«Тебя еще не записали в ваххабиты?» Как разжечь ненависть

В России все громче заявляет о себе родившееся в результате милицейской реформы Управление по борьбе с экстремизмом. В новую структуру были переброшены тысячи сотрудников расформированного УБОПа. Они с большим энтузиазмом занялись борьбой с разжиганием ненависти по самым разным признакам: религиозному, национальному, социальному и даже половому. Как и следовало ожидать, количество дел по 282-й статье УК растет в геометрической прогрессии, причем почти каждое вызывает скандал или по крайней мере общественное недоумение.

«Палочная» система учета эффективности милицейского труда заставляет следователей создавать эти дела из воздуха, а предельно расплывчатая формулировка 282-й статьи позволяет делать это без особого труда. Станет ли от этого меньше проявлений экстремизма, пока неясно. Но то, что запущен опасный механизм подавления общественной жизни, очевидно уже сейчас. Корреспондент «РР» решил поближе присмотреться к тем, кого уже официально назвали «разжигателями», и понял, что на их месте может оказаться любой

Бывшего имама города Адыгейска Неджмедина Абази сначала чуть не посадили, а потом — наградили орденом

Считаете ли вы, что люди, исповедующие христианство, иудаизм, буддизм, — ошибаются?

— Коран говорит о трех небесных религиях: мусульманстве, христианстве и иудаизме. Про буддизм ничего сказать не могу.

— Читали ли вы «Книгу единобожия»? Когда и при каких обстоятельствах?

— К сожалению, не читал…

— Объясните понятие «ширк».

— По моему мнению, это нарушение законов шариата.

— Как называются люди, совершающие ширк?

— По моему мнению, ошибающиеся.

— Кого в исламе называют многобожниками?

— Язычников…

— Являются ли сотрудники правоохранительных органов многобожниками?

— Нет, я так не считаю.

Это не роман Пелевина и не документы средневекового трибунала. Это 2006 год, протокол допроса свидетеля в рамках уголовного дела № 605 7064 по обвинению гражданина Абази Неджмедина: часть 1 статьи 282 УК РФ «Возбуждение ненависти либо вражды, а равно унижение человеческого достоинства». Таких допросов в деле несколько десятков. Отвечают — прихожане мечети, жители города Адыгейска и окрестностей.

Следователи тестируют их на ваххабизм. Если все ответят так, как предполагает прокуратура, — значит, их учитель, Абази Неджмедин, возбуждал в прихожанах вражду и ненависть. Но все отвечают по-разному: кто-то считает, что ширк — это безбожники, кто-то — что это «лицо, поклоняющееся идолопоклонникам», кто-то вообще не знает, что такое ширк. Дело разваливается. Следователи начинают искать зацепки по другим статьям УК.

Адыгейск — маленький плоский городишко, полчаса на маршрутке от Краснодара: одна широкая улица — вот и весь населенный пункт. На одной ее стороне плакат «За будущее Адыгеи», на другой — «450 лет добровольного вхождения Адыгеи в состав России».

В местной мечети, бывшей аптеке, по выходным проходят уроки — что-то вроде воскресной школы. Как правило, на эти занятия ходят молодые мужчины и пожилые женщины. Я сижу на занятиях для женщин, их немного — человек шесть. Простые деревенские тетки, одна из них русская, приняла ислам вслед за мужем. Ради нее занятие проводится на русском языке, с мужчинами имам говорит по-адыгейски. Сналача все очень долго по очереди читают вслух Коран, по-арабски, не понимая ни слова. Потом одна из прихожанок делает доклад на тему «Судный день и загробная жизнь». Затем учитель Абази Неджмедин — видимо, в расчете на меня — выступает с короткой красноречивой проповедью:

— По всему миру проходят гонения на ислам. Ваххабизм, экстремизм, терроризм — какие только ярлыки не вешают на мусульман. Но когда Буш бомбит Ирак, разве это не «изм»? Или когда он ведет войну в Афганистане? Война — это большой бизнес, и те, кто хочет делать этот бизнес, используют мусульман для своих целей.

Тетки серьезно и уважительно слушают.

— Есть вопросы?

Возникает неловкая пауза. Одна женщина тянет руку:

— Скажите, Неджмедин, а вот колбасу… Продается такая колбаса — на ней написано «мусульманская», ее можно кушать?

— Есть можно только ту колбасу, на которой написано «халяль», — ничуть не смущаясь, переключается Неджмедин. — Кстати, очень хорошее халяльное мясо продается в еврейских магазинах.

Абази Неджмедин — человек интересный и неординарный. Он адыг, родившийся в Косово, куда небольшая группа адыгов бежала в конце XIX века. В Адыгейск Абази вернулся в 1996 году и до сих пор говорит как иностранец, с легким акцентом и трогательными ошибками: «Не ешьте свинское мясо».

После службы в югославской армии Неджмедин пять лет учился исламу в Иорданском университете, приехав в Россию почти сразу стал преподавать в мечети и завоевал популярность у молодежи. Но при этом вызвал недовольство местных старейшин: они считали, что молодой иностранец учит людей исламу «на арабский манер», не считаясь с местными правилами. Дело в том, что почти везде на Кавказе ислам неотделим от местных обычаев: на пятничной молитве, на свадьбе, на похоронах человек, как правило, и сам не знает, что тут от религии, а что — от традиции.

— Например, здесь принято на похоронах в могилу мужчине класть нож, а женщине — ножницы, — говорит Неджмедин. — Я не возражаю, я просто объясняю, что в Коране этого нет. Здесь многие люди считают, что мусульманин — это как национальность: ничему учиться не надо. Они так и говорят: «Я чистокровный мусульманин, что ты мне объясняешь…»

Судя по всему, спор о ножницах — это завуалированный конфликт поколений. Для молодежи приверженность исламу в его классическом арабском варианте — форма самовыражения, протест против коррупции, неприятие погрязшего в конформизме «мира отцов». А для стариков кавказские традиции — практически единственное, что они могут передать своим детям в этом пустом, неосвоенном хрущобном городке, оторванном от земли и деревенского быта. Молодых мусульман они воспринимают как нечто чуждое, опасное. «Молодежь становится агрессивной, старших не уважает. В нашем ауле я никому не позволю воспитывать ваххабитов…» — говорит один из стариков аула Старобжегокай.

Кончилось тем, что старики решили «обратиться к властям с просьбой усилить контроль за работой мечети». Это произошло в 2005 году, через месяц после теракта в Нальчике. Тогда по всему Северному Кавказу как раз развернулась активная кампания по борьбе с ваххабитами, или «ваххабистами», как их почему-то называют кавказские чиновники. В Адыгее, в отличие от соседей, все было в общем спокойно: адыгейская мечеть была единственным местом, вызвавшим подозрения. Начались обыски, допросы прихожан, «изъятие экстремистской литературы религиозного толка».

В квартирке Неджмедина царит патриархальный уклад: жена Зейнаб снует туда-сюда с переменами халяльных блюд, пытливо глазеют на нас погодки-дети, по телевизору бормочет «Аль-Джазира». Тут понимаешь, что исламский мир — огромный, сложный, самодостаточный, а мы — на его краю, на берегу, в зоне приливов и отливов идей и мнений.

Неджмедин вываливает на стол пять здоровенных томов своего уголовного дела.

— Как можно обвинять в распространении наркотиков человека, который не знает вкуса пива? Вы видите, у нас в мечети продавалось масло черного тмина. Еще Пророк говорил, какое оно полезное. Его посылали на экспертизу — это уже по другой статье, «распространение запрещенных лекарственных средств», — и ничего вредного не нашли. Мне кажется, им просто дали указание сверху: «В Чечне проблемы, в Дагестане проблемы, а у вас что? Неужели нет ничего?» Надо обязательно и здесь проблемы найти.

Пять томов дела следователи собирали год. Но прокуратура сочла доказательства недостаточными и отправила дело на доследование. В итоге оно было закрыто. Но Неджмедина сняли с должности имама Адыгейска. В знак протеста молодежь перестала ходить в мечеть. В конце концов за Неджмедина вступился муфтий республики и сделал его своим заместителем. Абази даже получил награду — медаль «За духовное единение». Сейчас Неджмедин проводит в мечети воскресные занятия, но является, скорее, неформальным лидером. А имамом стал его 25−летний ученик Мурад Хеж.

— Ваххабиты? — Мурад смеется, как будто ему рассказали остроумный анекдот. — Да нет никаких ваххабитов. Это ярлык. Нет таких людей, которые сами себя называют ваххабитами. Я когда в Саудовской Аравии делал хадж, мне одна женщина говорит: «У нас в Дагестане таких, как вы, называют ваххабитами». «Каких?» — спрашиваю. «Да вот, которые с бородой, без усов и молятся без четок».

С Мурадом Хежем мы общаемся в медицинском кабинете. Он работает хирургом в городской больнице, имеет репутацию очень хорошего врача, аккуратного, дисциплинированного «и, главное, непьющего». В нем чувствуется спокойная взрослая уверенность. Наш разговор все время прерывается: в ординаторскую то и дело заходят пациенты, с которыми Мурад говорит на свойственной Кавказу смеси родного языка с русским. Его речь, как летучая рыба, произвольно выныривает из одного языка и ныряет в другой, причем он, похоже, этого не замечает. Под стеклом у него рядом с рецептами и больничными листами лежит распечатанный на принтере текст арабской молитвы. А в компьютере — специальная программа, которая включается и начинает петь азан, когда приходит время намаза.

— А где вы намаз делаете?

— Да тут вот, в операционной… Но сейчас она занята, пойду в реанимацию.

Каратаев. Националист

А если я закричу на улице: «Все мужики — сволочи!» — это будет «разжигание социальной розни»?

— Ну, не знаю… Это только эксперт может решить.

— И что будет, если эксперт скажет «да»?

— Тогда будет возбуждено уголовное дело, будет следствие, повторная экспертиза, и в суде будет принято окончательное решение. Но суд у нас с такими делами особо не церемонится. Если экспертиза сказала «да», как правило, выносят обвинительный приговор. Все очень просто.

Так комментирует ситуацию сотрудник Майкопской прокуратуры Казбек Паранук. Получается, что в уголовном деле по статье 282 царь и бог — тот, кто проводит экспертизу текста. Его комментарий будет главным доказательством в суде. А дальше все происходит почти автоматически. При этом статус эксперта почти никак не регламентирован, им может быть практически любой гуманитарий, обладающий ученой степенью. Мне становится страшно.

Эксперт — это прежде всего человек, такой же, как и мы с вами. Я хочу предложить каждому из читателей на минуту почувствовать себя экспертом и оценить на предмет экстремизма текст, фигурирующий в реальном уголовном деле. Это — стихотворение. Очень длинное, поэтому привожу его в сокращенном виде:

«Я — русский! Сердцем, духом, вздрогом кожи
Горжусь я древним прозвищем моим.
Не дай мне хоть на миг, хоть в чем-то, Боже,
Не русским стать, а кем-нибудь другим….
Быть русским — это должность, долг и доля
Оберегать святую честь земли
От пришлецов, что, свой Талмуд мусоля,
Две тыщи лет нас к пропасти вели.
Мы — русские. Ступаем мы на плаху,
Окинув оком отчий окоём,
Но нищему последнюю рубаху,
Не мешкая, привычно отдаем.
Быть русским — не награда, а расплата.
За то, что миру душу нараспласт,
За чужака встаешь ты, как за брата,
А он потом тебя же и продаст…
Быть русским — значит хлеб растить в ненастье.
А нет дождя — хоть кровью ороси.
Но все-таки какое это счастье —
Быть русским! Среди русских! На Руси!
Я русское ращу и нежу семя
Не потому, что род чужой поган,
Но пусть вот так свое опишет племя
Какой-нибудь еврей или цыган.
Быть русским — значит быть в надежной силе.
И презирать родной землею торг.
Не зря ж Суворов рек при Измаиле:
— Мы — русские! Ура! Какой восторг!..»

Итак, представьте себе, что вы эксперт и вам по долгу службы необходимо ответить на вопрос, содержатся ли в этом тексте:

– негативные высказывания в отношении этнической, политической, государственной или религиозной группы;
– побудительные высказывания к действиям против какой-либо этнической, расовой или религиозной группы;
– высказывания, указывающие действия, направленные на возбуждение национальной или расовой вражды, унижение национального достоинства, а также на пропаганду исключительности, превосходства либо неполноценности граждан по признаку их национальности, расы или религии;
– специальные языковые средства для целенаправленной передачи оскорбительных характеристик, отрицательных эмоциональных оценок, негативных установок и побуждений к действиям против какой-либо нации, религии или отдельных лиц как ее представителей?

Два эксперта написали два разных заключения: один, из Института криминалистики Центра специальной техники УФСБ РФ, ответил «да» по всем четырем пунктам. Другой — филолог из Краснодарского университета — по всем четырем пунктам ответил «нет».

Автор текста — малоизвестный поэт Евгений Скворешнев. Обвиняемый — Владимир Каратаев, редактор газеты «Закубанье», в которой было напечатано это стихотоворение. «Закубанье» — печатный орган Союза славян Адыгеи, общественного движения, защищающего в Адыгее права русского… большинства.

Мы зашли в эту организацию — посмотреть, что такое славянские правозащитники. Обнаружили маленькую старорежимную редакцию: три крохотные комнатки, заваленные бумагами, чай, книжки, листовки «Как вести себя с милицией», афиша «Русский марш» на стене. Возглавляет союз Нина Коновалова — депутат республиканского парламента, неоднократный кандидат в президенты, человек, которого адыгские националисты называют еврейкой-полукровкой.

— А я как раз изучаю уголовное дело, три тома! Вот и потерпевшего нам нашли, Яшу Френкеля! — смеется Коновалова. — Пришли в местную иудейскую общину и спросили евреев: «Как вам это стихотворение, не обижает ли вас?» Они сказали: «Ой, обижает». И Яша Френкель официально написал, что он очень потерпел… Мне-то не страшно, я депутат, а Володька так распереживался, что у него случилось воспаление желчного пузыря. Так они к нему и в больницу приходили, допрашивали! Знакомили с материалами следствия — в десять часов вечера! Он под капельницей лежит, а они знакомят.

Едем к Каратаеву в больницу — тоже мучить вопросами. Впрочем, с нами он говорит охотно. Он вообще оказался дружелюбным 60−летним мужичком, похожим на Ленина в кепке. Рассказывает о клановости адыгейской правящей верхушки (что правда) и о том, что в республике нет русского национализма (что неправда). Говорит обстоятельно, дельно, иногда перемежая свою речь молодежным сленгом.

— Я этому следователю так сразу и сказал: «Ребят, ну так нельзя, это ведь уже шиза какая-то! Введите цензуру, мне так спокойнее будет». А стихотворение — я честно могу сказать, мне оно нравится! Человек написал, как чувствовал. «Свой Талмуд мусоля, две тыщи лет нас к пропасти вели…» Но евреи в России только 200 лет, вы же знаете. Что он хотел сказать, этот поэт, бог его знает. Это же поэзия, как ее можно судить? Вот такая, ребята, бодяга…

В Краснодаре я показываю злополучное стихотворение плюс обе экспертизы аспирантке филфака Анастасии Денисовой, которая скоро защищает кандидатскую на тему «Дискурсивный аспект исследования лингвистической экспертизы».

— Ну что же, — говорит она, — обе экспертизы хорошие и правильные. С одной точки зрения там есть разжигание национальной розни, с другой — нет. Так и должно быть.

В своей диссертации Анастасия пишет: «Под объективностью в науке принято подразумевать многосторонний подход к проблеме, освещающий различные приемы, методы, школы. Но именно «неоднозначность выводов« с оговорками и оборотами типа «с другой стороны» недопустима в качестве доказательства в суде… Критерий категоричности вывода, которого требует законодательство, входит в противоречие с критерием научности».

Иными словами, мы имеем дело с двумя разными мирами: хороший ученый обязан рассмотреть текст с разных сторон и сказать свое веское «и да и нет». А профессионализм судебной системы требует категоричности: виновен — невиновен. И плох тот прокурор, который скажет «и да и нет». Получается, что, даже если предположить, что все эксперты честны, неподкупны и беспристрастны, их заключения никак не могут быть решающим доказательством в суде. Таким образом, борьба с экстремизмом в том виде, в каком ее хотят сегодня насадить, имеет серьезную родовую травму.

Литвинов. Старый революционер

Еще одним громким делом по 282−й статье радует город Сочи. Его уже окрестили «делом пенсионеров-экстремистов».

В октябре 2007 года в Адлере прошел митинг против олимпийского закона, по которому многие жители Сочи и окрестностей обязаны продать свое жилье, чтобы освободить место для стройки. На этом митинге, по утверждению прокуратуры, распространялись листовки экстремистского содержания. Через четыре месяца организаторы митинга, четверо пенсионеров, получили повестки в суд. Но ни наличие, ни отсутствие этих листовок на митинге никто доказать или опровергнуть не смог, поэтому пенсионеры из обвиняемых были переквалифицированы в «заинтересованных лиц».

Одна из этих самых лиц, простая деревенская бабка, вскоре после первого судебного заседания легла в больницу с онкологией — «довели». Она в этом деле единственное по-настоящему заинтересованное лицо: ее дом должны сносить. Еще одно лицо — работник форелевого хозяйства — вообще ни при чем, его просто попросили подписать заявку на митинг.

— Он потом очень обиделся на меня, говорит: чего ты мне подсунул, — поясняет организатор протеста Арсен Вишневский. — Какой у него экстремизм? Он простой работяга. Водка — вот и весь его экстремизм.

Арсен, третий фигурант сочинского дела, — школьный учитель, член КПРФ, он действительно активно участвует в политической жизни Сочи. Раньше был в «Единой России», но ушел, потому что обманули с деньгами. Арсен — умный здравый мужик с внятной политической позицией: он добивается возвращения Сочи федерального статуса, как было при СССР: «В Краснодар все деньги уходят! Да и какая у нас тут Кубань?» Разумеется, Арсен участвует во всех мероприятиях, направленных против произвола региональных властей, в том числе против олимпийского закона.

Четвертый, главный организатор крамольного митинга — пенсионер Анатолий Литвинов. Он совсем старый, одноглазый. Живет в очень хорошем доме, окруженном ветвистой южной растительностью. Мы поднимаемся по лесенке с улицы прямо в его рабочий кабинет.

— Судя по всему, ваш журнал оппозиционный? — Анатолий Яковлевич разглядывает обложку с заголовком «Как крадут ваши деньги» — про телефонных мошенников.

— Ну…

— Я вам вот что хочу сказать! Сталинские репрессии — это миф, придуманный Хрущевым.

Я растерянно молчу.

— Тридцать шестой съезд нашей партии постановил…

— Какой, простите, партии?

— КПСС. Недавно у нас был тридцать шестой съезд.

— А… Простите, а первый когда?

— Первый — в 1898 году состоялся в Минске… Второй — в 1903−м, третий…

— То есть вы — та самая партия?! Разве она еще существует?

— Разумеется, существует. И я — первый секретарь Сочинского крайкома по Краснодарскому краю.

Дело «пенсионеров-экстремистов» Анатолий Яковлевич характеризует подробно, обстоятельно и даже с некоторой гордостью.

— На этом митинге якобы — заметьте, якобы! — распространялись листовки экстремистского содержания. В них содержались призывы привлечь правительство к уголовной ответственности. Правильно это, как вы считаете? — Литвинов пристально смотрит на меня своим одним глазом. — Я считаю, правильно, — говорит он, не дожидаясь ответа. — Потому что только революционный способ борьбы возможен в ситуации мирового империализма. А революционная ситуация — это конфликт производственных отношений с производительными силами…

Может, у нас и вправду революционная ситуация? Может быть, все настолько серьезно? Тогда обязательно должно быть Третье отделение. И оно есть. Называется Управление по борьбе с экстремизмом, новая структура, образованная в конце прошлого года на базе УБОПа. Те, кто раньше боролся с организованными бандитами, теперь воюют с экстремизмом. Это примерно то же самое, что делать прививку против оспы из пулемета.

Мы разговариваем с двумя сотрудниками этого ведомства в приватном режиме, анонимно. И хотя вроде предполагается, что я — журналист и задаю вопросы, у меня почему-то возникает ощущение, что это они меня допрашивают. Добрый следователь и злой. Один — яркий, ироничный, все время подкалывает и начинает почти каждое предложение со слов «вы думаете…»: «Вы думаете, что в милиции людей не бьют? Бьют, еще как. Вы думаете, зачем у нас в ГУВД мраморный пол?» Другой — молчаливый, безликий, но доброжелательный.

«Злой» все время уходит от ответов, рассуждает на общие темы:

— Вы думаете, у нас в стране нет демократии? А вы поглядите на Америку! Да там на женщину посмотреть нельзя. Идет харя негритянская семь на восемь — восемь на семь, посмотришь на нее, а она тебя сразу в охапку и понесла, причем не в постель, а в суд.

— Как вы боретесь с экстремизмом?

— А как вы думаете с революционерами надо бороться? В школе учили? Как в царские времена, вот так и бороться! Да, я после РУБОПа учился, переучивался, литературу читал, царскую в том числе… А то у вас в мавзолее Ленин ведь лежит еще. Ну вот, лежит белый, холодный, а идеи-то живут!

— Как возникают уголовные дела, кто их инициирует? Как вы ловите преступников?

— Вы лучше напишите, почему наш УБОП устранили. Что у нас, организованной преступности, что ли, нет?

— Нет, давайте все-таки про экстремизм…

— Поиск преступников ведется в ходе следственных операций, — примирительно поясняет «добрый». — Как они проходят, мы вам рассказывать не имеем права. У нас три подразделения: молодежный, политический и религиозный экстремизм.

— А что значит политический?

— Вот как вы думаете выглядит экстремизм? — снова вступает «злой». — Шахиды? Скинхеды? Нет, это все цветочки. Настоящие экстремисты — они с высшим образованием, в университетах преподают. Получают деньги от западных фондов! Они хотят устроить в России «оранжевую революцию»! А зачем, как вы думаете, им это нужно? Вот вы как считаете, зачем? А что пенсионеры тут с плакатами ходят — так мне их тоже жалко, но что ж делать, приходится наказывать.

Это удивительно, но такое ощущение, что и пенсионеры с плакатами, и следователи живут в одном и том же мире — в мире, где жандармы ищут по квартирам листовки, где проходят тайные партийные собрания. Да, я читала про это в школе. И помню, что дальше ведь и правда была революция.

Исаева. Молодой революционер

Встречаясь с Дашей в кафе, я ожидаю увидеть какого-нибудь невероятного панка в безумном прикиде. Я видела ее черно-белые фотографии в интернете, на них она топлес и с пневматической винтовкой. Эти фотографии уже были предметом расследования мурманской прокуратуры на предмет экстремизма — на руке у Даши была повязка с символикой запрещенной партии НБП, но тогда дело ограничилось небольшим штрафом и легкой административной статьей. На этот раз она выглядит
совершенно иначе: строгое черное пальто, мини-юбка, стильная женская сумочка.

— Не надо думать, что я везде ем бесплатно, — предупреждает Исаева, — а после того как я некоторое время поработала официанткой, я еще и стараюсь оставлять чаевые.

Даша — нацбол. Партия НБП запрещена, но лимоновцы по-прежнему где-то собираются, что-то печатают, устраивают акции протеста. Даша попалась в «Елках-палках», когда нацболы заказали себе еду и расплатились листовками с призывами «Ешь бесплатно!». Акция планировалась как протест против роста цен. В самих листовках экспертиза ничего крамольного не обнаружила. Но они были подписаны словом «нацболы». Поэтому Дашу осудили куда более сурово, по статье 282, пункт 2, «Экстремистская деятельность» — за то, что состояла в запрещенной партии.

— «Елки» к нам вообще претензий не имели. А вот мое прошлое интересовало суд куда больше. Оказалось, они все про меня знают: с кем жила, где работала, куда ездила. Следователь был младше меня, но пытался со мной на «ты» разговаривать. Я ему сразу сказала: «Мы с вами на брудершафт не пили и в загс не собираемся. И еще: если вы слышали, есть такая 51−я статья, так что без адвоката я с вами общаться не буду».

— И что? Помогло?

— Почему-то мне вообще везет — я слышала ужасные
вещи, которые делают с людьми на допросах. Со мной почему-то ни разу такого не было. Я говорю либо матом, либо с адвокатом.

— И благодаря адвокату тебе дали условный срок?

— Да, но это, возможно, даже хуже. Меня держат на коротком поводке. Вроде все гуманно, я свободный человек, сижу в кафе, но мне надо вести себя тихо.

— И ты больше не пойдешь на акцию?

— Ну почему же? Акция — это невероятное чувство свободы. Когда идешь по утренней Москве вместе с другими и орешь «Революция!», чувствуешь себя и окружающих единым организмом. Наверное, коллективизм — это плохо, я смотрела фильм «Эксперимент», но все же что-то в этом есть. Недавно я на одном шествии так прооралась, что голос сел.

— Но тебя же могут посадить!

— А я этого не боюсь. Это как смерть — будет с каждым рано или поздно. Знаешь другую расшифровку НБП? Новые Библейские Пророки. Шутка, конечно, но не совсем. Я понимаю, что да, меня могут посадить, и любой нацбол это понимает. Ну и что в этом такого страшного? Бытовая неустроенность? Да я с девяти лет живу по съемным квартирам. Отец пытался заниматься бизнесом — квартиру у нас отняли за долги. А потом его сбила машина. И наше заботливое государство платило мне, матери и сестре тысячу рублей за потерю кормильца.

— А как ты стала нацболом?

— Ну, я была маленькая и глупая, поняла, что мне не нравится, как у нас в стране обстоят дела, захотела сделать свою партию. Типа «Здравствуйте, вот я — Даша Исаева, 18 лет от роду, буду делать революцию!». Но оказалось, что уже есть Лимонов и нацболы. Я училась на первом курсе мурманского журфака и решила, чтобы подтянуть хвосты, написать про них материал. Познакомилась — и поняла, что никакой институт мне не нужен.

— А сейчас ты работаешь где-нибудь?

— Где придется. Официанткой, расклейщиком объявлений… К счастью, мне есть где жить, мне хватает на любимые сигареты, на красивую одежду. А так я все силы отдаю политике.

Мы прощаемся, расплачиваемся пополам, у Даши звонит мобильник. «Яволь!» — говорит она кому-то в трубку. И я по привычке спрашиваю невидимого и, вероятно, несуществующего Абсолютного Эксперта, можно ли считать признаком экстремизма это «Яволь!».

Фото: Юрий Иващенко

Юлия Вишневецкая, Дмитрий Виноградов; Россия, журнал «Русский репортер»

Tweet