Моабит – самая строгая тюрьма в Германии. Но к заключенным, в том числе к россиянам, там относятся по-человечески. В стенах этой тюрьмы часто звучала и звучит русская речь, но журналистам из России вход сюда был заказан. Поэтому когда дирекция тюрьмы в порядке исключения разрешила журналисту провести день «за колючей проволокой», я немедленно согласился. Снаружи
Ровно в 9 часов 30 минут, как было обговорено, я подошел к массивным воротам со стороны Турмштрассе и, зайдя в тесный предбанник, назвал свое имя. За моей спиной медленно закрылась мощная пуленепробиваемая стеклянная дверь, а точно такая же открыла мне выход из шлюза безопасности.
– Мобильный телефон сдайте, – дружелюбно сказал охранник, – паспорт и пресс-карту тоже.
Я отдал все, что попросили, подождал, пока мой портфель прощупают, подвергся просветке, после чего получил табличку с надписью “Безухер” – посетитель. Женщина-охранник, совершавшая эти манипуляции, почти не улыбаясь, предупредила: если табличка потеряется, из тюрьмы меня не выпустят до опознания. Я не стал допытываться о мелочах опознания, но на всякий случай пристегнул свой опознавательный знак покрепче. После исполнения всех формальностей сопровождающий сотрудник Моабита Андреас Йон погремел в воздухе связкой ключей: “Пошли?”
– Самых важных ключей всегда два. Одним я могу открыть любую камеру, другой – от внутренних помещений и шлюзов между отделениями. – С этими словами он отворил первую дверь, отделяющую служебные помещения от камер.
С воздуха Моабит напоминает американский Пентагон. Кстати, эта тюремная архитектура так и называется – “пенсильванская”. Пять узких четырехэтажных зданий, в каждом из которых до двухсот камер, сходятся лучами к центральной башне – ключевому месту в системе безопасности тюрьмы. Отсюда просматриваются все тюремные траки до самого конца. При необходимости охрана блокирует входные двери в блоки, сохраняя при этом полный обзор и, соответственно, контроль над происходящим. На территории есть и другие здания, например, госпиталь и женский блок, который, правда, полностью изолирован от остального тюремного мира.
Моабит считается самой строгой тюрьмой в Германии, хотя это вовсе не тюрьма, а следственный изолятор. Комплекс рассчитан на 1100 человек, однако фактически там содержится на триста человек больше. Тем не менее в тюрьме нет “безразмерных” камер. Все они рассчитаны на двух человек, по желанию подследственный может вообще жить в одиночке. Мне сказали, что таких еще не было – все хотят иметь соседа, иначе можно сойти с ума.
По правилам Моабита заключенные имеют право всего на один час прогулки по тюремному двору, остальное время – под замком. Андреас привел меня в переход между блоками, с которого хорошо был виден весь внутренний двор и заключенные, медленно ходившие по кругу.
– Это трудно объяснить, – сказал Андреас, – но здесь всегда ходят по кругу и всегда против часовой стрелки. У нас нет никаких предписаний, как следует передвигаться во время прогулки, но еще не было случая, чтобы кто-то нарушил этот порядок.
В дальнем конце двора я заметил еще одно здание, которое удивительным образом напомнило мне сам Моабит в уменьшенном виде – как бы тюрьма в тюрьме. Оказалось, что это действительно особо строгий тюремный трак из двадцати одиночек. Он был построен в годы разгула “Красных бригад”. Активистов бригад держали, полностью изолировав от внешнего мира.
Внутри
Из центральной башни мы вышли в один из блоков звезды. Андреас подвел меня к пустой камере и открыл дверь ключом. При этом язычок замка он оставил торчать наружу.
– Мера безопасности, чтобы тебя зэки самого в камере не заперли, – пояснил он.
До этого дня мои представления о тюремных камерах ограничивались в основном картинками из фильмов: на площади в 10 квадратов, на нарах в три ряда сидят грязные и больные зэки, грубо матерящие охрану. Камеры действительно оказались небольшими, но немецкая действительность внутри – совсем иной. У стены – двухъярусная кровать, с другой стороны – стол со стульями, телевизор, иногда холодильник или шкаф для продуктов. В самом дальнем углу унитаз и умывальник. Ходят заключенные в своей одежде, головы не обриты, а скорее аккуратно причесаны. Стены, конечно, полны тюремного фольклора, причем на всех языках мира, но постели аккуратно застелены, пол подметен.
На каждой камере висит табличка с кружками красного, зеленого или желтого цвета. Это чтобы сразу знать, кто буйный, а у кого подельники недалеко сидят, так что особая осторожность требуется. Но больше всего поразили меня надписи на дверях, например: “Мусульмане” или “Ем кошерное”. Оказалось, что религиозные потребности заключенных тюремное начальство просто обязано выполнять. Мусульмане могут беспрепятственно совершать намаз, и в это время их не тревожат. Директор тюрьмы сказал мне позже с гордостью, что тюремные повара готовят ежедневно более сорока различных блюд, исходя из потребностей заключенных.
– В чем же тогда заключается строгость? – не удержался я от вопроса, увидев очередную бумажку с надписью “Пожалуйста, вместо картошки – рис”. Теперь удивился мой гид: “Как? Во-первых, всего один час на прогулку. Во-вторых, спортзал можно использовать раз в неделю. И вообще у них все регламентировано”.
Это правда – абсолютно все. Например, посылки или свидания разрешены один-два раза в месяц. В тюрьме есть специальная служба, которая занята тем, что сантиметр за сантиметром просматривает и прощупывает тонны и тонны ежедневных посылок.
Тюрьма считается образцовой по степени охраны. Территория обнесена монолитным бетонным забором семь метров высотой, с колючей проволокой сверху. Все это напичкано инфракрасными и прочими детекторами, реагирующими на тепло, движение, давление на почву, звук.
Но так было не всегда. Еще несколько лет назад внешняя охрана ограничивалась стеной и вышками с часовыми, вооруженными автоматами и имеющими право стрелять на поражение. Однако нашлась пара смельчаков, которые решились однажды пройти эту полосу. Когда я, уже предчувствуя ответ, спросил, кто же это был, мне ответили смачным и знакомым русским словом: “Спецназ”. Оказалось, двое бывших наших то ли десантников, то ли действительно спецназовцев сумели сделать подкоп во внутренний двор. Там они, используя свитые в канаты простыни и якорь, который ухитрились смастерить из куска бетонной стены и нескольких ложек, буквально взлетели на стену, но были замечены. Охрана открыла огонь, однако беглецам удалось спрыгнуть на улицу. Города они не знали и, пытаясь уйти от погони, перебрались через другой забор – во внутренний двор какой-то очень респектабельной виллы. По иронии судьбы это оказалась резиденция президента Германии, которая охраняется еще строже, чем Моабит. Через пару часов обоих беглецов поймали и возвратили в камеры. Побег двух рашен стоил государственной казне три с половиной миллиона марок – во столько обошлась модернизация охранной сигнализации, действующей до сих пор.
Рашен камарилья
– Рашен – это особая братия, – уважительно сказали мне, сопровождая в помещение, где ожидался разговор с нашими зэками. Русская камарилья в Германии, как оказалось, не отличается от аналогичной где-то в России. Не знаю, подбирала ли дирекция этот состав специально, но ко мне на свидание вышли русский, еврей, молдаванин и армянин.
Первым был Алексей, осужденный на три года. “Долго сидишь?” – спросил я. “В этот раз?” – уточнил он.
“Иван, – представился следующий, по виду тяжелоатлет. – Сижу пятый год за кражи автомобилей”.
Слово за слово, и разговор превратился в беседу людей, которые, казалось, знают друг друга вечно. Говорили о газетах, книгах, о “Бриллиантовой руке” и “Кавказской пленнице” и, конечно, о политике.
Иван, которого в тюрьме за его сто двадцать кило живого веса называют “русский танк”, горячился: “Понимаешь, по ОРТ много не увидишь”. Настало время и мне оторопеть – оказалось, что за 15 евро в месяц можно заказать себе в камеру Первый русский канал, что парни и делают. Алексей долго рассуждал о том, что смотреть по ОРТ, в общем, нечего, а цена большая.
Потом Иван вдруг попросил тишины и спросил, глядя мне в глаза: “А как ты к Путину относишься?” Когда я пошутил, сказав, что я к нему не отношусь, Иван абсолютно серьезно заметил: “Это ты зря. Путина поддержать надо, пусть порядок наведет”. В дальнейшем оказалось, что так думают все: “Мы законы в Германии нарушали, а порядок – он в России нужен”.
В конце разговора Иван с гордостью показал мне членский билет немецкой партии “Зеленых” – о природе, мол, думать надо.
Директор тюрьмы Вольфганг Фиксон пригласил меня в кабинет и поинтересовался, как я нашел его заведение? В ответ я спросил, не пытались ли наши подкупить охрану и надзирателей?
– Такой проблемы у нас точно нет – ни со стороны русских, ни итальянцев. Русские держатся вообще отдельно – к другим не лезут и себя в обиду не дают.
– Сколько политических сидит в Моабите? – уже совсем нагло спросил я.
– Ни одного, – спокойно ответил директор. И предложил чашечку кофе.
Досье
В начале 1848 года богослов и комиссар министерства по внутренним делам Иоганн Генрих Вихерн предложил кайзеру Фридриху Вильгельму IV построить на окраине Берлина образцовую тюрьму. В 1881 году здание тюрьмы было достроено, и ее нарекли по имени прилегающей улицы – Моабит.
В 1905 – 1906 годах к тюрьме были сделаны пристройки, соединившие тюремные помещения со зданием Берлинского суда, находившегося на соседней улице. В 1913 году здание, где помещалась мужская тюрьма, было перестроено в тюремную больницу. В 1930 году на территории тюрьмы был создан криминологический институт Пруссии.
В годы национал-социализма тюрьму стали использовать для содержания политзаключенных и противников режима. В Моабите сидели Эрнст Тельман, Георгий Димитров, а позднее – Эрих Хонеккер и всесильный глава Штази Эрих Мильке.
Во время бомбардировок Берлина тюремный комплекс был сильно разрушен и только в 1962 году восстановлен в своем прежнем виде.
Сегодня тюрьма Моабит охраняется законом как памятник архитектуры.
Александр Сосновский, Берлин, Московкие новости