В начале июля зампред российского Совбеза Дмитрий Медведев, который с недавних пор превратился едва ли не в главного кремлевского «ястреба», разразился очередным постом в своем телеграм-канале. И рассказал, почему так важно, чтобы с Россией считались: «Как в детстве, когда в твой двор пришли драться из соседнего… если ты врезал первым, то шансы отстоять свое становятся существенно выше».
К языку улиц, впитавшему «блатной» жаргон, российские политики обращаются регулярно. Например, глава МИДа Сергей Лавров, описывая переговоры с госсекретарем США Энтони Блинкеным в конце декабря, внезапно заговорил о «понятиях» («пацан сказал — пацан сделал»). Западная аудитория вряд ли поняла, о чем речь, зато хорошо понял «начальник» — президент России Владимир Путин как-то признавался, что в детстве был хулиганом, и сам вспоминал о правиле «бить первым», которому его научила «ленинградская улица».
Этот текст, который вышел в рассылке Kit , написалАндрей Перцев — корреспондент «Медузы» написал — о «пацанах» с этих улиц. О том, как формировалась их субкультура, ее основных законах. И еще о том, почему «пацаны» — ключ к пониманию нынешней войны и того, чем она в итоге может закончиться.
История Петербурга — с той ее части, о которой не пишут в учебниках
Петербург начала XX века считался самым криминальным городом даже не России, а всей Европы. На рынках и площадях орудовали карманники. Извозчики страдали от конокрадов, богатые купцы — от медвежатников, которые взламывали сейфы. Воры попроще обчищали квартиры «обычных» горожан.
Это была довольно разношерстная криминальная братия, но кое-что ее объединяло — профессиональные воры осознанно сторонились насилия. Ими двигал исключительно меркантильный интерес, который заключался в том, чтобы украсть что-то ценное и как можно скорее скрыться без лишнего шума.
Но также в городе орудовали группировки, которые смотрели на жизнь иначе, — хулиганские. Как правило, они состояли из молодежи и подростков: беспризорников, ребят с рабочих городских окраин, которым нечем было заняться. Историк Виталий Рыжов пишет, что хулиганы совершали преступления стихийно, немотивированно — «из озорства или в пьяном виде». Избежать лишнего шума они не стремились, скорее наоборот.
«Профессиональные преступники считали любое физическое насилие, особенно убийство, делом низким и грязным; убийц не уважали и считали низшей кастой. В хулиганской же среде, напротив, избить или убить человека считалось делом обычным и даже почетным, а изящные способы отъема денег не приветствовались», — объясняет Рыжов разницу между профессиональными ворами и хулиганами-«любителями».
Насилие было для хулиганов первичным. Например, они части избивали прохожих просто так, без цели ограбить. Или дрались стенка на стенку — одна рабочая слобода против другой — чтобы выяснить, кто сильнее.
Исследовательница Татьяна Щепанская считает, что корни хулиганской любви к насилию стоит искать в массовых деревенских драках, которые в Российской империи были делом распространенным. Городские окраины — это нередко бывшие деревни и села, поглощенные растущим мегаполисом. Кроме того, деревенские жители, мигрировавшие в город, часто селились именно на его окраинах. Память о деревенских традициях они привозили с собой.
Традиции деревенских драк хранили, конечно, мужчины — отцы, старшие братья. Антрополог Дмитрий Громов и социолог Светлана Стивенсон в научной работе, посвященной российским молодежным группировкам, пишут о двух важных установках деревенского жителя, которые «оставались частью коллективного социального знания». Вот они: «умей постоять за себя» и «главное ударить первым».
Усвоить их было важно — дрались в деревнях нередко, причем толпа на толпу. Иногда — без всякого повода: стороны просто хотели узнать, какая из них сильнее. Впрочем, не всегда — причины для побоища тоже находили, пусть и чисто формальные. Скажем, молодежь одной деревни могла пойти на другую «из-за девушек». Или во имя «защиты детей», которых перед этим специально отряжали совершить какую-нибудь провокацию.
Деревенская драка была не только способом выпустить пар, но и значимым деревенским ритуалом. У него были свои традиции — например, участники боев подбадривали друг друга песнями. Существовал даже целый жанр — песня под драку. Парни пели: «Эй, заигрывай под драку, будем драку начинать: виноватые пришодчи (пришли. — Прим. Kit), будем головы ломать!» или «Моя белая рубашка вся окапана в крови (закапана кровью. — Прим. Kit). Посчитай, моя девчонка, сколько ран на головы (на голове. — Прим. Kit)!».
Исследовательница Татьяна Щепанская указывает, что деревенская драка также выполняла несколько важных социальных функций. Часть из них довольно очевидны — с помощью этих побоищ молодежь училась давать отпор и защищать свою территорию. Но есть и неочевидная — драки помогали «отфильтровывать» самых оголтелых борцов.
В критический момент противостояния деревенские девушки разнимали дерущихся: адекватные парни прислушивались к ним, но самые отчаянные продолжали драться, получая увечья или даже смертельные удары. Увечный парень терял привлекательность, и девушки обходили его стороной. Кроме того, серьезная травма служила признаком агрессии и жестокости того, кто ее получил — выходить замуж за такого человека было опасно. Поэтому самые активные участники драк нередко оставались в стороне от семейной жизни.
Как хулиганы познакомились с «блатными» — и появились «пацаны»
До революции петербургские хулиганы были во многом носителями народной культуры русской деревни. Но на этом они не остановились — при советской власти хулиганские традиции продолжили развиваться. По мнению исследователей, окончательно эти традиции сформировались уже в пятидесятые годы XX века.
Тогда — вскоре после смерти Иосифа Сталина — в стране объявили всеобщую амнистию; из мест лишения свободы вышли больше миллиона человек. Это были не только и не столько «политические» — основную массу составляли осужденные по обычным криминальным статьям.
Оказавшись на воле, бывшие сидельцы начали активно распространять воровские «понятия» и жаргон, а общество все это активно впитывало. Социолог Антон Олейник объясняет, что правила жизни в неволе советскому гражданину были понятны и где-то даже знакомы. «Оба эти института являются „тотальными“ — в тюрьме, как и в советском обществе, отсутствовали границы между личной и публичной жизнью», — отмечает он.
Нередко вчерашние заключенные селились на окраинах, где хозяйничали криминализированные подростки и рабочая молодежь. Так две эти культуры — тюремная и хулиганско-деревенская — встретились. А встретившись и соединившись, породили субкультуру уличных подростковых группировок — появились «пацаны».
С одной стороны, «пацаны» стали продолжателями деревенских кулачных традиций. Они делили людей на «своих» и «чужих» по территориальному признаку: «своими» были ребята с одного двора, улицы или микрорайона; «чужими» — все остальные. А чужак — это враг, его следовало победить в бою.
С другой стороны, «пацаны» перенимали «понятия» и жаргон «блатных». Тюремная культура привлекала подростков и молодежь постарше тем, что позволяла реализовать социальный бунт — его объектом было как государство в целом, так и советская воспитательная система в частности, которая пронизывала школы, пионерские и комсомольские организации. Антрополог Вадим Лурье подчеркивает: «В существовавшем тоталитарном государстве дети — в силу своего возраста, блатные — в силу своего положения и той роли, что они играли, имели возможность создавать свои культуры, не подчиненные официальной культуре, и противостоять ей. Они могли быть изгоями».
«Изгоев» становилось все больше — группировки росли и крепли. Причем не только за счет тех, кто хотел взбунтоваться против советского государства, но и за счет тех, кто опасался за свою безопасность. Подростки примыкали к уличным бандам в том числе для того, чтобы стать для «пацанов» кем-то «своим» и больше не подвергаться насилию с их стороны. Самим группировкам это было очень выгодно, ведь чем вас больше, тем вы сильней. И тем объемнее ваша «касса» — все члены группировки должны скидываться на общее дело, в «общак».
Иногда одного желания вступить в группировку было мало, нужно было еще пройти инициацию, в том числе — инициацию насилием. Например, новичка били, а он был обязан терпеть и не жаловаться. Так новоиспеченный член банды попадал в среду, где насилие было основным способом коммуникации. Члены уличных группировок коротали свои дни, постоянно прибегая к нему: лупили чужаков, которые забредали в их район; сами вторгались на «чужую» территорию, чтобы как следует подраться; избивали представителей других молодежных субкультур (например, поклонников какого-нибудь музыкального жанра) или тех, кто не знал понятий и не мог постоять за себя.
Знатоки тюремной культуры в курсе, что «понятиями» запрещено применять насилие без причины. Такое поведение считается «беспределом», и за него наказывают — тоже, конечно, насилием. Агрессия должна быть легитимна, для нее нужен повод. «Пацаны» мастерски научились эти поводы изобретать, в чем культура деревенских драк (для защиты неких девушек или детей) снова очень пригодилась. Но не только она — аргументы вроде «не так посмотрел» и «не так ответил» тоже давали моральное право на первый удар.
Так во второй половине XX насилие превратилось в особый язык общения на городских улицах. Универсальность этого языка отмечает, например, исследовательница Татьяна Щепанская. «Болевые, осязательные сигналы понятны всем», пишет она, поэтому когда другая сторона не хочет общаться, насилие способно ее заставить. Оно же поможет, когда у сторон «нет общего языка (вербального или символического)».
Для подкрепления своей мысли Щепанская приводит пример: часто драки начинаются со слов «не понял». Этим агрессор обозначает, что сейчас стороны попробуют понять друг друга иначе, на всем понятном языке. Он может не только разрешить конфликт, но и объединить — потому что «через соучастие в насилии прежде чужие, незнакомые люди становятся своими».
Кроме того, насилие служит средством познания. Используя его, человек узнает, кто перед ним: другой «пацан» тоже готов лезть в драку, а «лох» — нет, поэтому его можно избить, унизить и ограбить. Еще через насилие можно учиться — если кто-то нарушает нормы сообщества, ему их «припоминают» кулаком, чтобы лучше запомнил и больше не забывал. Наконец, насилие становится орудием изгнания. Наиболее злостных нарушителей норм отчаянно бьют, чтобы они уже никогда не могли вернуться в группу.
Когда «пацаны» сблизились с государством — и как это отразилось на российской политике
«Пацанская» культура, которая возникла в пику официальной, со временем все же сблизилась с ней. Начался этот процесс еще в советские годы: во времена позднего СССР внезапно стали появляться подростковые группировки с патриотической и даже прогосударственной идеологией.
Одну из них исследовал социолог Сергей Белановский, она называлась «Коммунары» (не перепутайте с коммунарским движением, это другое). В середине восьмидесятых ее основал бывший советский милиционер, который проводил для подростков бесплатные тренировки по борьбе. Так и появилась молодежная группа (не очень, впрочем, многочисленная — 100-150 человек), причудливо соединившая в себе «пацанство» и официальную риторику.
Белановский считает, что работа бывшего милиционера с дворовыми парнями не была бы возможна без одобрения — пусть и молчаливого — органов власти. Вполне вероятно, так оно и было: в отличие от абсолютного большинства других советских «пацанских» групп, «Коммунары» не бунтовали против государства. Например, они настаивали, что ввод советских войск в Афганистан был справедливым и необходимым.
К дворовой шпане группировка относилась благосклонно — считалось, что та хулиганит «от нечего делать», и ей просто нужно помочь. Зато «врагами» были различные неформалы, спекулянты и секс-работницы — то есть те, кого активно преследовало советское государство.
Цели, которые «Коммунары» перед собой ставили, тоже были далеки от бунтарства. Среди них, например, такие: воспитать в себе физически развитую личность, готовую к труду и обороне; очистить свой район, а в дальнейшем город и всю страну от тех, кто «мешает нам нормально развиваться»; помочь трудным подросткам исправиться и подготовиться к службе в армии.
Многие установки современной российской власти почти дословно повторяют тезисы «Коммунаров», и заметить это нетрудно. То есть причины, по которым «пацанские» принципы проникли на официальный уровень, стоит искать не только в том, что на излете ельцинского периода представители российских ОПГ получили доступ к политике. Политика и «пацанство» в России встретились раньше, и к моменту прихода Владимира Путина к власти какое-то время уже влияли друг на друга. «Уличный» опыт юности российского президента просто органично вписался в этот процесс и ускорил его.
Насколько органично, стало заметно не сразу. Пока президент не превратился в единоличного начальника российской элиты, а у Кремля еще было много башен, дворовая философия главы государства не так бросалась в глаза — ее разбавляли взгляды на жизнь других статусных политиков, далеких от улицы и подростковых банд.
Но после того, как глава государства публично показал, и не раз, что не готов всерьез прислушиваться даже к самым близким членам своего круга, кремлевскому двору волей-неволей пришлось принять правила петербургской подворотни и начать жить по ним. Сделать это было, в общем, несложно — криминальная культура давно проникла во многие сферы российской жизни, поэтому ее язык и принципы хорошо знакомы всем, в том числе элите.
Так что на действия российского руководства — крайне нелогичные с точки зрения дипломатии и возмутительные с точки зрения морали — стоит посмотреть «пацанскими» глазами. Западной аудитории это практически недоступно, зато мы с вами легко можем примерить на себя этот взгляд — и найти множество подтверждений тому, что именно так Кремль и действует.
Во-первых, «пацан» не стремится к тому, чтобы стать успешным в привычной системе координат — он устанавливает свой порядок, свою иерархию ценностей и свои критерии успеха, основанные на силе. Владимир Путин и его окружение тоже уверены: Россия должна иметь привилегированное положение в мировом сообществе не потому, что она социально благополучна, технологически развита или хотя бы просто богата. Аргумент здесь чисто силовой — страна располагает ядерным оружием и очень большой территорией. Конечно, при известном упорстве благополучия и развития можно достичь, встроившись в мировой контекст на общих основаниях, но бряцать оружием и строить альтернативный мировой порядок куда удобнее.
Во-вторых, «пацанская» культура очень маскулинна, и один из способов унизить противника — усомниться в его мужественности. То же самое делают и российские руководители — мы много раз слышали, как Путин и другие представители российской власти подшучивали над «нетрадиционными ценностями» стран Запада, а официальная пропаганда пугала россиян «гейропой».
В-третьих, группировки заинтересованы в том, чтобы расти и крепнуть, и не любят «нейтральных» подростков — с помощью насилия их побуждают наконец определиться и стать для хулиганов «своими». Тогда нападки прекращаются, а «пацаны» готовы вписаться за новоприбывшего в случае конфликта с конкурентами. Именно так Россия ведет себя со странами СНГ — например, напоминая Казахстану, что с ней все-таки лучше дружить.
В-четвертых, уличные группы постоянно ищут жертв, чтобы утвердиться в своем могуществе. Этими жертвами нередко становятся слабые подростки, не входящие ни в какие группировки — так «пацаны» страхуют себя от драки с сильными, которая еще неизвестно чем закончится. Нынешняя война с Украиной и конфликт с Грузией 2008-го — обе страны не входят в НАТО — хорошо в эту логику вписываются. Вписываются они и в территориальную логику формирования группировок — российская власть считает страны бывшего СССР областью своего влияния, и по-прежнему стремится диктовать им свои правила.
В-пятых, для хорошей уличной драки нужен чисто формальный повод, и у Кремля их сразу несколько. Мы защищаем детей Донбасса и всех своих «младших» — русскоязычное население в Украине якобы притесняется, поэтому нужно его освободить. А еще мы защищаем свою территорию, ведь нам угрожают «чужие» — размещением военных баз НАТО в Украине. Слов эти «чужие» понимать не хотят, поэтому пора объяснить им нашу позицию на другом языке.
Даже кремлевское пиар-сопровождение нынешней войны вдохновлено «пацанством». Лозунг кампании — «Своих не бросаем», и он объясняет, что главное — защитить «своих», а не быть по-настоящему правыми. Тем более что «пацан» всегда прав в любом случае и может это доказать — не «базаром», так кулаками.
. ><{{{.______)
Знание пацанской логики облегчает понимание действий российской власти, ее базовой философии. Но не прибавляет оптимизма — хулиган, который начинает драку без каких-либо рациональных причин и внятных целей, пусть и очень корыстных, будет биться до конца.
Впрочем, «пацанский» кодекс чести нигде четко не прописан и может трактоваться широко. Отступая, члены уличных группировок нередко делают вид, что на самом деле у них все получилось, а отдельные неудачи связаны с тем, что противник задавил количеством или нарушил правила драки.
Почву для такого отступления российская пропаганда уже готовит — утверждая, что страна на самом деле воюет не с Украиной, а с НАТО, то есть более серьезным и сильным противником, чем Киев. Остановить драку ради сохранения здоровья и жизни «пацану» не западло.
Автор: Андрей Перцев; «Медуза»