Как и.о. премьер-министра названивал Алику Греку и почему Алик оказался в Киевском изоляторе.
Как приговорили к смерти доцента Кузина.
Почему вся донецкая наркосеть работает под ментами.
Как прокурорские и милиция выбивают деньги за закрытие дел.
XIII
Понедельник, 1 июля. На утренней проверке в камеру входит новый начальник смены, которого я раньше не видел. Должно быть, его еще не предупредили, что я не совсем обычный задержанный, и гражданин начальник аки цепной пес обгавкивает нас с Квадратом, задирает рубашки, проверяя, нет ли у нас часом ремней, лезет по карманам. «Командир, – говорю я, – можешь по карманам не лазить – деньги у нас выгребли еще при задержании». Тот рычит нечто невразумительное, и вылетает из камеры.
– Это что, новый? – спрашиваю я у дежурного.
– Почему новый – из отпуска вышел.
– А злой почему?
– Ты еще злых не видел.
«Савченко, на выход с вещами!». Квадрат зачем-то понадобился следователю, и теперь собирает свои пожитки в пакет. Раньше я, бывая в Апелляционном суде, частенько наблюдал сцену доставки в зал заседаний подсудимых: появляется начальник конвоя, всех толпящихся в фойе суда посетителей (типа меня) просят освободить коридор; в дверях, ведущих во двор суда, появляются два конвоира, держащие под скованные руки очередного обитателя СИЗО. Меня всегда удивляло то, что подсудимый обязательно держит в руках какую-нибудь котомку с вещами. В наручниках носить поклажу неудобно, и было непонятно, зачем привозить человека в суд с сумкой. Теперь я сам в подобном положении и уже ничему не удивляюсь – принцип «все свое ношу с собой» соблюдается здесь неукоснительно – администрация ИВС за сохранность вещей ответственности не несет. Она, как я понял, не несет ответственности вообще ни за что.
Квадрат уходит, а я усаживаюсь приводить в порядок свои записи. Я никогда ранее не писал о криминальном мире и не интересовался этой стороной жизни вообще. Тем ни менее, многое из того, что рассказал Квадрат, для меня откровением не является и я далеко не все его истории принимаю безоговорочно. Есть в его рассказах и фактические ошибки – я, например, сомневаюсь в том, что Донецкий губернатор когда-либо работал на плодо-овощной базе. Скорее всего, на зону теперешний глава облгосадминистрации пошел с должности директора какой-нибудь автотранспортной базы. Другой пример – Квадрат утверждает, что знаменитая перестрелка на Песках, когда Алик Грек спасся чудом, спрятавшись в голубятне, случилась летом, в июле. Я же твердо помню, что это знаменательное событие произошло в марте 1994-го. А знаменательным оно стало благодаря тем государственным мужам, которые, узнав, что Алик выжил, смешили народ, всячески заверяя Грека в верноподданнических чувствах. Особенно отличился тогдашний и.о. премьер-министра, который названивал в больницу и слезливым голосом выражал бандиту свое сочувствие. Не все так однозначно и в отношениях между Аликом и начальником Донецкого областного УВД генералом Гавриленко. То что, Гавриленко и Алик – одного поля ягоды, сомнений, конечно же, не вызывает. Но фактом является также и то, что менты под руководством того же Болдовского штурмовали резиденцию Алика, а самого его даже несколько дней держали в Киевском изоляторе (в Донецком ИВС Грек действительно не был) за незаконное хранение оружия. Впрочем, злые языки тогда утверждали, что дело вовсе не в оружии, а в том, что Алик перестал носить ментам деньги, и что таким образом стражи правопорядка решили напомнить, кто в доме хозяин, и кто ему по утрам в будку хлеб бросает.
Я прячу тетрадку с записями квадратовых рассказов в сумку с провизией, а сам довожу до ума подготовленный для «Украины криминальной» репортаж о подробностях своего задержания и тюремного быта. Репортаж я думал написать в более комфортных условиях – за столом во время свидания с адвокатом, но коль скоро Коваля два дня ко мне не пускали, я исхитрился нацарапать статью в переданной мне тетрадке. Исписанные листы я вырываю и прячу в карман – если защитник сегодня явится, передам через него уже готовый материал для Олега Ельцова.
Гремят дверные замки – пришел Коваль и меня выводят на свидание. На первом этаже начальник смены внезапно приказывает дежурному: «А ну, обыщи этого писателя, может, он что в карманах носит?». Карманы выворачиваются и моя статья торжественно уплывают в руки начальника смены. Шум поднимается такой, словно в ИВС предотвратили побег государственного преступника. Начальник звонит в налоговую милицию и докладывает о своих успехах. Слышу, как по телефону зачитываются отдельные места – про тетю-лошадь из следственного отдела, про описание внешнего вида следователя.
Меня вталкивают в комнату, где уже сидит Коваль. Я пишу обращение к Уполномоченной по правам человека Верховной Рады с просьбой вернуть мне мои записи, пишу записки друзьям и апелляцию на постановление судьи Якубенко о продлении срока задержания до 10 дней. Сегодня – последний день подачи апелляции и я прошу адвоката пулей смотаться в Куйбышевский райсуд и сдать ее секретарю по уголовным делам. Коваль берет в руки мою апелляцию:
– А может все-таки не в Куйбышевский суд, а в Апелляционный, ведь апелляция адресована Судебной палате Апелляционного суда Донецкой области?
– Евгений Андреевич, – не выдерживаю я, – если бы вы знали уголовный процесс, Вам бы цены не было. Пожалуйста, немедленно отвезите эту бумажку в райсуд, мы пропустим срок.
– А если я все-таки сдам ее на всякий случай в Апелляционный суд?
– Избави Вас Боже, жалоба останется без рассмотрения. Это раньше в таких случаях она пересылалась в суд первой инстанции, а сейчас – просто выбрасывается. В свете малой судебной реформы. В конце концов, я – Ваш клиент, и я даже не прошу, а приказываю сдать апелляцию именно в районный суд.
Напоследок прошу адвоката принести мне в следующий раз материалы по делу Кузина – преподавателя одного из донецких вузов, задержанного практически одновременно со мной по подозрению в получении взятки от студентов. Кузин еще вчера был в ИВС (я слышал, как охранники выкрикивали его фамилию) и по стечению обстоятельств его защиту осуществляет также Коваль. История с доцентом Кузиным меня заинтересовала, и я задумал написать по этому поводу статью о методах оперативно-следственной работы. Дело в том, что Кузин – онкологический больной, инвалид, у него практически полностью удален желудок, тем ни менее, председатель Ворошиловского райсуда Ивашура распорядился его арестовать и поместить в СИЗО. По правде говоря, я подобного от Виктора Алексеевича не ожидал. Ведь, по сути, при таком диагнозе судья приговорил обвиняемого к смертной казне через долгую и мучительную смерть в тюремной больнице. И это при том, что никаких объективных доказательств получения Кузиным взятки в размере 590 грн. нет – только показания нескольких студентов, что они якобы сдавали сокурснику деньги для последующей передачи преподавателю. Я прошу Коваля раздобыть мне протокол осмотра и изъятия инкриминируемой Кузину суммы.
Коваль уходит, а я пытаюсь узнать у дежурного, за какую мзду мне могут вернуть мои записи. Оказывается, уже поздно – начальник смены раструбил о своей находке, и следователь Сабина распорядился применить ко мне меры воспитательного характера. «Забери у него туфли», – кричит откуда-то из-за угла начальник. «Иди, иди, – подталкивает меня дежурный, – к вечеру он забудет». Никто у меня туфли не забирает, дежурному явно неудобно за происшедшее. Тем более, в случае, если начнется скандал (а изъятие личных записей является грубым нарушением прав задержанного), крайним сделают его.
Мы поднимаемся на второй этаж. Снизу доносится голос начальника смены: «В восьмую его, может, поумнеет». В шестой камере я собираю свои вещи после только что проведенного обыска. Три дня работы насмарку – исчезла тетрадь с записями рассказов Квадрата и стержень. Меня переводят в камеру №8.
XIV
Восьмая камера еще темнее, нежели шестая, в ней сухо, однако сказывается удаленность от вентиляционной магистрали – трудно дышать. На нарах возле левой стены сидит парень лет 16-ти в футболке и шортах. Протягивает руку:
– Женя. Только ты на нары не садись, лучше где-нибудь на полу. Это – особая камера. Тут эти скоты клопов выращивают, чтобы сжирали заживо.
– А как же ты на нарах сидишь?
– А мне уже все равно. Да и днем клопов практически нет, они вылезают ночью.
«Практически нет» означало, что нары были укрыты шевелящимся ковром какой-то живности. Руки и ноги сокамерника – одна сплошная рана.
– Скажи, а не в этой ли камере, – обращаюсь я к пацану, – находился Константин Москаленко? Я с его братом был в шестой.
– Такого не видел, я с доцентом здесь сидел, с Кузиным. Деда клопы просто сожрали. Ох, он и мучился. А тебя из какого райотдела привезли?
– Мелко берешь. Такими преступниками как я занимается городская налоговая милиция под личным присмотром прокурора Донецка Ольмезова.
– А работаешь где?
– В газете пописываю.
– Так ты можешь написать и о том, как я здесь очутился?
– Запросто. Рассказывай.
– Пожалуйста, напиши где-нибудь, что эти уроды ментовские вытворяют. Я тут уже третьи сутки, меня специально в эту камеру кинули, чтобы мать быстрее деньги за мое освобождение собрала. Прикинь, идем мы вечером с пацанчиком возле Ворошиловского райотдела, тут какой-то парень подходит, предлагает у него коноплю купить. Мы отмахиваемся и идем дальше. Тот не отстает: «Ребята, ну возьмите бесплатно, если понравится, в следующий раз купите». И сует мне в руку какой-то бумажный пакетик. Вообще-то я наркотой не балуюсь, но даже выкинуть не успел – выскакивают из-за дерева менты, хватают меня за руку и тянут в райотдел. А парню ручкой помахали, мол, все нормально, сработал как надо.
– И что, много было в пакете?
– Какой много – щепотка, даже на экспертизу не хватило.
– Позволь, но при таком количестве ни о каком уголовном деле вообще речи быть не может.
– А его никто и не возбуждал. Сказали, что буду сидеть в ИВС до тех пор, пока мать меня не выкупит. Скоты, одним словом. Ты уж, напиши об этом, пожалуйста.
– И сколько же они хотят?
– Понятия не имею. Дело в том, что у меня уже есть условно 2 года по 81-й, вон эти подонки мать и пугают, что если деньги не насобирает, меня по старому делу посадят.
– А что ж это тебя на государственное имущество потянуло?
– Ума не было, вот когда-то и влез по малолетству.
– А сейчас поумнел?
– Ну, уж воровать точно не пойду.
За время отсидки к Женьке не пропустили ни одной передачи, и он набрасывается на предложенную мной кормежку, урча и чавкая. По окончании трапезы громыхает дверь и его уводят – должно быть мать смогла за три дня насобирать искомое.
Я усаживаюсь на бетонное возвышение у стены. Садиться на нары как-то страшновато. Возвышение примыкает к нарам и насекомые пытаются перебраться на меня. Злость на ментов за отобранные записи настолько велика, что на клопов я просто не обращаю внимание, обеспокоенный только одним – как бы не забыть подробности рассказанных Квадратом историй.
Вечером в камере появляется еще один постоялец – Дима Славин, 21 год. Он чинно обращается ко мне на «Вы». Причина его появления здесь уже не вызывает у меня удивления – Дмитрий был задержан через несколько секунд после приобретения спичечного коробка зелья.
– Знаешь, Дим, я так полагаю, что в тюрьме и бане все равны, поэтому можешь говорить мне «ты».
– Как скажешь. Но как они могли вычислить, что подойти нужно именно ко мне?
– Господи, Дима, я тут в первый же день сидел со стукачем Мишей – большим знатоком донецкого рынка наркотиков. Он уверяет, что все местные барыги работают исключительно под ментами. Это ведь как удобно – и прибыль от продажи наркоты имеешь, и отчетность в ажуре. Как только план по раскрываемости недовыполнен, идешь к своему барыге и получаешь тепленькими будущих обвиняемых со всеми уликами. Если же план выполнен – в активе еще и вознаграждение от задержанных, которые за взятку отпускаются. А изъятая наркота возвращается опять к тому же барыге.
– Я сирота и следак хотел было меня уже отпускать, да я с дуру проговорился, что тетка работает заведующей крохотным магазинчиком. Теперь буду здесь, пока тетка не наберет 400 долларов. Она-то, может, и наберет, но я пока что к ней не дозвонился. Дома у нее телефона нет, мобильный она отключила, а на работе говорят: «Была, но поехала на базу, что передать?». Я хотел было сказать, где я, но следак руками машет – только не по служебному телефону. Водил меня к телефону-автомату, но тетку пока разыскать не удалось.
– А какой райотдел?
– Куйбышевский.
– Ты знаешь, за неделю, что я тут, все разговоры были практически только вокруг Куйбышевского района – что ментовка, что прокуратура, что суд еще те.
– Те они или не те – мне не легче. Завтра опять к следаку – может удастся к тетке дозвониться.
Дима занял нары, на которых трое суток пребывал малолетний Женька, но ложится побаивается – сидит, пытаясь давить лезущих на него тварей. Я клопов вижу первый раз в жизни. Запах – весьма своеобразный, но все-таки с коньяком не спутаешь.
Незадолго до раздачи кипятка в камере появляется еще один квартирант – Сергей Третьяков, 23 года, выпускник Института физкультуры, работающий в ночном клубе «Мистик». Я ввожу Сергея в курс камерного быта, предлагаю поужинать, но он настолько устал, что валится на нары, не обращая внимания на паразитов. Через час, покемарив, Сергей рассказывает историю своего задержания.
Вчера, в воскресенье, он с двумя друзьями – Андреем и Константином – отправился на дискотеку по случаю дня рождения последнего. Андрей недавно умудрился порезать сухожилия на обеих ладонях и пришел поздравить друга с забинтованными после операции руками. Из заведения уходили последними, около четырех часов утра, когда к дискотеке подъехала машина. Из нее выскочил какой-то крутько в возрасте за сорок, с пистолетом и в сопровождении сыночка. Оказалось, папане тут недавно надавали по шее, и он, съездив за оружием и чадом, приехал на разборки. Не долго думая, пьяный папаша открыл стрельбу по перебинтованному Андрею, прострелив ему только что прооперированную ладонь и левую ногу. В этот момент сыночек достал из машины карабин и собрался было палить по выбежавшим охранникам и официантам. Сергей бросился на сынка и прижал его с карабином к машине, в то время как Андрей в шоке бросился на крутого и сбил его с ног. Пары ударов ногами по пьяной головушке оказалось достаточно, чтобы владелец пистолета навсегда потерял возможность кому бы то ни было угрожать на этой земле. Теперь Сергей является подозреваемым в убийстве, равно как и Андрей, весь в бинтах помещенный в 15-ю камеру. Сынок крутого, естественно на свободе – он потерпевший. Константин также – прокурор отправил его собирать деньги за освобождение.
– Я, Сереж, одного не могу понять, твою одежду на экспертизу возили?
– Ты в смысле следов крови? – Конечно, следов никаких нет, к тому же официанты подтвердили, что я только пацаненка с ружьем держал.
– А как ты здесь тогда вообще очутился?
– Как, как – недоумевающе смотрит на меня Сергей, – ведь убийство.
– Какое убийство? Все было в пределах необходимой обороны. В таких случаях, Сережа, уголовное дело и возбуждаться не должно. Существует три ситуации, когда ты имеешь полное законное право лишить человека жизни: если человек этот прется в твое жилище, если этот человек вооружен (или даже если тебе показалось, что он вооружен – допустим, в случае, когда у нападавшего был только муляж пистолета), и когда нападавших два и более. Все это охватывается понятием убийства в пределах необходимой обороны и ответственность за убийство не наступает. Раньше такое толкование необходимой обороны давалось только в Постановлении Пленума Верховного Суда, но сейчас все это внесено в новый Уголовный Кодекс. Что касается тебя, так ты вообще свидетель, а за предотвращение убийства пацаненком большого количества людей опасным способом – стрельбой по толпе – тебя граждане милиционеры премировать должны.
– То-то я думаю, чего опера так морды крутили, а начальник угрозыска говорил, что он тут не причем, это, мол, прокуратура воду варит.
– Статья-то прокурорская, вот они и думают, какой мед можно добыть из этого рая. Прости за нескромный вопрос, можешь на него не отвечать, но ты – из состоятельной семьи?
– Почему нескромный? Вопрос самый обычный. И семья у меня самая обычная. А вот родители Кости и Андрея – в числе первых лиц нашего металлургического завода.
– А, ну тогда все понятно. Прокурор не упустит возможности подшерститься. Немедленно приглашай профессионального адвоката и подавай в суд жалобу на незаконное задержание. Если у прокурора осталось хоть немножко мозгов, завтра тебя отпустят.
Сергей, несмотря на мое предупреждение, падает на нары и моментально засыпает к огромному удовольствию клопов. А мы с Димой всю ночь маемся, пытаясь уснуть стоя.
XV
Утром Сергея и Дмитрия забирают, а я, плюнув на условности, расстилаю на полу газеты и проваливаюсь в сон. Конечно, бетонный пол – не лучшее место для отдыха, но выбирать не из чего. День проходит в чередовании сна с борьбой с клопами. Нары и пол покрыты раздавленными телами противника, но на количестве насекомых это не отражается. Коваля ко мне опять не пустили – только приняли передачу с описью вложения, заполненную его почерком.
Скука убийственная. Вчера в камере работало радио, вставленное в вентиляционное окошко. Но начальник приказал лишить меня и этого удовольствия – дабы не писал всякие мерзости о стражах закона. Я слышу, как дежурные в коридоре несколько раз в разговорах между собой поминают меня и мои изъятые заметки – вроде бы следователь дал указание со мной не церемониться, а хорошенько проучить. Правда, бить опасаются из-за того, что каждый день приходит адвокат, хоть и без разрешений на свидание.
На вечерней проверке начальник смены приказывает отобрать у меня туфли и газеты – единственную защиту от клопов.
В камере опять появляется Димка. Тетке он дозвонился, та пообещала подъехать в райотдел завтра к двенадцати. Следователь осчастливил задержанного несколькими старыми газетами и пачкой «Мивины».
– Так что, – спрашиваю я, – тебя следователь за целый день так и не покормил?
– А почему он меня должен кормить? – пожимает плечами Дима.
– Ты, парень, какой-то странный. Раз он тебя задержал, значит, он и несет ответственность за твое самочувствие. А не может обеспечить человеческих условий – пусть выпускает.
– Так что, следак должен за свой счет кормить?
– Да это его проблемы, следователь – самостоятельная процессуальная фигура. Пусть решает вопросы твоей кормежки так как хочет, а нет – пусть на хрен увольняется со службы.
Димка набрасывается на еду из моей передачи. Отужинав, долго ходит по камере, курит – благо друзья передают мне сигареты для сокамерников.
– Слушай, – обращается парень ко мне, – а что если следака заловить на вымогательстве этих самых 400 баксов?
– Ход твоих мыслей мне уже начинает нравиться. Правда, неясен вопрос, где сейчас находится тот самый изъятый у тебя спичечный коробок. Потому как, посадив следака, мы не отменим первопричину твоего здесь пребывания.
– Во всяком случае, у следователя его нет. Следак коробок либо сам выкурил, либо вернул барыге.
– Но ведь и новый насыпать не долго.
– М-да.
– Если бы я вышел раньше тебя, то, пожалуй, смог бы помочь тебе в твоем благородном начинании – хотя бы связавшись с Генпрокуратурой или Киевской СБУ через «Громадський контроль». А сейчас не знаю даже, что и посоветовать. Была бы связь с внешним миром через адвоката – и то можно было бы попробовать. А так – сам видишь, в каком я виде.
Вид у меня действительно замечательный – руки и ноги распухли от укусов. Спина горит. Весь с головы до ног вымазанный бетонной пылью.
Открывается дверь, и в камеру вваливается веселый Сергей.
– Ни хрена себе, – восклицаю я, – эти придурки тебя так и не отпустили?
– Какой там! Прокурор заломил с родителей Кости 50 «косарей».
– А какой район?
– Ленинский.
– Сережа, я попросил бы тебя не клеветать на прокурора Ленинского района. Сергей Александрович Новиков взяток, как известно, не берет, а все свое состояние, движимое и недвижимое, нажил исключительно честным трудом на ниве надзора за соблюдением законности. Всю жизнь, можно сказать, копил, в завтраках себе отказывал.
– А ты что, прокурора знаешь?
– Я у него недавно пытался интервью взять по поводу перспектив привлечения к уголовной ответственности начальницы Ленинской налоговой мадам Стригуновой. Мадам чудит без баяна, и год назад объявила войну одной предпринимательнице, поскольку та посмела торговать водкой (имея соответствующую лицензию) в непосредственной близости от подпольного водочного ларька, открытого сотрудниками торгового отдела райисполкома. Перспектив, как ты понимаешь, прокурор не узрел.
Народ смеется и укладывается на полу спать.
(продолжение следует)
Владимир БОЙКО, специально для «УК»