По статистике, сегодня почти каждый третий заключённый российских тюрем и колоний осуждён по статьям, связанным с наркотиками (ст. 228-233 УК РФ). При этом тюремный срок отнюдь не всегда означает, что люди, занимавшиеся распространением или хранением наркотических веществ на воле, теряют возможность заниматься этим в заключении.
По просьбе самиздата “Батенька..” журналист издания «Медиазона» Максим Литаврин поговорил с несколькими заключёнными российских тюрем, бывшими и отбывающими наказание прямо сейчас, чтобы разобраться, какую роль наркотики вообще и героин в частности играют в жизни современной российский системы исполнения наказаний. Как наркотики попадают на зону, чем отличается теневой рынок веществ в изоляторах, на красных зонах и в колониях строгого режима и почему воры в законе опасаются спайсов — со слов очевидцев и соучастников.
Имена и клички героев в тексте изменены. Иван и Дима считают, что публикация их имён может навредить им в их нынешней жизни; Юра сейчас сидит в колонии строгого режима. Из соображений безопасности в тексте также не приведены названия большинства колоний и изоляторов. Хранение и распространение наркотиков — уголовное преступление.
В СИЗО
Конвоиры протолкнули Юру в распределительный бокс СИЗО. Позади — задержание с «весом», кабинет следователя, допросы, изолятор временного содержания, суд. Перед ним — сорок квадратных метров плохо освещённого пространства, прикрученные к полу металлические лавки с узкими досками-сиденьями, закуток из фанеры — сортир, умывальник с холодной водой. Юра шагнул в пустеющий бокс, кинул сумку и присел на одну из лавок.
Часа через полтора дверь снова открылась, завели с десяток других арестантов. Один из прибывших, таджик с золотыми зубами, окликнул сотрудника и попросил принести кипяток. Тот пошёл за чайником; таджик достал литровую железную кружку и высыпал туда полпачки заварки. Через несколько минут возле умывальника варили чифир «на дровах» — кружку с мутной жидкостью держали над горящими лоскутами тряпки, следя за тем, чтобы огонь не разгорался слишком сильно. Бокс оживился: достали леденцы, какую-то рыбу, кто-то подменил заварщика. Воспользовавшись суетой, золотозубый отошёл в сортир на пару минут; когда вышел — сел на ближайшую лавку, оперся на стену и обмяк. Его приятель, сидевший до этого с безразличным ко всему лицом, тоже поспешил закрыться в закутке. Вскоре он вывалился оттуда и упал рядом с золотозубым. В руке он сжимал стеклянную баночку из-под нафтизина — в ней приятели и разводили героин, чтобы поставиться прямо в сортире одним шприцем на двоих.
Неделями позже из разговоров с другими арестантами Юра узнал, что это — лишь остатки былого разгула наркотиков и алкоголя в изоляторе. За пару лет до того, как он попал сюда, обитатели централа поголовно пили и употребляли: тут ходили героин, спайс, соли, гашиш, мефедрон; при желании можно было достать экстази, кокаин и кислоту. Убитыми ездили даже на суды — уколоться или сделать несколько хапок прямо в ожидании конвоя было в порядке вещей. Нельзя было ставиться разве что на виду у легавых; запах марихуаны или ложку со следами копоти сотрудники были готовы не заметить. Не замечали они и стойкий запах бензина в коридоре одного из корпусов — видный в городе винтовар после ареста решил не сворачивать бизнес и варился прямо в хате. Его просили прибраться только к приезду комиссии или к обходу начальника изолятора.
В СИЗО вещества перемещались по дорогам — верёвкам, перекинутым между камерами через оконные решётки. Иногда передать в соседнюю хату тёплые носки или пару пачек сигарет просили сотрудника изолятора; тот мог и не догадываться, что лежит внутри этих вещей на самом деле. Как-то, ещё до ареста Юры, арестанты этого централа уговорили фсиновца носить им кофе в банке. Утром он заходил в магазин неподалёку от СИЗО; там сообщник зеков при нём пробивал на кассе жестяную стограммовую банку «Нескафе» и отдавал ему в руки. Сотрудник шёл на проходную, заносил кофе в СИЗО, отсыпал себе на смену, а остальное отдавал зекам. Продавщица была в сговоре с арестантами, и в каждой банке было спрятано по десять грамм героина. Где-то через полгода фсиновец между делом поинтересовался у зеков, как они могут хлестать столько кофе: у него самого уже скопилось столько, что девать некуда. Схему решили свернуть.
Через кофе в продуктовых передачах затягивали и гашиш. Отправитель резал вещество на кусочки, по форме похожие на кофейные гранулы, засыпал в пакет, смешивал, запаивал. Кофейная пыль липла к гашишу и окрашивала в нужный цвет, а сильный аромат перебивал запах наркотика. Посылка приходила, смесь заливали водой, кофе растворялся, гашиш — нет. Его же доставляли и с помощью фиников: покупали несколько килограммов, пару десятков плодов начиняли гашишем, вылепленным по форме в точности как финиковая косточка. Обнаружить такое можно было либо случайно, либо по доносу. Героин доставляли в пакетиках от «ТераФлю»: на воле их аккуратно вскрывали, меняли лекарство на порошок, запаивали и клали в медицинскую передачу.
Вообще, тянуть вещества через передачи — дело крайне рискованное. Найдут груз — отправитель выйдет на свободу сильно позже, чем тот, кому шла посылка. Кроме того, палево грозит неприятностями и дополнительными обысками всему централу. Бывший арестант московского СИЗО «Бутырка» Иван вспоминает, как перед его этапом из изолятора в колонию в 2014 году в «Бутырке» отказались принимать книги, которые ему передали родственники, — на днях сотрудники перехватили посылку с двухтомником, страницы которого были прокапаны ЛСД. Более надёжный способ доставки в СИЗО всего запретного — через самих фсиновцев. «Ноги» сотрудника, то есть его услуга по доставлению чего-либо в руки арестанта, стоила тогда десять тысяч рублей. За пронос наркотиков, вероятно, брали больше, но точный ценник Иван не знает — о таких вещах договаривались старшие.
Журналист и бывший гауляйтер московского отделения НБП Рома Попков, сидевший в «Бутырке» по «таганскому делу» с 2006 по 2008 год, вспоминает, что его сокамерникам однажды повезло затянуть в передаче гашиш, особо его не пряча. Девушка одного из арестантов, которая была готова ради него на всё, собрала посылку с орехами; посреди кешью и миндаля лежали крупные ляпки. Сколько их было, Рома не знает, но, по его словам, на пару дней чуваки из тюрьмы фактически пропали — «улетели в Вальхаллу». Потом их настойчиво попросили так больше никогда не делать.
ИСТОСКОВАВШИЕСЯ ПО ГЕРКЕ МАТЁРЫЕ ЗЕКИ НА СИСТЕМЕ ТУПО РОНЯЮТ СОТРУДНИКОВ НА ЗЕМЛЮ, НЕ ДУМАЯ О ПОСЛЕДСТВИЯХ
Иван впервые столкнулся с наркотиками в «Бутырке» почти к концу своего пребывания там — его перевели в другую камеру после приговора ждать апелляции и этапа. Время от времени тут стоял запах гашиша; его тянули по дорогам из «котловой хаты» — камеры, где аккумулируется общак и другие ресурсы арестантов. Курили, занавесившись полотенцами на своей шконке, чтобы уж совсем не палиться. В централе, где сидел Юра, наоборот, вещества друг от друга особо не прятали — слишком напряжно, да и зачем? Всё в шаговой доступности, все друг друга угощают; были бы деньги, а наркотики найдутся.
Заключённые, недавно этапированные в колонию, где сидит Юра, жалуются, что сейчас с доставкой веществ в изоляторы во многих регионах дела обстоят хуже, чем несколько лет назад. Они рассказывают, что продуктовые передачи вовсе перестали быть приемлемым вариантом — теперь их просвечивают сканером по типу того, что стоят в аэропортах. Осуждённые из хозотрядов — те, кто получили возможность отбывать наказание в СИЗО, работая на администрацию, — в большинстве следят друг за другом и стучат операм, рассчитывая на какую-то милость с их стороны. Фсиновцы всё больше боятся утечки информации и внеочередных проверок со стороны Главного управления: заметят — сам отправишься на зону для бывших сотрудников.
В женских изоляторах и колониях наркотиков не было почти никогда. Нацбол Лена Боровская, отсидевшая по «таганскому делу» два года в СИЗО-6 Москвы, рассказывает, что причина тому — атомизированность женского общества в экстремальной ситуации. Там, на «шестёрке», сдавать, закладывать и сотрудничать с администрацией считалось стратегией выживания. Единого арестантского сообщества не было, максимум — «семьи» по два-три человека. Более крупные группы возникали вокруг назначаемых администрацией старших по камере и контролировались оперативниками: в зависимости от обстоятельств, группу могли поддержать или, наоборот, разрушить.
В таких условиях никакого запрета в «шестёрке», конечно, не было. Те, кто на воле зависел от наркотиков, переламывались либо до изолятора в полиции, либо прямо в камере — без медицинской помощи. К обвиняемым по наркотическим статьям относились несколько хуже, чем ко всем остальным. С Леной сидела студентка из Петербурга, которую приняли на вокзале с ёмкостью с амфетамином — она везла его по просьбе знакомого. Девушка получила то ли 18, то ли 20 лет, после приговора впала в депрессию, ходила по камере и просила кого-нибудь сказать ей хоть что-нибудь хорошее. Ночью она повесилась.
В ЛАГЕРЕ
О самых необычных способах доставить вещества в колонии, как правило, сообщает ФСИН. Изобретателей с арбалетами, стреляющими героином, спортсменов с теннисными мячами, начинёнными спайсом, хитрецов с закладками гашиша в оконных рамах и дрессировщиков котов-наркокурьеров ловят десятками в год и закрывают на большие сроки. Самым простым и наиболее успешным способом остаётся перекид — запретный груз, утяжелённый балластом, доставляют за тюремную стену при помощи сильного броска или выстрела из рогатки. Для более дальних бросков с руки используют палку, похожую на вилы: снаряд зажимают между зубьями и запускают, как из катапульты. Если запретная зона между забором и территорией лагеря невелика, можно перекинуть вес и без дополнительных приспособлений.
Иногда посылку приходится ловить на лету из-за бдительных фсиновцев. Тогда бросающий привязывает к ней полоску цветастой ткани — не слишком большую, чтобы не пострадали аэродинамические свойства. Впрочем, есть ещё один способ не дать сотрудникам помешать перекиду. Юра рассказывает, что в их лагере легавые даже не пытаются перехватить посылки с героином, летящие к второходам: истосковавшиеся по герке матёрые зеки на системе тупо роняют сотрудников на землю, не думая о последствиях, — вот она, доза, летит. Наказание за такое — уехать пару раз в ШИЗО; зато запрет цел, и к выходу либо оставят подколоться, либо вообще всё необходимое прямо в ШИЗО отправят.
Если перекидчиков ловят, их судьба зависит от содержимого груза. За телефоны или бухло могут отпиздить да отпустить на первый раз. Вещества — уголовное дело и срок за сбыт. В колонии Юры сидят два родных брата: первый, героинщик, попал туда за разбой, второй загремел спустя год — за то, что кидал брату наркотики. Сотрудники, которые перехватывают запрет, нередко сами его потом сбывают: один из заключённых рассказывал Юре, что фсиновец — как раз из тех, что ходит по запретке и собирает не долетевшие грузы, — за большие деньги недавно продал им три грамма героина.
После этапа в лагерь из «Бутырки» Иван тоже нередко видел перебросы. Через высокий тюремный забор летел обмотанный полиэтиленом увесистый белый свёрток и шлёпался на землю. Из цеха, где располагается швейное производство, выскакивал заключённый, хватал груз и мчался назад. Обитатели этой колонии знали: швейка — почти что отдельный город с лабиринтом троп и закоулков, найти там что-то невозможно — особенно если это хорошо прячут. Промзона проглатывала бережно передаваемый из рук в руки груз, и подоспевшие через несколько минут после перекида фсиновцы ничего не находили. Следующие несколько дней лагерь проводил в героиновом забытьи — ставился чуть ли не каждый второй.
За пару лет до прибытия сюда Ивана всё было по-другому: этот лагерь, одна из колоний строгого режима в центральной части России, был красным. Заключённые полностью подчинялись воле администрации и жёсткому режиму, за отказ следовать которому зеков били и подвергали наказаниям: отправляли в штрафной изолятор или переводили в барак усиленного режима. Ничего запретного обычные сидельцы с воли не получали, и рассчитывать на послабления могли лишь активисты — заключённые, сотрудничающие с руководством колонии и выполняющие за них всю грязную работу по поддержанию порядка.
Всё изменилось, когда двоих осуждённых едва не забили до смерти надзиратели: на колонию обратила внимание Москва, приехала комиссия, режим ослаб, и зеки стали одеваться не по форме, завели телефоны и стали налаживать связи для доставки наркотиков. Их старания, по-видимому, увенчались успехом: в первый день после распределения в барак Иван вышел в туалет помыть руки и заметил неестественно красные глаза забежавшего вслед за ним козла (заключённого, сотрудничающего с лагерной администрацией). Тот окликнул обиженного (человека, занимающего нижнее место в тюремной иерархии), стоявшего рядом: «Эй ты, бери ведро, наливай воды вот так вот до края и тащи в каптёрку». В каптёрке ставили водный.
Интересы заключённых не ограничились каннабиноидами: в лагере закидывались лирикой, курили спайс, ставились героином. Один сиделец из Петербурга так скучал по рейвам, что затянул себе экстази. Закинул, пришёл на промзону, встал за станок в углу, натянул кепку пониже, чтобы спрятать наушники, и подвис на целый день. На вопрос Ивана: «Как дела?» — тот ответил: «Я нор-маль-но, как в Питере, бля, „Пиратская станция“».1
Массовый доступ к кайфу — именно так в тюремной среде чаще всего именуют наркотики — у обычных зеков был лишь во время удачных перекидов и проносов. Торчать постоянно могли позволить себе единицы, имевшие прямой выход на сотрудников лагеря. Таким, например, был сосед Ивана по кличке Йося. От остальных зеков Йосю отличало несколько пулевых ранений, полное отсутствие зубов и хорошие связи в оперчасти. Каждое утро Иван спрыгивал со второго яруса шконки, стараясь не попасть ногами на шприцы, валявшиеся на полу: Йося любил ставиться прямо в постели. Проснувшись, он подзывал соседа; Иван прикрывал его простынёй, делая вид, что заправляет кровать, а Йося в это время кололся в пах.
Другой зек имел возможность торчать более-менее постоянно из-за своей харизмы. Он мог уболтать сотрудников на пронос даже несмотря на то, что постоянно сдавал их операм. На памяти Ивана такое происходило дважды: оперативники убеждали зека сдать того, кто ему приносит, в обмен на ещё больше героина; тот не выдерживал и соглашался. Сотрудника задерживали, доносчика для проформы на пару дней запирали в ШИЗО, он выходил, кололся, а когда заканчивалось — искал новую жертву.
После удачного захода героина на зону случались и передозировки. Один сиделец кололся несколько часов подряд — и к вечеру уже не мог передвигаться сам. Кто-то донёс на него, в барак пришёл оперативник. Друзьям героинщика пришлось брать обмякшее тело под руки и таскать его по комнатам, чтобы не попасться фсиновцу на глаза. Оклемавшись, бедняга решил поставиться ещё раз, упал на шконку и посинел. Спас положение проходивший мимо заключённый: он быстро принёс два чайника воды и вылил лежащему на ноги, тот очнулся.
ИЩЕШЬ ШПРИЦЫ — ЗНАЧИТ, ЕСТЬ ЧЕМ КОЛОТЬСЯ, ЗНАЧИТ, ЗАТЯНУЛ В ОБХОД ВСЕХ — ДЕЛИСЬ
В колонии Юры тоже были передозы. Один зек умер из-за того, что затянутый героин оказался слишком чистым. Официально его смерть списали на сердечный приступ — диагноз, единый практически для всех, кто умирает в лагере. Вообще погибший был жадным: как-то за полгода до этого он едва не прибрал к рукам дозу своего товарища, тоже героинщика. Пока они делили наркотик, у второго случился приступ эпилепсии, и его уложили отдыхать. Проснувшись, он не помнил последние пару часов и стал шарить по бараку в поисках своей доли. Напарник заверил, что всё ему отдал перед приступом; то ли это была несмешная шутка, то ли кто-то всё это заметил и объяснил, что крысить нехорошо, но позже дозу эпилептику всё же вернули.
По наблюдениям Юры, в его лагере веществ сильно меньше, чем было на централе. Есть спайс, немного солей, героин есть, но только у тех, кто в теме, — при посторонних о нём вслух вообще не говорят. Время от времени у лагерного барыги появляется гашиш, но беспонтовый — замешан с тем же самым героином либо со спайсовым реагентом. Психоделики особо не тянут — трипы от них не подходят для арестантов, которые просто хотят расслабиться и забыться. Только один раз кому-то заходила сальвия дивинорум — положили в передачу среди кучи пакетиков с разными специями — да завхоз как-то хвастался, что ему присылали ЛСД, наклеив марку прямо на письмо. Юра уверен, что завхоз пиздит.
Точных расценок на вещества в местах лишения свободы нет — этот рынок хаотичен и не подчиняется одному лишь закону спроса и предложения. Например, в лагере Ивана грамм гашиша всегда стоил тысячу рублей, но размер грамма определялся тем, как ты общаешься с барыгой. Героин продавали по чекам. Если в лагере было много хмурого, чека хватало на пару уколов. Мало — чек уменьшался вплоть до десятой грамма. Цена при этом оставалась такой же: тысяча рублей. Шприцы при этом было достать чуть ли не сложнее, чем сам наркотик. Логика была такая: ищешь шприцы — значит, есть чем колоться, значит, затянул в обход всех — делись.
В лагере Юры один шприц стоит тысячу рублей, достать можно через козлов из санчасти либо у самих врачей или фельдшеров. Спрос на них есть не только у героинщиков, но и у любителей спорта и стероидов. Шприцы используют неоднократно — моют, стерилизуют чуть ли не кипятком. Те, кто беднее, сами конструируют баяны из шариковых ручек и затянутых с воли игл.
ВНУТРЕННИЕ ПРАВИЛА
Вещества как явление ценятся на зоне в первую очередь как средство психологической разгрузки. В алкогольном или наркотическом угаре время летит быстрее, можно забыться и не видеть лагерь. К разным наркотикам относятся по-разному: к природному кайфу — гашишу, плану, героину — особых вопросов нет. На психоделики смотрят с настороженностью, а вот спайс и соли у блатных под неформальным запретом. Среди зеков ходит байка о том, почему так произошло; за её правдивость Юра не ручается, но именно такую версию ему доводилось слышать не раз.
Пару лет назад на одном из лагерей к братве пришёл петух и рассказал, что несколько раз трахал кого-то из блатных по его же просьбе — то ли смотрящего, то ли вообще вора. Тот ставился солью, и под ней возникали такие желания. Сперва петуха чуть не убили на месте, но тот не сдавал назад, и блатные задумались: просто так порочить репутацию уважаемого человека — самоубийство, таким заниматься не будет даже обиженный. Решили, что в следующий раз петух обмажет член зелёнкой и сразу после секса сообщит братве. Через какое-то время он пришёл вновь и продемонстрировал пятна от изумрудной жидкости на своих трусах. Позвали блатного, тоже заставили оголиться — его анальное отверстие было измазано зелёнкой; внятно объяснить, что случилось, он не смог. Воры постановили выкинуть его к петухам, а стимуляторы — запретить.
Сама по себе история похожа на лагерный фольклор, но факт есть факт: в лагере Юры тех, кто затягивает соли или спайс, могут побить; при этом добрая половина блатных сами используют эти вещества, но втихую. Если их ловят за руку другие блатные, то они теряют свой статус. На памяти Юры такое случалось: один смотрящий за бараком перекурил спайса. Сперва он танцевал, потом ему поплохело — он стал кричать, что умирает, и обблевался. Другой сиделец, мусульманин, кричал так, что ему хотели вызвать «скорую» — дежурных козлов-санитаров из медчасти, но потом его отпустило. На следующий день в своё оправдание он сказал, что в него вселился джинн. То, что спайс делает тебя неадекватным, и есть настоящая причина запрета на него в тюрьмах, уверен Иван.
Если тянешь наркотики, хорошим тоном считается отправить часть в ШИЗО, СУС (строгие условия содержания), БУР (барак усиленного режима) или на больничку — то есть тем, кто находится в тяжёлом положении. Следуют этому неписаному правилу нечасто: вещества — слишком ценный ресурс, особенно для тех, кто зависим; зеки готовы на многое ради своего веса. Например, в лагере Юры один героинщик получил свою долю из груза и решил сразу же уколоться. Сел на шконку, насыпал всё сразу в ложку, сделал раствор и обнаружил, что забыл достать шприц, жгут и кусок ватки.
Подозвав соседа, он отдал ложку ему, достал всё что нужно и зачем-то окликнул своего помощника — тот резко обернулся и пролил всё на подушку. Мужик, уже предвкушавший укол, начал орать матом на всех и вся, затем потянулся за заточкой. Ею он вырезал мокрый кусок подушки и куда-то с ним ушёл. Потом оказалось, что он долго вываривал героин из куска ткани, фильтровал, снова вываривал. Получилась мутная жидкость, которой он и вмазался. Сутки после этого его лихорадило, лицо было бледным как воск, но в итоге всё-таки оклемался.1
Похожую историю рассказывает ещё один собеседник самиздата Дима, за плечами которого несколько сроков в периоды с конца прошлого века по 2010-е годы. Случилось это в середине девяностых. В одну из колоний в литровой банке из-под шампуня забрасывали раствор ханки — тогда героин ещё не был так распространён, и опиум употребляли в таком виде. Перекинули слишком высоко, бутыль упала и разбилась, содержимое пролилось на снег. Недолго думая, зеки счистили его до земли лопатами и побежали вываривать свой кайф. В другом лагере, где сидел Дима, из-за героина сгорела целая лесозаготовка: через её территорию зашла крупная партия, непорядочные люди её похитили, а чтобы скрыть следы — устроили пожар и сказали, что груз сгорел.
Дима вспоминает, что в девяностые и в начале нулевых наркотиков и другого «запрета» в лагерях и на централах было куда больше. К веществам относились довольно лояльно: за героин можно было получить максимум 15 суток ШИЗО; для сравнения — за алкоголь можно было попасть в БУР на полгода. Сейчас, как говорит Юра, за вещества, помимо водворения в штрафной изолятор, могут избить, а если поймают с весом — будут раскручивать на новый срок. При этом, как правило, сотрудников ФСИН не волнует сам факт того, что кто-то употребляет на территории лагеря. Иной начальник отряда может закрыть глаза и пройти мимо осуждённого в явно изменённом состоянии сознания: лень оформлять и возиться с протоколами. Кроме того, придётся ещё объяснять своему начальству, почему он недоглядел и допустил такое в своём отряде.
Другое дело — сотрудники отдела безопасности и оперативники. Выявление новых преступлений входит в их прямые обязанности, поэтому они прессуют тех, кто задержан с весом, раскручивают их на показания и на раскрытие схем доставки. Иногда наркоту подкидывают на личном досмотре; исход ситуации зависит от зека — если не прогнётся и сообразит, как себя вести, то могут и отпустить. Если будет мяться, на него начнут давить сильнее, требовать имена. Сдастся, начнёт давать показания — централ, новый срок, ужесточение режима. Впрочем, такой беспредел — редкость: за те несколько лет, что Юра провёл в лагере, такое происходило всего пару раз.
ЕСЛИ ТЯНЕШЬ НАРКОТИКИ, ХОРОШИМ ТОНОМ СЧИТАЕТСЯ ОТПРАВИТЬ ЧАСТЬ В ШИЗО
Сотрудники ФСИН могут использовать наркотрафик в лагере в своих интересах. Юра рассказывает, что лет семь-восемь назад при помощи героина фсиновцы сломали колонию, в которой долгие года порядки устанавливали представители преступного мира, а не администрация. Лагерь накачали героином, причём носили его только сотрудники; подсели почти все. Затем канал поставки разом перекрыли. Через несколько дней зеки потеряли какую-либо способность к сопротивлению, сломались во всех смыслах сразу, и зона стала красной.
Сам Юра видел ломки только в СИЗО — если поставки вещества в изолятор не организованы заранее, к лагерю заключенные уже переламываются. Но в общем героинщики просто лежали, стонали и потели. Юра когда-то сидел на солях, завязал ещё до ареста, но к хмурому никогда не притрагивался — отчасти, из-за детских воспоминаний.
Юре 12 лет, он дома один. В дверь стучит сосед-героинщик. Мальчик открывает и видит безумный взгляд трясущегося 30-летнего небритого мужика на кумарах. «Хуево мне. Поставь, а. Сам не могу, трясет, ложку не могу удержать», — сосед протягивает ему шприц и полчека из кармана. Инъекции Юра ставить умел: родители-астматики кололи эуфиллин, и не всегда справлялись сами. Сосед об этом знал.
Мальчик перетягивает его руку жгутом. Сыпет в ложку порошок, поджигает свечу, варит, ищет вену, находит. Укол, «контроль», поршень, жгут. Сосед оседает на пол.
Как сложилась судьба соседа, и жив ли он сейчас, Юра не знает.
Автор: Максим Литаврин; “Батенька..”
Иллюстрации: Юлия Прокопова