Даже самая демократическая и наигуманнейшая власть немыслима без насилия, без систематического и всестороннего принуждения человека обществом и государством. Иногда делается это мягко и ненавязчиво, чаще – грубо и раздражающе. В наших конкретных условиях уголовный розыск не в состоянии обойтись без применения жёстких, жестоких, а порою даже и жесточайших приёмов и методов. А в иные времена и в иных странах насилие становится преобладающим методом управления, целиком подминая под себя и Личность, и общество, и государство. И даже те самые структуры, которые это самое насилие осуществляют…
ПРАВА И ОБЯЗАННОСТИ
В наших конкретных условиях уголовный розыск не в состоянии обойтись без применения жёстких, жестоких, а порою даже и жесточайших приёмов, методов и способов своей деятельности. Не ищите разрешения на их применение ни в нашем законодательстве, ни в любой из секретных служебных инструкций. Государство лицемерно, оно з н а е т, на что мы вынуждены идти во имя правильно или ложно понятых державных интересов. Но не хочет, да и не может, исходя из тех же своих интересов, нас останавливать, затыкая нашей жёсткостью и жестокостью все дырки и прорехи в общественном устройстве и общем несовершенстве человеческой природы… Если мы попадёмся – та самая государственная машина, которой мы служим, безжалостно растопчет нас, и за ненадобностью выбросит на помойку, поэтому попадаться – не надо. Хитрозадые начальнички, слепые в некоторых случаях прокуроры и лукавые судьи с п е ц и а л ь н о ловить нас не заинтересованы. Разве что мы сами – наследим и «засветимся», поэтому первейшая заповедь любого опера: не наследи!
Для начала забудем некоторые из основных принципов правосудия: «Любой гражданин считается невиновным до тех пор, пока его вину не докажет суд.», «Для сотрудника милиции обязательно вежливое и культурное обращение с гражданами.», «У каждого гражданина есть право на…» Когда уголовный розыск считает это нужным и важным, и когда он не видит препятствий для осуществления своих специфических мероприятий, то у ставшего объектом его воздействия индивидуума практически не остаётся никаких прав (если уж очень не повезёт – то и жизнь отнимут без лишних церемоний!). Зато новых обязанностей у него появляется масса. Вот некоторые из них: «слепо повиноваться», «говорить только правду», «никому не рассказывать про то, что с ним в угрозыске делали», и так далее…
НАЛЁТ НА ПРИТОН
Начну с простейшего примера. Группа оперативников отправляется на какой-нибудь притон, или, что почти одно и то же, на адрес какой-либо вызвавшей у нас обоснованное подозрение криминальной личности – с целью провести обыск, задержание или арест.
На любое проникновение в жилище полагается брать санкцию прокурора. И лишь в отдельных случаях разрешается делать это и без санкции, позднее уведомив того же прокурора о случившемся. На деле же санкцию мы берём лишь в тех случаях, когда железно уверены в правильности своих подозрений и практической надобности дать позднее юридическое обоснование своих действий. В основном же наша практика: на адреса всевозможного сомнительного элемента (ранее судимые, наркоманы, пьяницы и тому подобная мразь) – врываться без всяких санкций и последующих уведомлений. Жалоб не будет, у хозяев таких адресов практически всегда рыльце в пушку. Э т и жалоб не пишут. А если прокурор всё-таки начнёт напрягать – отбрешемся, нам это недолго: «была оперативная необходимость, а уведомить прокуратуру позднее – не успели». И весь сказ…
В литературе и кинофильмах желающие проникнуть в жилище менты долго барабанят кулаками в двери, покрикивая: «Открывайте, милиция!» Фигня, нельзя давать находящимся на адресе время для уничтожения улик либо для приготовления к вооружённому отпору. Считанные секунды требуются тому же наркоману для спускания маковой соломки или ш и р к и в унитаз, и лишь чуть больше времени – для доставания из шкафа обреза… Если стучать в дверь и вежливо представляться – тогда уж на притоны лучше вообще не заглядывать.
Нет, мы врываемся внезапно, открыв двери излюбленной всеми домушниками и операми «фомкой», либо сокрушив их с петель могучими ударами плеч или прихваченной с собою кувалды. Влетаем бешенным потоком, стремительно растекаясь по всем комнатам и помещениям. Главный наш козырь – быстрота и натиск. А ещё – тщательная, отработанная многими поколениями оперов на своём и чужом горьком опыте методика действий в экстремальных условиях. Зафиксировать всех присутствующих на местах, подавить их морально зверскими криками и отрывистыми командами типа: «Стоять, милиция!», «Я сказал, не двигаться, сука!», «Лицом к стене, ноги расставить!», «Руки из карманов, быстро!», «Присесть на корточки, живо!», «Лечь на пол!», «Велено было не двигаться, урод!», и так далее… Ни в коем случае не давать опомниться, попытаться сориентироваться в ситуации и сбежать, что-либо спрятать или уничтожить, достать оружие, наконец…
Вообще-то та блатная шантрапа, с которой мы преимущественно имеем дело, не враги сами себе, и руку на сотрудников милиции ни за что не подымут; учённые, знают – себе дороже! Но есть ещё и «отморозки»-беспредельщики, кровью м е ч е н н ы е, такому терять абсолютно нечего. Ударит опера п е р о м в живот – и ищи-свищи его потом где хочешь, а и найдут, и накажут даже – ни оперу зарезанному, ни семье его осиротевшей от того – ни холодно, ни жарко… Мы же, опера, хотим вернуться к своим семьям живыми, и по возможности – не искалеченными. Вот почему, когда нашим командам не подчиняются мгновенно (а в 90% случаев так оно и есть; потрясённые нашим внезапным броском через проломленные двери в квартиру люди обычно остолбенело хлопают моргалами, и никак не торопятся задирать руки вверх, становиться лицом к стене и падать ничком на пол!), то мы молниеносно наносим так называемые «расслабляющие» удары – по почкам, конечностям, в пах, по рёбрам и в солнечное сплетение. По голове стараемся не бить, и уж тем более никогда не бьём в лицо: оно уязвимо, на нём даже от поверхностных ударов остаются заметные следы, всякие ссадины, синяки, багровые пятна и порезы. Такое – не нужно: придись нам в дальнейшем отпускать человека раньше, чем эти следы исчезнут – он тут же снимет побои, накатает жалобу. По лицу граждан бьют только зелёные и неопытные сосунки. Но таких на опасные задержания в угро и не берут, – успеют ещё нахвататься острых впечатлений…
Как правило, оружия на подобные мероприятия мы не берём, в лучшем случае прихватываем для декорации кого-либо из дежурки в форме и с большущей кобурой на поясе. (Кстати – и чтоб за бандюганов из конкурирующей шайки нас случайно не приняли; спутать немудрено: внезапный визит кампашки оруще-бьющихся оперов как две капли воды внешне похож на бандитский налёт. А что зовут себя «мусорами» и машут к с и в а м и – ну так мало ли кто кем нынче кличется или размахивает!) Но и голыми руками бить народ – утомительно, трата лишних калорий, силы же надо беречь для последующих допросов, пьянок и объяснений с руководством… Иные опера пользуются спецсредствами вроде пресловутого «демократизатора». Я же предпочитаю вооружиться чем-либо из хозинвентаря или мебели хозяина адреса: молоток схватил с полки в прихожей, швабру наперевес взял, на худой конец разбил один из стульев о первую же попавшуюся под руку сволочюгу – и дальше уже начинаю орудовать оставшейся в руке спинкой стула. Хороши также для подобных целей отвинчивающиеся от кухонных табуреток ножки, единственный минус – приходится затратить полминуты на то, чтобы сбегать на кухню и отвинтить ножку. Но зато потом она тебя не подведёт: хошь так ею орудуй, хошь этак – надёжная и удобная в бою штуковина! Приходилось также и сковородкой наводить порядок. Кастрюли на голову надевать… Однажды на одну наркоманскую харю даже чайник с кипятком опрокинул…
Помню, на адресе одной ш и р я л ь щ и ц ы под горячую руку старикашка попался, горластый такой, седенький, но из ещё бодрящихся. Позднее оказалось, что халяве той – пахан он, отец то есть. Но тогда я этого не знал: старик как старик. А заслуженный ветеран он с 25-летним «горячим стажем» или недавно освободившийся из мест заключения особо опасный рецидивист со взведённым с т в о л о м за поясом – оно ж на морде не написано, и с ходу этого не определишь… Как вломились мы – соска та сразу же ручата испуганно задрала, этот же – возбухать начал, возмущаться… Ору ему: «Лечь на пол, козёл!» А он себе в нагрудный карман полез, – нехорошее движение, опасное, я ж не знал, что он всего лишь удостоверение ветерана труда собирается продемонстрировать. Ну и вмазал ему превентивно коленом ниже пояса. А когда сложился он вдвое с жалобным вскриком – ещё и стулом по спине так шарахнул, что спина аж загудела! Грохнулся он на заплёванный пол, слезами заструился, стонет жалобно: «За что?!. Я всю жизнь честно отработал, а ты со мною – так… Ты же мне в сыновья годишься, щенок, по какому праву руку на меня подымаешь?!» И чего-то сразу же я просёк, что не бандит он взаправду. Но – некогда было расмусоливать, да и не объяснишь ни хрена – такому… Пнул его щадяще в зад ногой, прорычал яростно: «Молчи, педрила, а то хуже будет!» Заткнулся… Потом месяц бегал он по инстанциям, жалобы строчил, что-то там насчёт своих нарушенных конституционных прав вякал. Но следов побоев на нём – нет, свидетелей – тоже (дочка – не в счёт, она же родич, да и она после убедительной беседы с операми поддакивать обвинениям отца не решилась), так и заглохло всё… Жалко старика? Жалко. Чисто по-человечески, не повезло ему, оказался не в тот момент и не в том месте… Но чем жаловаться зазря, сообразил бы лучше: мы ж и «сопротивление сотрудникам органов при исполнении» могли ему навесить, ещё б на старости лет и загремел за решётку – оно ему надо? А насчёт прав его, так они неотделимы от обязанностей, одна из которых – правильно воспитывать собственных детей. Присматривал бы лучше за дочуркой – ничего бы этого и не случилось.
Понятно, что когда ты – совершенно «не при делах», и ничего общего с криминалом не имеешь, то получить кулаком в брюхо для тебя – удовольствие небольшое. Но поймите и меня, опера: лучше уж я сто раз ударю в неполную силу сто разных людей (среди которых двое-трое обязательно окажутся ни в чём не виновными), чем один раз не выведенный мною из строя бандит пырнёт меня финкой. И затем, скрывшись от погони, будет и дальше грабить, убивать и насиловать… Моя жестокость – объяснима и оправданна, в ней есть своя железная логика, многие десятки и сотни оперативников в прошлом погибли лишь потому, что попытались ей не следовать. Ну а любителям моральных сентенций, истекающим красивыми словесами насчёт гуманизма и священной неприкосновенности человеческой личности, могу сказать только одно: считаете, что так делать нельзя, и угрозыск должен работать иначе – милости просим вас к нам на службу. Идите и делайте по-своему. А мы, опера со стажем, посмотрим со стороны, поучимся… Покажите нам, «ментам-грубиянам», КАК НАДО, не на словах – я и сам могу кому угодно вкрутить, а – на практике, личным примером. Так ведь не идёт же к нам на работу никто из них, и не показывает… Чистоплюи, гуманисты наши, куды ж ты… «Работать – ментом?!! Фи!.. За кого вы меня принимаете?» Вот так одной болтологией вся их забота о человечности и заканчивается…
БЫСТРОТА И ОТВАГА
Имея численное превосходство, действуем мы резко и решительно, как диктуется обстановкой. Нужно войти на адрес – вломились без предупреждений, яростно сокрушили и подавили всех. Надо кого-нибудь задержать на улице – навалились внезапно, при малейшем намёке на сопротивление – кулаком под дыхало, повалили подножкой, помесили маленько ногами (но чтоб без следов на теле!).
Но далеко не всегда на нашей стороне – численное превосходство. Иногда силы равны, а зачастую опера и уступают бандитам (в численности или в вооружённости), и тогда нам приходится сталкиваться со смертельным риском. И тут правило одно: не показывай страх! Как бы ни тряслось у тебя в душе, но бандит не должен этого видеть. Ты – опер, ты – на работе, за твоей спиной – хоть и подло-вонючее, но способное смести любое сопротивление государство. И оно не поймёт, если ты струхнешь. Хуже того, тебя не поймут товарищи-опера. Есть масса случаев, когда только от твоего напарника целиком зависит, выберетесь ли вы вдвоём из острой ситуации без потерь, или же вас сейчас порвут, порежут на кусочки и разбросают по окрестным свалкам, на прокорм бродячих собак… Заработаешь репутацию труса – и всё, тогда надо немедленно увольняться с работы, никто с тобою на дело больше не пойдёт.
И вот, допустим, я, оперуполномоченный, заявляюсь с очередной проверкой на притон, и застаю там не одного хозяина-заморыша, как рассчитывал, а пяток нехороших, «мутных» людишек. Исходящую от них опасность улавливаешь кожей, и как-то сразу просекаешь, что у того-то в кармане – нож, а у этого – что-нибудь вроде кастета. И вот вам минус ношения при себе табельного оружия: был бы при мне «Макаров» – при первом же обострении ситуации не выдержали б нервишки, выхватил бы с т в о л, «руки вверх!», – хорошо, гаркнул, упился секундным чувством собственного превосходства, а дальше? Применять оружие – нельзя, «на каком основании?!», ещё ранишь кого-нибудь, и тюряга тебе гарантирована. Не стрелять, а просто держать оружие на виду – ещё глупее. Главное же – они прекрасно понимают, что применение оружия тобою в данном случае будет признано неправомерным, и поэтому применить его ты не решишься, пугаешь только. А раз пугаешь – значит, ты боишься! Боишься их ножиков и кастетов. А кто боится – тех и бьют, это – закон жизни.
Применять табельное оружие в подобных ситуациях закон разрешает оперу лишь в случае непосредственного нападения на него. Но когда (и если!) бандиты решаются напасть, то стрелять чаще всего оказывается уже поздно.
Вот почему – никакого с т в о л а, и тем более – никакого страха. На притон иду принципиально с голыми руками. Изобьют, порежут, убьют – плевать. Ну то есть на самом деле – вовсе не плевать, но веду я себя именно так, будто не боюсь никого и ничего. Это меня пусть боятся, ведь я – опер! Пру танком, внагляк, спокойно захожу, осматриваюсь, командую: «Покажи, что у тебя в карманах! Это – на стол, немедленно! Ты что хамишь – по мозгам давно не получал?!» А по мозгам – никто не хочет… Сейчас-то они могут сделать со мною что угодно, но что потом сотворят с ними мои кореша?! А ведь – сотворят, за ними не заржавеет. И не только потому, что за своих друзей опера мстят, и мстят жестоко. Но и чтобы раз и навсегда вколотить и в этих, и во всех прочих блатарей, внедрить железно в их генную память: опер – личность неприкосновенная, опера – не трогать. Кто опера замочил – тот не только себя под ответный удар подставил, но и всё кодло. Гнида он, подставивший свой же бандитский коллектив, удавить его без лишних базаров. А труп – в «мусарку» подкинуть, типа: смотрите, мы сами покарали вашего обидчика, пощадите нас…
Но это – ещё не полная гарантия моей безопасности, а полная – в том, чтобы плечи мои голова украшала, а не горшок. Должен постоянно чувствовать я окружающую ситуацию, и вовремя реагировать на все изменения. Вижу, что дело пахнет керосином, и вроде бы меня собираются сейчас уработать – не жду похоронного марша, всегда нападаю первым. Вначале определив, кто в противостоящей мне компашке – главарь, организационное ядро, идейный вдохновитель и подстрекатель, так сказать. И – гашу первым именно его, жёстко гашу, чтобы не встал в ближайшие полчаса. Технику и тактику нанесения внезапных ударов отрабатывать надо заранее, всё должно делаться чётко и продуманно. Начинать лучше всего с доброжелательного замечания: «По-моему, ты тут – единственный пацан с п о н я т и я м и…», и сразу же, без малейшей паузы, бью по глазам! Ошарашил, ухватил за волосы, и с размаху о какую-нибудь стену или дерево – бац!.. Всё, в отключке он, остальные пялятся остолбенело, а я им, весело и остроумно: «Ну что, козлы, ещё кто-нибудь хочет?!» А чего хотеть-то, один уже был хотельщик – эвон, валяется с раскроенной черепушкой… (Объяснить позднее проломленную голову куда проще, чем простреленное плечо или ногу: «он случайно споткнулся, упал и ударился головою, я пытался его поддержать, но – не успел…». Закрытые в РОВД дружки «неудачно упавшего» всё подтвердят, и пусть попробуют не подтвердить! Даже и прокуратура цепляться не станет, увидев по материалам дела соотношение сил: один не вооружённый опер против 5-6 вооружённых холодным оружием блатарей. А начальство ещё и похвалит: «Ловко ты их… Молодец!»
Но это я излагаю лишь одну из схем поведения. Вообще же их может быть много. Если в одних ситуациях отступать нельзя ни в коем случае, лучше уж пусть мочат тебя, то в других – надо проявить гибкость, увести себя на более укреплённую позицию. Заупрямься ты – пострадаешь без всякой пользы для дела, а так – выйдешь из-под удара. И чуть позже, вернувшись в усиленном коллегами варианте, нанесёшь ответный сокрушающий удар!
Скажем, встретил я на улице кучку юнцов. Силушка глупая в них бурлит, гормоны изнутри подпирают. Узнав про моё ментовское звание – гудят беззаботно: «Да п-шёл ты, лягаш!..» Так-так… Начни возникать я, пригрози репрессиями – побьют. Малолетки же, мозгов – с горошину, живут только сегодняшним, о последствиях не беспокоятся… Но и спускать нельзя: оборзеют, и, заматерев, больших бед в будущем могут натворить. Отступаю культурно, не теряя лицо: «Чтоб завтра в два пришли в Заводской РОВД, комната 412, я вас вызываю для профилактической беседы! Не опаздывать!..» В ответ слышишь гогот: «Да пошёл ты!..» Они думают, что дурак я, и впрямь надеюсь их в своей 412-й комнате когда-либо увидеть. Дураков – не боятся, их презирают и жалеют снисходительно: так бы побили они меня, как сидорову козу; месяц в реанимации – удовольствие для гурманов. А так я ухожу лишь слегка оплёванным, но – неповреждённым. Ребята ещё и косячок с д р а п о м не успевают искурить, посмеиваясь в адрес придурковатого м у с о р к а, как к ним сзади подкатывает «уазик» с мигалками, вызванный мною по телефону. Оттуда выскакивают мои коллеги с дубинками, а из-за угла тотчас выворачиваюсь и я, улыбающийся:: «Ну что, дитятки, потолкуем?» И – толкуете. Сперва – тут же, на улице; потом – в обещанном им давеча 412-м кабинете… Зря они так ржали, ещё долго та комната будет вспоминаться ими с холодной дрожью. Рассердившийся опер – зрелище не для слабонервных. С трудными подростками нужно вести воспитательную работу, и я воспитываю их – долго, страстно, нежно… Но – без следов!
(Продолжение следует)
Владимир Куземко, специально для «УК»
P.S. Републикация материалов Владимира Куземко, возможна только с разрешения автора!