Доведенные до отчаяния люди способны возникать даже в самых тяжелых условиях. Но эти восстания не похожи на то, что мы себе представляем.
6 ноября прошлого года соцсети потрясла информация о бунте в Ивацевической колонии №22 ( «Волчьи норы») в Беларуси. Сообщалось, что это произошло в ночь с субботы на воскресенье, и в бунте приняли участие все осужденные во всех отрядах. О самом бунте ничего не известно, кроме того, что были заблокированы двери в отряды (скорее всего, имеются в виду калитки в локальные участки бараков – т.н. «локалки») и что несколько представителей администрации получили травмы. Требование – снять начальство колонии.
ИК №22, которую в народе называют «Волчьи норы» (по названию деревни, сожженной во время войны), – особая колония. Здесь собраны осужденные по ст. 328 УК РБ («Незаконный оборот наркотических средств»). Когда в 2014 г. Лукашенко заявил о необходимости ужесточения наказания по наркопреступлениям и создании для таких осужденных отдельной колонии с «невыносимыми условиями содержания», ИК №22 стала одной из них.
О причинах, спровоцировавших бунт, реакции администрации и последствиях нам не известно. Чтобы делать более-менее обоснованные предположения об этом, нужно посмотреть на ситуацию через призму специфики тюремных бунтов в общем.
«Я не буду этого делать»
Тюремный бунт редко принимает форму «массовых беспорядков» – ломки чего-то, поджогов, нападений на представителей администрации. Если такие нападения имели место в ИК-22, то это, скорее, исключение. Причина проста: тюремные правила и вся тюремная социальная модель построены на вертикали «приказ-исполнение». Чтобы взорвать ее, достаточно отказаться от выполнения приказа. Более того, правила внутреннего распорядка позволяют сотрудникам ИК применять силу против заключенных, которые отказываются подчиняться приказам. Проще говоря, заключенного абсолютно легально могут избить, например, за отказ выходить на работу. Или за отказ убирать туалеты.
Чтобы бунтовать в колонии – много не надо. Достаточно на требование офицера сказать: «Я не буду этого делать».
В 2010 году я был свидетелем локального бунта в ИК-15. Там местная администрация практиковала круговую ответственность в наказании осужденных и заставляла весь отряд карантина (около 50 человек) маршировать по плацу взад-вперед за нарушение дисциплины другими. Унизительно, отвратительно – однако все это делали. К тому времени как в карантин заехали двое политических заключенных.
Однажды нас пытались вывести маршировать за то, что 18-летний парень курил ночью в туалете. Но это вызвало организованное сопротивление: заранее было договорено, что никто не марширует. Подстрекаемый тремя заключенными, отряд в 50 человек отказывался маршировать, несмотря на крики сотрудников режимного отдела. Правда, ровно до того момента, когда этих трех НЕ вывели из рядов, а остальным не начали раздавать тумаков.
Но для администрации это было настоящее ЧП. И после него подобные маршировки больше не практиковались.
Бунт тяжелых век
Тюремный бунт – это почти всегда бунт тяжелых век. Заключенные живут в замкнутом пространстве, и они понимают, что всем им еще отбывать срок. Живя постоянно под страхом применения против них насилия, под строгой системой «кнута и пряника» (где плеть – ШИЗО, лишения свиданий и передач, побои, а пряник – свидания, передачи и УДО (Условно-досрочное освобождение)), не имея устойчивой и, главное, успешной истории сопротивления (в отличие, например, от заключенных американских тюрем, которые имеют даже свои ассоциации и профсоюзы), они реально не склонны к бунтам, так как понимают, что победа – маловероятна, а наказание придется понести в любом случае.
То, что бунт будет подавлен, понятно еще до его начала. Бонусы от облегчения режима и прекращения издевательств маячат где-то вдали, и даже доступны они будут не всем, а только тем, кто останется в этой колонии и не будет вывезен после подавления бунта.
Заключенный, который бунтует, – это не хипстер, который вышел на улицу с плакатом, потому что уверен, что на его стороне закон и Конституция. Это всегда человек, доведенный до отчаяния. Каждый бунтарь в колонии осознает, что ему стопроцентно придется понести наказание. В зависимости от степени участия это может быть перевод в “крытую” или ПКТ, десять, двадцать и более суток ШИЗО. О долгом и длительное избиение и говорить не приходится – это, так сказать, обязательный минимум. Для организаторов же существуют статьи 410 и 411 УК РБ, означающие что освобождение откладывается еще на долгие годы.
Поэтому чтобы бунтовать в тюрьме, надо иметь реальную смелость и отчаяние.
Бунт или УДО?
Тюремный бунт почти никогда не бывает поддержан всеми. Поэтому сообщение в новостях о том, что его поддержали «все осужденные во всех отрядах», вызывает сомнение. Такое возможно только в одном случае – сильная структура неформальной власти и солидарности между заключенными, что означало бы для потенциальных «штрэйбрэхерав» жесткие штрафные меры за попытку отказаться от участия в бунте. Очень маловероятно, чтобы такая структура существовала в ПК-22.
Но самое главное – хороших 10-15% тюремного населения составляют т.н. «козлы» – осужденные, сотрудничающие с администрацией, имеющие от нее реальные привилегии и, самое главное, – шанс на досрочное освобождение. Обычно это люди с большими сроками. Участие в бунте для них – значит поставить крест на привилегиях и перспективе освободиться раньше. А если у человека, например, срок 25 лет, для него есть разница: поддержать бунт и выйти на свободу через 25 лет, либо “затихариться” и освободиться, скажем, на 7 лет раньше – через восемнадцать.
Не знать не могли?
Любой бунт становится возможным при наличии организующей силы. Кто-то должен подготовить действия, договориться с кругом участников (хотя бы первоначальным). В прошлом это были блатные: проводники «воровской романтики» и неформальных понятий преступного мира. Со временем, когда культура, этика и организационная структура этих групп подверглись значительной эрозии, все чаще бунтовать стали обычные зэки, имея в виду не насаждение блатных порядков, а конкретное улучшение качества жизни. Кстати, эта тенденция касается не только белорусских тюрем, но и российских, где в «беспредельных» и «пыточных» зонах, в которых блатных не может быть по определению, также происходят крупные выступления.
Здесь важно понимать, что на недопущение «противоправных действий» в колонии работает целый оперативный отдел, укомплектованный офицерами с высшим образованием. В их обязанности как раз и входит пресекать такие выступления еще до их начала. Через своих «стукачей» из числа других заключенных они получают информацию о подготовке любого неповиновения и принимают меры: переводят зачинщиков в ШИЗО, в другую зону и т.д.
По ряду причин, в том числе таких как упадок традиционной арестантской культуры, многие осужденные охотно идут на неформальную подработку информаторами оперативников: кто за перспективу УДО, кто за пачку сигарет. Я знал отряды, где, по общему мнению, «стучало» до 70% населения. Понятно, что в таких условиях не знать о чем-то, что готовится, оперативники просто не могут. Поэтому если в ПК-22 все же произошел бунт, да еще такой массовый, то есть, оперативники имели информацию, но не восприняли ее всерьез.
И в этой связи особенно интересным становится тот факт, что ПК-22 – это колония для осужденных по наркотическим статьям. Притом для тех, кто ранее не отбывал наказание. Собирательный образ жителя этой колонии: мужчина, чей возраст гораздо моложе среднего, обычно из Минска или из областного центра, достаток его семьи средний или выше. Он помнит свободную жизнь, имеет большой срок, однако не имеет шансов на досрочное освобождение – его для «наркотических» статей обрезали согласно Декрету. Добавим сюда очень жесткий режим содержания во всех «наркотических» зонах – как требовал Лукашенко, «чтобы смерти просили». Именно эта гремучая связь факторов могла стать причиной, которая спровоцировала бунт в ПК-22.
Права заключенных нарушаются абсолютно везде, однако на организованное сопротивление решаются немногие. Если заключенные ИК-22 все же добьются выполнения хотя бы части своих требований, это должно стать уроком всем тем, кто продолжает молчаливо терпеть несправедливость по обе стороны забора.
Автор: Мікалай Дзядок; Новы Час