Мы все в зоне риска: разрушающая сила психологической травмы
В нашей стране о травме заговорили не так давно, хотя официально признавать людей психологически травмированными начали где-то после Афганской войны, когда ярлык "афганец" свидетельствовал о том, что перед вами человек, прошедший через сложные обстоятельства и выборы, и способный практически на все.
Людей, которых считали травмированными, избегали и старались не злить, а они, уловив "фишку", часто пользовались своим имиджем: "Не лезь, пацан, я Афган прошел!". Надо понимать, что до этой войны была еще одна большая война, но в то время она касалась всех и каждого, а значит травмированным было все поколение, и выделять себя из общей массы было как минимум неприлично. Люди принимали травму как должное, как некое состояние тотального страдания, тотальной боли и невозможности что-то менять. Это состояние стало настолько привычным, что многие до сих пор считают это подвигом.
Психологической травмой на данный момент принято считать вред психическому здоровью, нанесенный в результате длительного воздействия стрессогенных факторов, неблагоприятных обстоятельств и острых эмоциональных ситуаций, которые угрожают жизни или нарушают ощущение безопасности.
Травма, как правило, меняет структуру жизни человека, меняет организацию его психики. Это часто может выражаться в том, что человек входит в т.н. пограничные состояния, которые могут носить как временный характер, так и иметь длительное состояние дискомфорта.
А оно отражается на жизнедеятельности человека, его работе и личной жизни, отношении к социальным ролям. Как длительные и постоянные травмирующее ситуации, так и точечные острые травмы могут привести к тому, что человек теряет здоровье, впадает в длительные депрессии, меняет социально одобряемый стиль жизни на социально неприемлемый, где он нарушает правила и нормы сообщества, ведет странный образ жизни или имеет неадекватное обстоятельствам поведение, например, слишком бурно реагирует на обычные ситуации. Мы часто можем замечать таких людей в компаниях, на улицах или в сообществах, где бываем — они всегда выделяются, но часто даже тем, что пытаются напряженно не выделяться, избегая повторения травмы.
Но разрушающая сила травмы во многом все-таки зависит от типа личности человека, его биологической способности переносить травмирующие события, способности включать адекватные психологические защиты, переживать и реагировать на боль, устойчивости к тем или иным раздражающим факторам. И еще в большей мере от значимости травмирующего события для конкретного человека, который может воспринимать или не воспринимать что-то в своей жизни как травму и реагировать на это душевной болью.
Например, есть масса людей, которые помнят, как их били в детстве родители, и воспринимают это как событие, изменившее кардинально их жизнь и сделавшее ее невыносимой и полной боли. В то же время есть не меньше индивидов, которые считают: то, что их били в детстве, сформировало их личность и силу духа, сделало их сильнее и целеустремленнее. И, поверьте, они не врут. Они потом искренне не понимают, почему детей не нужно бить.
Я всегда говорю родителям, которые хотят применить те же жестокие методы воспитания, которые применялись к ним: то, что стало для вас лично формирующим, для вашего ребенка может быть серьезной травмой, и идти тем же путем — значит идти к совершенно неизвестному результату, где риск сломать личность ребенка очень велик. Мы не точные копии друг друга, мы не можем абсолютно одинаково реагировать на похожие события, к тому же события нашей жизни могут сопровождать обстоятельства, которые усиливают или ослабляют действие травмы.
Да, может так случиться, что смерть близкого человека будет окружена такими обстоятельствами, которые дадут возможность ощутить, что у тебя есть на кого опереться, что есть друзья и родные, готовые оказать поддержку. А бывает так, что банальная потеря работы вызовет цепь иных сопутствующих вводных, которые покажут жестокость и непредсказуемость бытия. То есть травмирующее событие, само по себе являясь неоднозначным, может сопровождать или запускать целую цепь обстоятельств, уже по совокупности дающую серьезные посттравматические последствия. Так дети, пережившие войну, могут быть лишены многих последствий травмы, если в период военных действий рядом с ними были любящие и понимающие родители.
В рамках теории посттравматического стрессового расстройства, которое возникло в 80-х прошлого века в кризисной психологии, психологическая травма как раз и измеряется тем, насколько долго и остро человек переживает травму уже после того, как само событие произошло. Если высокий уровень тревожности сохранялся больше месяца, то считалось, что это уже повод обратиться к специалисту.
Другими симптомами могли быть нарушение привычного уклада жизни, избегание обстоятельств, которые напоминают травмирующие, забывание событий из жизни, которые непосредственно сопровождали или предшествовали психологической травме, высокий уровень агрессии, замкнутость или излишний перфекционизм. Надо отметить, что часто самую большую значимость психологи придают именно травмам, полученным в детстве.
Считается, что детские травмы прочно закрепляются в подсознании и могут воздействовать спустя годы запускаемыми триггерами — событиями, которые напоминают об обстоятельствах, сопровождавших травму. Это может быть какой-то звук, запах, слово или действие, которое моментально возрождает в сознании уже ранее пережитый страх, унижение или боль. Люди, как правило, неосознанно избегают таких встреч с триггерами, наполняя свою жизнь странным поведением: например, не посещают места, где есть плачущие дети или определенные запахи, не летают самолетами, не ездят за рулем автомобиля.
Людям, пережившим травму, нужна психологическая помощь, и при использовании различных методов психотерапии с травмирующими обстоятельствами в большинстве случаев удается справиться.
Но, как бы ни страшны были психологическая травма и ее последствия, мы все чаще сталкиваемся в своей работе с тем, что люди начали извлекать из знаний о травме определенную выгоду. Психологи часто пугают родителей тем, что определенные обстоятельства могут сильно повлиять на жизнь ребенка, не учитывая, что в случае таких прогнозов необходимо знать все факторы, которые могут повлиять, а не только само травмирующее событие. Их прогнозы, хоть и пугающие, зачастую не несут за собой реальной угрозы. Да, можно предположить возможность, но никак нельзя предположить точные последствия.
Мне известны ситуации, когда сами дети пугали родителей тем, что их родительское поведение приведет к травме у ребенка. Например, ребенок просил купить ему смартфон, чтобы соответствовать стандартам, принятым у них в классе, и на отказ родителей это сделать уверял, что данное обстоятельство стало для него серьезной психотравмой. Часто дети, желая помирить родителей, находящихся на грани развода, осознанно пытаются дать им понять, что последствия их действий станут для самого ребенка травмой. При этом и реальная возможность пережить это событие как травму у ребенка все-таки существует.
Взрослые тоже не брезгуют обвинить кого-то в том, что их жизнь сложилась не так, как хотелось, и в этом виноваты психотравмы, нанесенные им родителями или иными важными людьми в далеком детстве. Не отрицая теоретически такой возможности, должна признать, что психика здорового человека, не имеющего психических заболеваний, в большинстве своем все-таки способна справляться с жизненными обстоятельствами, которые преподносит ему жизнь.
Да, мы переживаем потерю близких, болезни, расставания и разводы, но мы не спешим при этом сами расстаться с жизнью, так как наш мощный инстинкт самосохранения должен в норме побеждать. За то, какими являемся мы, сейчас ответственны только мы, хотя и в значительной мере то, как нас воспитывали родители. И если психотравмы с завидным постоянством липнут к нам, то возможно наша взрослость — это миф, и нам еще нужно взрослеть…
Иногда люди буквально сливаются со своей травмой, живут ею в полной неспособности отделиться от нее и жить полноценной жизнью, получая от этого свои дивиденды. Я знаю адекватных и успешных женщин, которые, являясь матерями-одиночками, не вызывают ни у кого ощущения беспомощности и ущербности. Но в то же время знаю и таких, которые (при равных обстоятельствах и возможностях с первыми) являют собой жалкое зрелище, людей, сотканных из жалоб и причитаний о горькой и несправедливой судьбе.
Надо сказать, что людей, склонных к различного рода шантажам и противоправным действиям, алкоголизму и наркомании, достаточно и без разного рода психотравм. Но наличие гипотетической психотравмы как бы дает им ощущение избранности и соблазн уйти от решения насущных проблем, прикрывшись обстоятельствами прошлого. Эти обстоятельства всегда найдутся — ведь трудно представить современного взрослого человека, который не был лишен чего-то важного в детстве, не был наказан родителями или оскорблен учителем, не пережил подросткового кризиса со всеми унижениями и сомнениями этого возраста, не был брошен партнером или раскритикован, не потерял друга или родственника.
Мы все в зоне риска, но у каждого из нас есть набор своих психологических характеристик. Именно они и станут той самой зрелостью, в которой будет место адекватности и принятию, прощению и силе идти вперед. Тот, кто привык, чтобы его жалели, и кто не привык относиться к своей жизни ответственно, вряд ли создаст вокруг себя здоровое окружение. А ведь именно с него начинается выздоровление.
Я не отрицаю наличие психотравм и не пытаюсь умалить их последствия, но я глубоко уверена в том, что мы не имеем права использовать травмы как трюк ради того, чтобы избежать ответственности за свою собственную жизнь.
Автор: Екатерина Гольцберг, gazeta.zn.ua
Tweet