В конце сентября на свободу из колонии в Красноярском крае РФ вышел Иван Асташин, которого власти России считают руководителем “Автономной боевой террористической организации” (АБТО). В 2012 году Асташин был осуждён по семи эпизодам, квалифицированным следствием как экстремизм и террористические акты.
Среди деяний, которые суд инкриминировал осуждённым по “делу АБТО”, – поджоги двух отделений полиции и торговых палаток, принадлежавших выходцам с Кавказа, а также “празднование” Дня чекиста 20 декабря 2009 года, когда Асташин и его товарищи забросали здание УФСБ по Юго-Западу Москвы бутылками с “коктейлем Молотова”. Вскоре в интернете появилось видео этой акции, названной “С днем чекиста, ублюдки!”
Во время поджога никто не пострадал, помещению был нанесен незначительный ущерб – сгорели подоконник и несколько стульев. Но акция стала поводом для возбуждения масштабного уголовного дела – о деятельности “Автономной боевой террористической организации”, руководителем которой, по версии следствия, был Асташин. Первоначально членам АБТО вменялась в вину порча чужого имущества, вскоре их обвинили в хулиганстве, затем в СК решили, что фигуранты дела хотели повлиять на государственную политику, поэтому их должны судить за терроризм (ст. 205).
По “делу АБТО” проходили десять молодых людей. В 2012 году их приговорили к различным срокам лишения свободы. Самый большой срок получил Иван Асташин – 13 лет колонии строгого режима. Позднее ему снизили срок до 9 лет и 9 месяцев. Сначала Асташин отбывал наказание в Красноярской ИК-17, в 2014 году его этапировали в Норильск, в ИК-15. Адвокаты и правозащитники указывали на политическую подоплёку дела, говорили, что никакой АБТО не существует, а участники “террористической организации” даже не знакомы между собой.
В августе 2019 года Асташин, отбывавший наказание в Норильске, передал в редакцию издания Сибирь.Реалии письмо с описанием лагерной жизни, “кастовой системы”, принятой в уголовной среде, и методов психологического давления, которые использует лагерная администрация для того, чтобы держать заключенных в страхе и повиновении. После публикации на сайте Сибирь.Реалии этого письма Асташин подвергся новому давлению и угрозам со стороны сотрудников колонии и вынужден был письменно отказаться от авторства своего текста. Редакция удалила публикацию с сайта, чтобы не осложнять положение заключённого.
После освобождения Иван Асташин рассказал корреспонденту Сибирь.Реалии, какие последствия для него имела публикация письма, почему он вынужден был пойти на компромисс и чем собирается заниматься на свободе.
– Иван, вам не было страшно публиковать своих записки о происходящем в тюрьмах и колониях, находясь внутри этой системы?
– Я предполагал, что могут быть какие-то проблемы, но рассуждал так: убить не убьют, а остальное можно пережить. Поделиться опытом, рассказать об этом было важнее.
– А что происходило с вами после публикации? Почему вы решили отказаться от авторства текста?
– Для меня всё случилось достаточно неожиданно. В это время я уже несколько лет отбывал срок в ИК-15, а в публикации шла речь об ИК-17, которая находится в Красноярске. Меня вызвал начальник оперотдела и сказал, что ему позвонили из Красноярска, из ГУФСИНа, и сказали, что вышла статья, в которой я очерняю управление. Якобы надо что-то делать. Прямо не угрожал, но давал понять: “Ты же понимаешь, что может быть. Давай как-то всё это дело замнем”. В тот момент туда приезжал начальник ГУФСИНа Николай Васильев, атмосфера была нервной. Меня вызывали несколько раз, давили. И напрямую, и через других заключенных, якобы информированных о ситуации. На самом деле администрация довольно умело создала атмосферу сильного психологического
давления, и я, в общем-то, поддался этому давлению.
– Что именно просили?
– Написать, что эту публикацию сделал не я. Я понимал, что может быть дальше. Как правило, если заключенные пишут жалобы, протестуют против чего-то, объявляют голодовки, то их вывозят в СИЗО-1 г. Красноярска или другие учреждения, где есть “пресс-хаты” и где к ним применяют пытки, вынуждают на видео отказываться от своих слов и извиниться перед администрацией. Когда мне предложили написать отказ и пообещали все замять, я понял, что это наименьшее зло в сложившейся ситуации. Хотя, конечно, делать этого мне не хотелось. Но, повторю, могло быть хуже. Плюс у меня была надежда, что в редакции не примут этот отказ во внимание и, понимая ситуацию, оставят текст. В итоге я написал отказ. Но меня всё равно вывезли. Вначале действительно появились слухи, через осужденных, что меня повезут через СИЗО-1, где есть пресс-хаты. В итоге же меня повезли на ИК-17, про которую я собственно и писал, и всё прошло без “спецэффектов”. В тот же день ко мне пришел замначальника колонии и сказал, что знает, из-за чего меня вывезли из Норильска. Предложил: “Давай так: ты не создаешь проблем нам, мы не создаем проблем тебе, и ты спокойно досиживаешь”. Мне на тот момент оставалось сидеть год. Думаю, что, скорее всего, сначала одна была команда, но потом они подумали, что могут же быть и дальнейшие публикации. Может, не сразу, но всё равно я в конце концов освобожусь и обо всем, что было, расскажу. И решили дальше ничего не предпринимать.
– О каких проблемах в колониях вам, еще находясь там, казалось важным сообщить аудитории прежде всего?
– Прежде всего хотелось, чтобы люди знали, что за этими радужными лозунгами, что в колониях всё делается для перевоспитания заключенных, за вывесками с ярмарками, поздравлениями скрывается довольно неприглядная картина. Несколько лет назад красноярское СИЗО-1 заняло 1-е место на конкурсе среди следственных изоляторов. Но это все лишь красивая вывеска, а за ней страшные вещи. Это и пытки, и незаконное применение психотропных препаратов, и давление и унижение в отношении заключенных. В том же Омске, например, в колониях идёт давление со стороны сотрудников и заключенных, которые открыто сотрудничают с администрацией, так называемых “красных”. А в Красноярске система выстроена так, что давят со всех сторон. Помимо пыток, в которых участвуют сами сотрудники, активно применяются так называемые “пресс-хаты”, где находятся заключенные, которые работают на администрацию. Попасть туда – словно окунуться в ад. Там вас в любом случае сломают и выбьют необходимые показания.
Кроме этого, в красноярских исправительных учреждениях применяется карательная психиатрия. Да, не часто, но такие случаи бывают. Я лично знаю людей, которых незаконно закалывали психотропными препаратами до невменяемого состояния. А там же масса побочных эффектов, которые, если не снимать другими препаратами, доставляют человеку невероятные мучения: ломит мышцы, начинаются судороги. Кроме этого, в краевой туберкулезной больнице №1, например, существуют как блатные, так и смотрящие. Они сотрудничают с администрацией, хотя говорят, что якобы придерживаются воровских законов. Посидев в красноярских лагерях, я понял: туда свозят заключенных со всей страны, всех, кто по какой-либо причине стал неугодным.
– В отношении вас применялась карательная психиатрия?
– Нет, думаю, мне помогла моя публичность. И как раз та самая публикация, которую пришлось снять. Ко мне регулярно приезжали родные, приходил адвокат, поэтому со мной вели себя аккуратнее. Если за человеком хоть кто-то стоит, то у него больше шансов выжить. Если же за спиной никого нет, могут сделать все, что захотят. На моих глазах как-то выпустили человека из психиатрического отделения. Он еле-еле шевелился, разговаривать вообще не мог, был под воздействием.
– Как именно нарушались ваши права в колониях?
– Когда я в 2012 году первый раз приехал на ИК-17, ещё в карантине, мне угрожали всевозможными способами, требовали писать какие-то явки с повинной о преступлениях, которых я не совершал и даже не слышал о них. К счастью, дальше угроз ничего не пошло. Я считаю, что мне повезло, ко мне не применялось ни физической силы, ни карательной психиатрии. Думаю, потому, что дело было достаточно громкое.
– А представители ОНК посещают колонии Красноярского края?
– Вообще, общественные наблюдательные комиссии есть почти везде. Но если раньше такие комиссии состояли из правозащитников, которые приходили и действительно помогали заключенным, то сейчас там в большинстве своём бывшие силовики. За год, который я находился в ИК-17, представителей ОНК я там не видел. А она считается показательной колонией, куда постоянно приезжают с проверками из прокуратуры, из Красноярска и из Москвы. Причем я подозреваю: намеренно сделано так, что обратиться к представителям ОНК по Красноярскому краю невозможно. Я ещё из Норильска писал по указанному адресу – он размещен в колониях на информационных стендах, – но все мои письма возвращались, якобы такого адреса не существует. Знаю, что на воле люди пытались звонить по телефонному номеру, который указан у них на сайте, и тоже не дозвонились.
– Что тогда можно сделать для того, чтобы у заключенных было больше шансов донести информацию до тех, кто находится по эту сторону колючей проволоки?
– Чтобы сделать их более открытыми, придется серьёзно реформировать всю систему. В конкретной ситуации есть несколько способов, которые помогут изменить ситуацию в лучшую сторону. Например, мне нужно было сделать к тексту приписку: “В случае моего отказа от своих слов прошу не принимать его во внимание, так как он может быть сделан только под давлением”. Нужно знать свои права и не бояться говорить о нарушениях, обращаться с жалобами, пытаться выйти на правозащитников. Те, кто на виду и активно борются, как правило, лучше защищены от произвола.
– Но ведь можно и навредить себе тем, что жалуешься и активно выступаешь против сложившихся порядков?
– Обычно если заключенный это начинает делать, то сначала на него стараются оказывать максимальное давление. Если он не останавливается и продолжает, со временем давление ослабляют и вывозят его куда-то в другое место. В 2014 году меня из ИК-17 вывезли в Норильск, в 2019-м, уже из-за публикации, обратно привезли в ИК-17. В общем, катают туда-сюда, не зная, что с ним делать, ведь на уступки они тоже пойти не могут. Как правило, в пределах одного региона. В другой вывозят редко.
– Вы не жалеете сейчас о своих акциях, о поджогах и взрывах, которые вы устраивали?
– Со временем, конечно, стало понятно, что та акция (попытка поджога здания УФСБ. – СР) не принесла положительного эффекта, ситуация действительно стала хуже. Я все эти годы следил за изменениями законодательства. Чуть ли не каждый год оно ужесточалось, в том числе в сфере так называемой борьбы с терроризмом. Можно привести в пример дело “Сети”. Ребят судят по тем же статьям, что и нас, вообще ни за что. Мы хотя бы что-то сделали, а они вообще ничего. Помимо этого, полномочия силовиков еще больше расширились, репрессии ужесточились, их масштаб увеличился.
– Но вас обвиняли в том числе в разгроме и поджоге палаток, где работали выходцы с Кавказа. Вы действительно участвовали в таких погромах?
– Я и пять моих товарищей только кидали бутылки в здание ФСБ. Палатки громила другая компания из четырех человек. В какой-то момент следствия эти дела объединили в одно, выяснилось, что некоторые из нас были знакомы. В итоге нас обвиняли сначала лишь в порче имущества, а затем, когда дела объединили, в терроризме. Нас объединили только на том основании, что мы были знакомы. Под пытками были выбиты показания, что мы взаимодействовали. Если внимательно читать приговор, там много несостыковок. Пишут, что ребята увидели отдел милиции и решили его поджечь. Но почему они потом пишут, что я этим руководил? Тем не менее, мы проходим как организованная преступная группа, все акции приписаны и мне, и я осужден как организатор.
– На суде вас называли националистом, это было справедливо?
– Поначалу я был националистом, потом мои взгляды расширились. Я отошел от ДПНИ (Движение против нелегальной иммиграции – СР) и в 2009 году примкнул к коалиции “Другая Россия”, в то время ее возглавляли Лимонов, Касьянов, Каспаров, там были и националисты, и либералы, и коммунисты, кого только не было. В том же 2009 году я посетил Украину, там познакомился с движением автономных националистов, подумал, что надо чем-то подобным заниматься. В то время я чувствовал себя революционером, 17 лет мне было.
Сейчас, я считаю считаю, что Русские марши, Движение против нелегальной иммиграции и вообще расцвет националистической идеологии в своё время были закономерной реакцией на отсутствие какой-либо государственной политики в области межнациональных отношений. Кроме того, низкий уровень жизни населения был благодатной почвой для идей о том, что мигранты отбирают рабочие места у коренного населения, и таких лозунгов как “Хватит кормить Кавказ”. То есть всё это объяснимо. И нельзя просто винить людей за участие в подобных инициативах.
Необходимо вести просвещенческую работу. Почему сейчас многие из тех, кто в своё время выдвигали националистические лозунги (тот же Навальный, например), выступают уже общей оппозиционной повесткой и о мигрантах не вспоминают? Да потому что разобрались, что к чему и кто виноват во всех бедах народа. К тому же сейчас много людей уезжает из России в Европу и США и оказываются там такими же иммигрантами, как здесь приезжие из Средней Азии.
То есть появляется понимание того, что люди мигрируют не от хорошей жизни и что это не повод их ненавидеть. А в обществе, где не будет эксплуатации и государственного насилия, а у людей будет возможность свободно развиваться, все народы смогут жить мирно и счастливо, я так считаю. Поэтому сейчас я, конечно, вижу националистическую идеологию ошибочной и вредной. Вообще, за то время, пока я сидел, сложилась удивительная ситуация: националистическую повестку перехватила власть и сейчас главный националист – это Путин.
Ещё всем хочу посоветовать прочитать главу “Свои против чужих” из книги Роберта Сапольски “Биология добра и зла”, где учёный объясняет, почему без каких-либо рациональных причин возникает ненависть к Другим и как можно её избежать.
– Чем вы собираетесь заниматься сейчас, после освобождения?
– Я уже начал работать в области правозащиты, в Комитете за гражданские права. Провожу заочные консультации, отвечаю на письма заключенных, консультирую, составляю обращения в различные органы в случае нарушения прав заключенных, в том числе в Европейский суд по правам человека. У меня накоплено достаточно много практических знаний в этой сфере, я знаю ситуацию изнутри. Понял, что не хватает теоретических знаний, и поступил учиться на юриста, на заочное отделение.
– Вам не жалко этих лет, проведенных за решеткой?
– Конечно, жалко, это огромные упущенные возможности. Можно было два высших образования получить, бизнес построить. Я сел в 18 лет, только-только поступив на химика-технолога в РХТУ им. Менделеева.
За 10 лет в заключении, кроме опыта правозащиты, успел лишь начать писать книгу о тюрьме в России. Продолжаю её писать сейчас на свободе. Это будут очерки о людях и условиях, в которых они существуют. Хочу, чтобы вы представили себе, что происходит по ту сторону колючки, – говорит Иван Асташин.
Ниже мы публикуем письмо Ивана Асташина, которое были вынуждены удалить с сайта Сибирь.Реалии в 2019 году.
Россия. Тюрьма. Понятия
Ч. 1 ст. 106 УИК РФ: “Осужденные к лишению свободы могут привлекаться без оплаты труда только к выполнению работ по благоустройству исправительных учреждений и прилегающих к ним территорий”.
На неискушенный взгляд вроде бы все нормально. Благоустройство там; цветочки, наверное, возле бараков сажают… Сами для себя же. Что тут такого?
Ан нет. Все не так просто.
Начну с того, что это самая известная среди зэков статья УИК. Современный каторжанин может не знать вообще никаких статей УИК, но уж про 106-ю слышал наверняка.
Так в чем же дело?
Во-первых, надо помнить, что мы в России, а не в цивилизованной Европе. Во-вторых, в тюрьме. А в российской тюрьме даже распоследний ключник считается с “понятиями”.
Между тем злые полицейские в злых зонах любыми путями стараются “сломать” зэка, чтобы он переступил через эти самые “понятия” и через чувство собственного достоинства.
What the fuck? – воскликнет кто-то.
Кастовая система
Чтобы разобраться в этом, надо принять за аксиому то, что в отечественной пенитенциарной системе все “зэчье” разделено на касты – “масти”. И у каждой касты свой удел. И это данность. Даже легавые, встречая этап, интересуются у каждого вновь прибывшего, кем тот живёт, дабы чего не вышло.
Основную массу населения зон и тюрем, скажем 70%, составляют “мужики”. Так и говорят: “Живет мужиком”. Мужики живут сообща, придерживаются того самого Уклада (свод основных правил жизни в тюрьме, таких, например, как, например, “при разговоре не поднимайте ни рук, ни ног”. – СР) и “понятий”, прислушиваются к Бродягам (это тоже каста), чтят Воров и вместе противостоят полицейским – по крайней мере, так декларируется.
На самой нижней ступени стоят обиженные – они же петухи.
Вторая по численности каста составляет около 10–20% от всего количества заключенных, хотя, конечно, в разных зонах по-разному. Это “красные”. Они же козлы, вязаные, шерсть. Это зэки, которые работают на администрацию (дневальные, завхозы, коптеры, бригадиры, “пожарники”, прессовщики) или являются хозобслугой (баландёры, посудомои, рабочие из стройбригады). “Красные” обычно живут по принципу “каждый сам за себя” и почти всегда работают с оперотделом. Мужик может “повязаться”, но красный мужиком уже не станет. Обратной дороги из козлятника нет.
Далее, на самой нижней ступени социальной лестницы стоят обиженные – они же петухи или дырявые. Это особая каста – “неприкасаемая”.
Каждому свое
Соответственно, если есть разделение на касты, есть и “разделение труда”. Причем петух может делать любую работу, но, если ты живешь мужиком, тебе нельзя делать работу ни вязаного, ни обиженного. В тюрьме в таких случаях обычно используют слово “неприемлемо”. В противном случае ты сам можешь оказаться в козлятнике или в петушатнике. Или как минимум заработать “сбой по жизни”.
Что все это значит? А значит это, что тебя уже не примут в обществе. Или, в случае “сбоя”, будут относиться как к неполноценному.
Выглядит это так. Малой приехал этапом из ИК-17 в ИК-15, просидел две недели в карантине и вышел в лагерь. В бараке у него первым делом поинтересовались: кем живешь? Мужиком. Ну и коли так, то и встретили соответствующе. Сварили чифира, собрались, дали сигарет, чая, мыльно-рыльного на ход ноги. Сидят, чифирят, общаются мужики.
Лысый: “А чем занимался на 17-й? Может, работал где?”
Малой: “Да так, ничем… Ну, в баню выходил работать…”
В этот момент кружка с чифиром, идущая по кругу, останавливается и Малому уже больше не передается.
Лысый: “Где-где? В бане работал?!”
Тихий: “Так там же петухи работают…”
Малой: “Не только петухи… Вязаные работают”.
Немец: “Ну уж точно не мужики!”
Лысый: “Мужику неприемлемо в жилке работать, тем более в столовой, в бане. Ты не знал, что ли?! Ты же с Бурятии приехал, там всё доводят”.
Имея “сбой по жизни”, ты остаешься мужиком, но уже “поражен в правах”.
Лысый: “Так, короче. Смотрящий придет, еще поговорим, что с тобой делать за то, что ты нас обманул, назвавшись мужиком. Но как тебе жить, я тебе и так скажу, и любой здравый скажет: мужиком не называйся, в кружку к мужикам не лезь, жить будешь в секции с красными… Ну, ты меня понял. И зубы не показывай! А то придется тебе их подправить”.
Сбой по жизни
Когда говорят, что у человека “сбой по жизни”, это значит, что он сделал что-то неприемлемое для мужика, но красным назвать его нельзя, так как на должности он не стоял, в хозобслуге не работал и контракт с оперотделом не заключал. Имея “сбой по жизни”, ты остаешься мужиком, но уже “поражен в правах”.
В Красноярском крае “стандартные” “сбои по жизни”, которыми полицейские всячески стараются замарать арестантов, – это “отказ от воровских традиций” и “хозработы”, т. е. выполнение требований ст. 106 УИК РФ
Почему так
Издавна уборка общественных мест – это удел обиженных. Продолы, коридоры, общие туалеты локалки – все это в российских зонах, как правило, убирают те, кто в тюремной иерархии занимает низшую ступень. Бывает, что территорию лагеря убирают и вязаные, но мужики – никогда. Мужику это неприемлемо.
Взял метлу в руки – приравнял себя к красным и петухам.
Мужик может убирать только за собой и себе подобными. В камере, где сидят исключительно мужики, убираются, конечно, сами мужики. Но если в хате сидит хотя бы один вязаный, мужик там за тряпку уже не возьмется – мыть полы и чистить дальняк будет краснюк. А если в хате есть обиженный – то к параше, кроме него, вообще никто не подойдет.
Метла
Зачастую за красивыми словами о “благоустройстве территории” (ст. 106 УИК) зоновские надзиратели предлагают сделать тебе простое действие – на камеру подмести локалку или прогулочный дворик, – зная, что тебя это дискредитирует в глазах других зэков. Соответственно, взял метлу в руки – приравнял себя к красным и петухам – заработал “сбой по жизни”.
В иных лагерях, где между вертухаями и заключенными “мир – дружба – жвачка”, данная унизительная процедура отсутствует вовсе.
Где-то могут предложить “всего лишь” расписаться за 106-ю, но это тоже неприемлемо. Могут поорать, побить. Но если лагерь “чёрный”, то сильно упорствовать не будут.
Но где действительно ломка, там за 106-ю тебя будут убивать.
Приёмка
С заключенного стаскивают штаны и трусы.
В Красноярском управлении ФСИН среди зон строгого режима для “первоходов” ИК-17 уже много лет служит своего рода помойным ведром, где зэков, приехавших с “черных” управ, пытаются замарать. В 95% случаев сотрудники зоны своего добиваются и отправляют зэка на другой лагерь уже “с клеймом”.
Прибывший в ИК-17 этап встречают обычно словами: “Проблемы с хозработами есть у кого?! У кого есть, наказывать будем прям здесь!”
15 из 16 человек уныло молчат, один с достоинством произносит: “Я не буду делать хозработы”. Товарищ майор сплёвывает на пол: “Я тебя накажу”.
Всех прошманывают и уводят в карантин, а “отказника” оставляют. Бедолагу забивает толпа сотрудников зоны, буквально втаптывая его в пол. Потом вдруг заключенного закидывают на стол и стаскивают с него штаны вместе с трусами. Обездвиженный человек чувствует в жопе что-то постороннее, мелькает мысль: “Приехали…” С трудом выворачивает голову, и вздох облегчения вырывается у него из груди: сзади стоит медичка – в жопе всего лишь ее рука. Не опустили.
В ИК-17 за 106-ю при мне никого не опустили, хотя где-то и до такого может дойти. Обычно просто пугали, но пугали натуралистично – те, кто не знает порядков этой зоны, зачастую реально думают, что за отказ от хозработ их накажут.
Но есть у красноярских мусоров и “секретное оружие”. Если избиения не помогают, а на угрозы зэк не ведется, прибегают к последнему средству – карательной психиатрии. Галоперидол, аминазин, модитен-депо – я не знаю, что именно они колют. Но колют по-взрослому. Аж шуба в трусы заворачивается.
Последствия
Может случиться так, что “сбой по жизни” никак не помешает зэку на его дальнейшем пути. А может, и помешает.
Во-первых, это как минимум неприятная процедура. По арестантскому этикету человек должен курсовать окружающих об имеющихся у него “сбоях”. В бараке, в киче, в БУРе, с СУСе при встрече, когда все собираются и пускают кружку чифира по кругу, заехавший зэк говорит: “Мужики, у меня имеются сбои по жизни: отказ от воровских традиций и хозработы”.
А дальше, как говорится, всё зависит от контингента. Могут сказать: “Да нормально всё, не гони. Бывает”. А могут начаться расспросы: а как? А почему так, так и так не сделал? Смалодушничал?
Надо понимать, что арестант со “сбоями по жизни” – “неполноценный” мужик. Он не может быть смотрящим, не может высказывать своё мнение при серьезных разговорах, пока у него не поинтересуются. Некоторые зэки способны и при обычном бытовом конфликте подчеркнуть его “неполноценность”: “Да ты вообще с чего взял, что можешь говорить со мной на равных?! Я чист, а у тебя сбой по жизни, 106-я. Так что сиди на жопе ровно и не хрюкай!”
Мало того, за “сбой по жизни” могут даже мусора подчеркнуть: “Ты же делал хозработы на 17-й, а почему здесь [в другом лагере] не хочешь делать?” или “У тебя же есть хозработы, а почему ты дворики [в ШИЗО, в ПКТ, в СУСе] убирать не хочешь?” И будут тебя с удвоенной силой ломать, зная, что однажды тебя уже сломали.
Мусора с понятиями
Таким образом, пользуясь формулировкой 106-й статьи УИК и тюремными понятиями, сотрудники ИК в зонах, где есть ломка, стараются любыми путями поставить на заключенном клеймо “неполноценного”, чтобы он потом “права голоса” не имел, рот не раскрывал – не мог подбить массу на бунт или какое-либо иное противодействие администрации. Да и просто деморализовать, чтобы даже мыслей о сопротивлении не было.
Иван Асташин – осужденный за участие в “Автономной боевой террористической организации” (АБТО)
Источник: Сибирь.Реалии