак сам по себе в те времена рос повсюду, конечно люди им кололись. В Средней Азии, например, не считается наркоманией курение анаши, там сидят себе дедушки и курят. Это реально важно: где человек живёт и в какой среде он воспитывается, по-любому.
У нас когда наркота активно начиналась в те времена, весь город резко начал колоться от пи@@юков до чуть ли не дедушек. И десяток мусаров, которые занимались проблемой, вообще ничего с этим сделать не могли, при всём желании. Не говоря о том, что им тоже жить нужно и семью кормить.
— И они кормились?
— Ну бывало. Отъехали немного от точки, стали, пять-шесть человек собрали, деньги отобрали и уехали. Ну то есть как отобрали — сам отдашь. Если наркотик на кармане есть, значит просить будут больше.
«Это раньше туберкулёз был болезнью нищих и бушевал в основном в нищенских кварталах, в трущёбах, а сейчас шансы уравнялись в каком-то смысле. Можешь и в газельке отовариться»
— Как по твоим наблюдениям наркомания, в смысле препаратов, развивалась и развивается?
— Вот я в Полтаве сколько общался с людьми — тут единицы героин пробовали, все на маке сидят. А сейчас очень популярной стала аптечная наркомания: таблеточки покупаешь, выпариваешь там, отбиваешь на чём-нибудь и вмазываешься. Крокодил… Очень зубастая штука. С него редко кто начинает, употребляют в основном уже нарки со стажем, но совсем нищие — он же дешёвый. Вот тут куб ширки стоит полтинник, а этой аптечной хрени ты на те же деньги можешь наварить четыре дозняка. Есть разница? К тому же крокодилом колятся если в городе пропал нормальный наркотик — там уже хоть чем.
— Я только фото людей, которые крокодилом колятся видела. Оно того стоит?!
— Когда больше нечего — пойдёшь и вмажешь. Наркоманы не особенно задумываются, что что-то там на организм плохо действует. Будет плохо когда-то, а сейчас просто нужно.
— Можно обывателю объяснить, почему один человек употребляет иногда и ничего с ним не случается, а другой — уходит в это насовсем?
— Да, с тем же успехом с которым удастся объяснить обывателю, почему один человек пьёт только по праздникам, а другой в запое годами сидит.
— Это не объяснение, это аналогия.
— Так она ближе к пониманию. Одна зависимость от другой не слишком отличается. Кому-то жить страшно, кто-то стесняется, кто-то прячется от реальности; внутренняя неуверенность в себе, комплексы, которые в нетрезвом виде намного проще побороть. Пьют для чего — для храбрости, для куража. Вот и колятся, чтоб страхи разогнать, мосты настроить, разговор приятней сделать — с наркотиками все комплексы уходят, и жить проще.
«Мутит, кидает человека, понимаешь? Он весь в думках — жизнь-то не очень: там не сложилось, тут не сложилось. А ширка есть — и всё отлично, всё прошло, наладилось. Эти кидания из стороны в сторону продолжаются, но человек видит, что с ширкой они проходят. И со временем он сокращает промежутки между „вмазками“: идёт и покупает, идёт и покупает — в итоге „присел“.
— Мне всегда казалось, что жизнь наркомана сосредоточена на поиске то ширки, то денег на неё…
— Как у обезьяны — вся жизнь в поиске бананов?..
— Вроде того. Вопрос: есть ли у наркоманов ещё какие-нибудь интересы, кроме кайфа?
— Есть конечно. Я люблю книжки читать, разные и много, кино люблю, музыку слушаю, хотя и не считаю себя меломаном. Когда есть запас наркотика и денег, тут же появляется желание и развиваться, и узнавать, и чувствовать. Всё как у людей.
— Один мой приятель рассказывал, что когда-то кололся, чтоб кайфовать, а спустя десять лет кайф уже давно не в кайф, и он колется чтоб хотя бы бульйончику похлебать. Это так?
— Конечно. Наркотики недолго вызывают мощную эйфорию. Первые приходы ни с чем не сравнить. Первые года три ты нереально кайфуешь, а потом всё идёт на спад, даже если и дозу увеличиваешь. Через десять лет это уже не кайф, а работа. Если раньше я жил, чтоб колоться, то теперь колюсь что бы жить. Не звучит… что-то не так.
„Вася умер — спился, — ну так он же совсем загонялся, я-то до этого не дойду“ , –
вот как алкоголик думает. Колятся точно так же: с убеждённостью, что со мной никакого дерьма не случится, меня это не коснётся, мол, это кто-то не может бросить, а я — в шесть секунд .И садятся на систему»
— Маленькая история, она мне кажется анекдотом, но интересно как ты её прокомментируешь. Услышала от одного нарколога в Крыму. Семья: мама — директор музея, папа — инженер в строительном управлении, сын — ботаник и домосед, отличник, питался книжками и музыкой. В какой-то момент родители обнаружили, что из дома стало пропадать фамильное столовое серебро — почуяли неладное. Поговорили с сыном — чувство неладного, видать, усилилось. Пошли к наркологу и от него узнали, что их ребёнок — наркоман с десятилетним стажем. Вот поясни мне, как такое может быть?
— А что тут анекдотического — что люди так долго не замечали в сыне наркомана? Так родители вообще не сразу эти вещи просекают. К тому же ты пытаешься спрятаться от правды, если чуешь в ней какое-то западло. Как сказать-то?.. Стараются не воспринимать люди очевидное — это же больно, стыдно, трудно: узнать, что твой близкий наркоман, проститутка, вор, ещё кто-то… Об измене узнаёт последним супруг, правильно? А если человек делал всё это аккуратно, «не борщил», не перегибал палку, если у него всегда было пусть и немножко денег, значит была возможность не погружаться в эту среду полностью, и тянуть это ещё и ещё. Но вот ведь стал чувак из дома вещи таскать — перешёл какую-то грань для себя. Ты думаешь это так просто: взять и сп@@дить из своего же дома вещи и пойти их продать?!
— Как зарабатывают наркоманы, на что они живут?
— Много есть способов. Тупо воровать — на это долго не проколешься, хотя, многие именно так и поступают. Одни из способов — помогать доставать. Вот ты не знаешь продавца, а я знаю, и таких как ты ещё пяток. Я купил — ты со мной поделилась, и так каждый. Можно взять побольше, но подешевле, продать чуть меньше — оставив себе, — но подороже. Можно купить пять грамм героина, немного его разбодяжить, а продать уже семь — восемь.
— Часто слышно, что наркотиками торгуют сами менты — это правда так распространено? Как это происходит?
— Хлопают барыгу, берут у него какой-то приличный, предположим, вес. Небольшая часть заносится в протокол, остальное — на карман. Потом это сливается через своих барыг, нарков. Только о своих менты обычно заботятся.
— А как попадаются люди на транспортировке?
— Ну вот смотри. Въезд в город, едет легковуха, её по звонку тормозят и принимают курьера, например, с килограммом вещества. А следом за ней едет фура уже гружёная до верху наркотой, немерено, и она спокойно проезжает по зелёному. Отчётность есть, товар проехал, а этого чувака из легковухи… ну кто его станет жалеть — таких завтра ещё двадцать найти можно, да и килограмма не жалко.
«Я в наркотиках с семнадцати лет, сейчас мне 32. Когда первый раз спрыгнул, думал, о-о-о, всё, это меня больше никогда не коснётся. Мама переживала, что сын у неё какой-то не такой: слабенький, худенький, весь такой немощный, а я взял сам и спрыгнул, она даже не узнала, что я к наркотикам притрагивался! А потом всё по новой, и так до сих пор»
— А потребители часто попадаются, и по какой причине?
— Ну вот ты пошёл себе купить, а за точкой «палят» — вот и попался. Разрабатывают-то в основном продавцов а не потребителей, хотя наркотик на кармане незаконен. Но если в разработке барыга, — взяли его клиента с чем-то, и работают с ним. Если согласен на сотрудничество, отправляют его снова к барыге с меченными деньгами, и хлопают барыгу. Если не согласен — будет сидеть за то что было на кармане.
— Я была в наркологии, где выдают зависимым метадон. Пара человек сказали, что самое страшное в том, что заместительную терапию на Украине в любой момент могут запретить, и тогда, дескать им всем кирдык, потому что ломки от метадона с героиновыми не сравнить.
— Ну я не так давно на метадоне, и кумаров ещё не переживал. Могу только судить о героиновых, и скажу тебе: куда там дальше? Самый жёсткий период пять-семь дней, но это когда тебя пи@@ец как жёстко кумарит, выворачивает. Ширка (мак) — тебя кумарит чуть дольше — неделю, может больше, но слабее. Так вот у метадона, по отзывам, — болевой порог слабее всего, но временной промежуток растягивается на месяц! Многие не выдерживают именно этого. Ну прикинь, у тебя грипозное состояние — температура, озноб, ломота — растянулось на месяц. Нормально? Ты устанешь? И ведь знаешь, что ты сейчас пойдёшь — сайт (точка раздачи метадона в наркологии, — примечание автора) за углом — раз и всё прекратится. Поэтому у многих и не получается спрыгнуть с металона. А накручивают там очень много всякой фигни…
— Например?
— Дескать и падают люди, и обоссываются на кумарах.., чего только не услышишь.
«Единственная польза этой ЗТ для меня в том, что не нужно ни воровать, ни мутить. Наркоманы могут не беспокоить своих домочадцев, им не нужно резать кошельки у бабушек — им же пофигу у кого резать. Ну вот то, что называют декриминализацией… Обществу этот плюс куда важнее, согласись? На меня-то ему плевать — не вопрос, — но спокойствие граждан…»
— Из разговоров с одними чётко слышно, что они приходят сюда, потому что тут «есть чо», и не надо воровать, мутить, а из разговоров с другими понятно, что они собираются спрыгивать. Ты как?
— Хочу спрыгнуть. Ты пойми, по-любому неприятно от чего-то зависеть и быть привязанным к месту, где это можно получить. Ты же не можешь уехать никуда из этого места — тебе с утра получать препарат, а где-то ещё его нет. Это не нравится. Плюс ко всему, тебя больше не кроют наркотики. Пара недель, и ты перестаёшь ощущать приход, они просто приводят в норму, когда ты не чувствуешь ни ломоты ни дискомфорта, но при этом тебя нисколечко не прёт. Идти покупать ширку — бессмысленно: мак не пробивает метадоновую защиту.
— А героин?
— Всё опиоидное. Ты потратишь 500 рублей на дозняк и поймёшь, что это голимый фонарь, — как кипячёнки выпить, потратишь ещё — и будет то же самое. Ещё захочешь? При этом и сам метадон — увеличивай дозу, не увеличивай — больше переть не будет, хоть у меня сейчас 100 единиц, я его не чувствую, хоть 300 будет. С метадона спрыгивать, это по-любому правильно, если через организацию, через больницу. Там тебе доводят дозу до минимума. Вот у меня сейчас доза 100 единиц, если я намерен спрыгивать, должен снизить её до пяти.
— Многим твоим коллегам по диагнозу удаётся долечиваться в Российских тубдиспансерах?
— Я пару раз пытался там лечиться. Из тех, кого знал, не долёживал никто. На кумарах срываются. Просто из-за того что у человека большая потребность в наркотиках, лечиться он не в состоянии ни физически, ни психологически. Говорят, есть единицы, кому это удаётся — я таких не видел. То есть это возможно теоретически, но у меня, вот, например, не получается. И таких как я большинство.
«Да собаки мрут от того чем нам туберкулёз лечат. Три-четыре таблеточки и на утро она готова. Пацаны рассказывали, что в пересылочных столыпинских вагонах, если кто едет с лекарством, — пару таблеток поджигаешь и можно чашку чифиря заварить»
— Может, как говорят, «не тот настрой»?
— Ты представляешь себе, что такое полгода лежать в палате с чужими людьми, с этими белыми стенами, в этой убогости? Одному! Когда каждый день одно и то же, а у тебя в башке гоняются мысли: вот если я сейчас вмажусь — всё пройдёт. Представь. С утра до вечера ты думаешь только о том, чем бы убраться, чтоб хоть как-то другими глазами смотреть на всё это. Мне вот, например, ещё год лежать.
— А традиционные способы уходы от реальности: книжки, кино, телек в конце концов?
— Но ведь нет же реабилитационных центров для читающих книжки, значит не сильно они забирают тебя у реальности.
— Ну а дальше?
— Не знаю пока, страшно загадывать. Предлагают потом в реабилитационном центре полежать. Может быть вернусь на соцработу. Но опять же, зарплата соцработника на Украине, пусть и не бог весть что, но жить на неё можно. Дома, я на эти деньги ласты склею… Сначала надо с тубиком разобраться. Прикинь, я уже четыре месяца лежу, и улучшений никаких нет. У меня уже нет сил, нервы не выдерживают. Я нахожусь в чужой стране, хрен знает где, хрен знает с кем. Тяжеловато, согласись? Иногда боюсь, что переклинит и я просто сорвусь отсюда. Чёрт с ним с этим туберкулёзом: сколько проживу, столько и проживу. Страшно.
Автор: Зинаида Троицкая, Частный корреспондент
Tweet
