Тоталитарное сталинское государство войну выиграло у тоталитарного Третьего рейха. Немецкий народ освободился от тоталитаризма и быстро не только восстановил народное хозяйство, но и поднял экономику своей страны на самый высокий уровень. Советский народ не только не освободился от тоталитаризма, но погряз в нем. Потому с безразличием приняли мы распад великой державы. Мы не только войну проиграли, мы ее до сих пор не закончили. В конце 60-х годов я на Пасху гостил в Мироновке под Киевом в доме академика Василия Ремесло — отчима моего друга. После завтрака мы вышли покурить во двор. Вспомнили приближающийся праздник — день Победы. Кто-то с пафосом сказал, что это лучший из всех советских праздников. Василий Николаевич с грустью ответил: «Настоящую правду о войне люди узнают еще очень нескоро». И мы не могли не поверить ветерану войны, прошедшему боевой путь фронтовика с первого дня до Победы.
Наше поколение недаром называют «детьми войны»; нас война опалила в первые годы жизни: эвакуация, оккупация, бомбежки, атмосфера непрекращающегося страха, голод, треугольные письма с фронта с зачеркнутыми черной краской словами и целыми фразами, трепет перед Сталиным и надежда, что он всех нас спасет… Его редкие выступления по радио были величайшим событием для взрослых, послушать его собирались перед черным репродуктором все. Игрушек было мало — все то, что осталось от предвоенного времени. Зато мы даже в детском саду играли разряженными гильзами, катушками от провода связи и настоящим, покалеченным в бою орудием.
Фронтовики, прибывающие на побывку с пустым вещмешком, забавляли детей оружием. В нашем рабочем городке у каждого мальчишки была коллекция фашистских марок, на большей части которых было изображение Гитлера. Мы собирали их на никем не охраняемом складе макулатуры. Еще большим был склад покореженной техники, в основном немецкой. Там мы устраивали военные игры, взрывали гильзы патронов, кто-то из нас получал при этом увечье, говорили даже о погибших мальчишках. Однажды в пять лет мы с двоюродным братом отправились посмотреть на подбитый прошедшей ночью наш танк, о чем услышали из разговора взрослых. Рядом с танком лежал мертвый молодой танкист, осмотрели его безо всякого страха. Во время бомбежек мы покидали квартиры нашего трехэтажного дома и прятались в подвале или в окопе, вырытом жильцами дома. При взрывах бомб взрослые молились, а наиболее истово — чета бывших членов коммунистической партии. Бабушка и другие истинно верующие соседи говорили, что вера их продиктована страхом, тогда как еще до прихода немцев они клялись в том, что не боятся ни черта, ни Бога.
Немцы за своего одного убитого расстреливали десять первых же случайных прохожих. Убитых для острастки не убирали с улиц много дней. Евреям приказали собраться для отправки в гетто. Люди наивно в это поверили и с нехитрыми пожитками пришли к месту объявленного сбора. Их выстроили в колонну, повели в Змеиную балку за три километра от нашего дома и расстреляли. Наши родственники и соседи по дому горевали по погибшим, с которыми дружили, а порой и ссорились, но без них эта страшная жизнь показалась настоящим кошмаром.
Во дворе нашего дома стояла походная немецкая кухня. Люди выстраивались с котелками и другой посудой за остатками супа. Его с веселым видом раздавал широким жестом военный повар в белом фартуке. Немцы любили сладости. После того, как у нас на постое побывали летчики, во дворе осталась целая гора пустых коробок от шоколада. Нам удавалось его попробовать — кто воровал, а кто получал от щедрого оккупанта. Память сохранила приятный горький запах шоколада, предназначенного для поддержания боеспособности фашистов. При отступлении немцы подожгли склады продуктов. Жители наших домов ухитрялись извлекать из огня обожженный сахар, соль, подсолнечное масло, мыло. Все дети нашего рабочего городка обзавелись немецкими лыжами и черными защитными очками. Мы катались во дворе по снегу, залитому испражнениями, которые жильцы дома стыдливо выливали только ночью. Женщины набрали парашютной ткани и шили из нее одежду. Все завшивели, и дома, и в окнах соседей по дому мы видели, как взрослые выискивают друг у друга в головах вшей. Моя старшая сестра рассказывала, как одевается и как роскошно питается дочь нашего полицая — ее одноклассница. Она вела себя в классе нагло и надменно, за что ее все ненавидели и боялись. Взрослые презрительно говорили о молодых женщинах, крутивших романы с фашистами.
Эти первые впечатления на всю жизнь определили мой интерес ко всему, что связано с прошедшей войной: отношение военного и политического руководства СССР к солдату, к мирному населению в тылах, оккупированной зоне, к угнанной в Германию молодежи, к узникам концлагерей, благосостоянию населения в послевоенное время. При большом резерве живой силы руководство РККА, по рассказам ветеранов и даже некоторым художественным произведениям, проводило военные операции, не считаясь с потерями. Даже тогда, когда можно было победить, опираясь на военное искусство, требования вышестоящего начальства немедленно взять высотку, прорвать линию фронта противника или форсировать при дневном свете реку заставляло непосредственных командиров отправлять солдат на верную гибель. В одном современном фильме о войне немецкий генерал с укоризной оценивает подобную расточительность нашего руководства, заявляя, что, даже обладая таким же резервом живой силы, он бы не стал так разбрасываться своими солдатами. В нашей армии солдат не принято было жалеть. Под строжайшим наблюдением со стороны политработников армии находились и солдаты, и офицеры.
Командование фронта должно было избегать непосредственного осмотра мест сражений даже в случае успеха; смотрели с самолета или в перископ. И потому веет дутой романтикой от сцены в фильме «Горячий снег», когда тронутый гибелью сотен солдат генерал находит на поле боя с десяток уцелевших и со слезами на глазах вручает им ордена и медали, а потом выпивает с ними из котелка спирт. Что уж говорить об отношении командования к солдатам штрафных батальонов? Они были пушечным мясом, так как искупали кровью свою «вину».
Отношение советского руководства к плененным нашим солдатам и солдатам, попавшим в окружение или же оказавшимся в оккупации, было крайне негуманным. Ни в одной армии мира попавших в плен не называли огульно предателями. Только советская власть называла своих солдат, побывавших в плену, врагами народа и предателями! Еще в советское время были опубликованы цифры: полтора миллиона узников немецких концлагерей попали в ГУЛАГ.
Жестокое, бесчеловечное отношение руководства к солдатам иногда выливалось в кровавые столкновения. Историю такого столкновения я услышал из уст одного ветерана войны. Экипаж самоходного орудия устроился на ночлег в избе на окраине села. Перед рассветом в избу вошли три человека в военной форме без погон, разбудили командира расчета и в резкой форме высказали ему недовольство по поводу невыполнения им приказа, угрожая военным трибуналом. Командир оправдывался как мог, но его прервали, приказав немедленно поднять экипаж и отвезти САУ на огневой рубеж. Рядовые танкисты слышали эту перебранку сквозь сон и не могли понять то, что последовало затем. Когда двигатель самоходной пушки был уже заведен, рядом с ней неожиданно оказался открытый «виллис». Сидевшие в нем офицеры потребовали от выглядывающего из башни танкиста, чтобы он позвал командира. Командир выглянул из башни и тут же получил пулю в лоб от одного из сидевших в «виллисе». Танкист, видевший эту сцену, в страхе скатился вниз и закричал: командира убили. «Виллис» рванул, приближаясь к лесу. Экипаж пушки сработал молниеносно: пушку развернули, зарядили, быстро навели прицельно на машину и расстреляли. Солдаты сочинили легенду о том, что командир был убит шальной пулей, никто на них не донес, так что их проступок остался без последствий.
Война, тем более победоносно завершившаяся, многое оправдывает, в том числе и жестокое обращение командования с солдатами. Но почему в советской стране было принято и после войны воспевать человеческие жертвоприношения? В фильме «Белорусский вокзал» герои, вспоминая битвы, где они вместе сражались, со слезами на глазах поют песню: «А нам нужна одна победа, одна на всех, мы за ценой не постоим». Можно было бы как-то понять героев фильма, если бы песня была сочинена в годы войны. Но ее создали специально для фильма много лет спустя. Мы и после войны должны были чувствовать себя во вражеском окружении и готовиться дать ему смертельный бой.
Иммануил Кант писал об одном положительном действии войны на солдата: она облагораживает чувства и мысли человека, освобождает от давления на человека частнособственнических эгоистических чувств, делает его душу перед лицом смерти открытой для лучших человеческих порывов солдатской дружбы, верности данной им клятвы послужить отечеству единственным и самым дорогим, что есть у солдата, — собственной жизнью. И советское руководство умело играло на этом, объявив войну Великой Отечественной и вручая соответственно названные ордена.
Но война не только облагораживает. Многих она сделала жестокими и бесчеловечными. Зверствовали не только предатели и полицаи. Были случаи и мародерства, и разбоя, и людоедства. Одна блокадница рассказывала мне жуткую историю о том, как начальник цеха, в котором она работала, убил сына, пришедшего навестить его, и съел. Рабочие обнаружили это, улавливая слабый запах жареного мяса, который по ночам распространялся из кабинета начальника цеха. На состоявшемся прямо на заводе судебном заседании людоед просил дать ему возможность искупить свою вину на фронте. Его расстреляли.
В имении знаменитого русского хирурга Пирогова в Виннице вдоль аллей установлены металлические таблички с его афоризмами. Одна из них гласит: «Война — эпидемия травм». Та же медицинская оценка войны звучала бы острее и точнее, если бы он сказал: «Война — эпидемия насилия».
Светлый день Победы с великой радостью был встречен всем советским народом: и фронтовиками, и мирным населением. Фронтовики радовались вдвойне — им повезло, они остались живы и скоро вернутся домой. Неважно, что их повезут домой не в пассажирских вагонах, а в телятниках. Главное — поскорее сбросить с себя солдатскую ношу и вернуться к мирному труду. Но не всем удалось воспользоваться транспортом. Вагонов на всех не хватало. Солдат, по рассказам ветеранов, собирали на митинги, объясняя, что первым делом нужно вывезти в нашу страну награбленное фашистами, к примеру коров. И солдаты на радостях, что остались живы, соглашались идти домой за тысячи километров пешком, тем более что идти пришлось налегке — без оружия и с пустым вещмешком.
Все это прекрасно характеризует советского солдата и, казалось бы, позволяет высоко оценить гуманизм советских принципов, проявившихся на заключительном этапе войны. Населению побежденной Германии Сталин лично приказал отправить целые железнодорожные составы с продуктами. Но каждый из офицеров высшего командного состава по негласному распоряжению имел право на вагон для отправки «конфискованного» у немцев имущества.
О войне и фронтовиках в мирное время сложили много песен, написали много книг и фильмов, в которых славили мужество и беззаветную преданность нашего солдата. Но в мирных буднях о ветеранах на двадцать лет практически забыли и вспомнили лишь при Брежневе, когда по всей стране стали устанавливать памятники погибшим солдатам. Военные заслуги бывших фронтовиков не шли в расчет в наших каждодневных делах. Друг из Пятихаток рассказал мне, как в дошкольном возрасте он был ужасно напуган сценой: отец пришел страшно расстроенный, не раздеваясь, схватил все свои ордена и медали и бросил в раскаленную печь. Ясно, что он что-то просил у начальства (скорее всего строительный материал для нового дома) и, конечно же, ссылался на то, что он фронтовик и имеет военные заслуги. Так за что же он воевал?
Ф.Ницше писал еще в XIX веке: «Общественное мнение… как будто бы запрещает говорить о дурных и опасных последствиях войны, а в особенности счастливо оконченной войны… Это заблуждение страшно гибельно… потому что оно может превратить нашу победу в полное поражение…» («Так говорил Заратустра»). Эта мысль, как никакая другая, необыкновенно точно характеризует нашу Победу в Великой Отечественной войне. Владимир Высоцкий писал много песен о войне, много о ней думал, но, пожалуй, так и не разобрался в ее итогах. Оказавшись в конце 70-х годов в ФРГ и посетив супермаркет, он вышел оттуда, испытав шок, и со слезами на глазах сказал: «Так живут побежденные и так живем мы — победители». А последствия войны таковы, что мы не только не стали жить лучше побежденных, мы утратили и государство, одержавшее победу над фашистской Германией. О том, что мы отнюдь не победители, говорит и тот факт, что мы 60 лет плачем в день Победы. Я спрашиваю людей, почему мы плачем, когда нужно радоваться. Отвечают: оплакиваем погибших в войне. Однако не верится, что слезы у нас навертываются по этой причине. Почему же тогда не убраны и не преданы земле кости наших солдат в лесах Украины, Белоруссии, России? Немцы приезжают к нам в поисках захоронений их предков в Крым, в Волгоград, а мы не смогли на собственной территории предать земле погибших солдат и оплакиваем их?!
Причина наших слез в День Победы иная, мы таки чувствуем подспудно, что проиграли эту войну. В тоталитарном государстве народ и государство — не одно и то же. Тоталитарное сталинское государство войну выиграло у тоталитарного Третьего рейха. Немецкий народ освободился от тоталитаризма и быстро не только восстановил народное хозяйство, но и поднял экономику своей страны на самый высокий уровень. Советский народ не только не освободился от тоталитаризма, но погряз в нем. Потому с безразличием приняли мы распад великой державы. Мы не только войну проиграли, мы ее до сих пор не закончили.
Александр Дроздов, Зеркало недели