«Желтая раса должна двинуться на белую!» — так считал один из самых неистовых врагов советской власти барон Унгерн. И еще он намеревался истребить евреев, чтобы, как он говорил, не осталось ни мужчин, ни женщин, ни даже семени этого народа. Удивительно, но одна из праворадикальных партий считает это страшилище невинно пострадавшим борцом за святое русское дело и просит реабилитировать его как жертву политических репрессий.
В Генеральную прокуратуру Российской Федерации.
В соответствии со ст. 8 Закона Российской Федерации “О реабилитации жертв политических репрессий” … прошу проверить дело приговоренного к смертной казни через расстрел 15 сентября 1921 года Унгерна-Штернберга Романа Федоровича, уроженца города Грац (Австрия), генерал-лейтенанта Белой армии, командира Азиатской конной дивизии.
Депутат Государственной думы
(Фамилию по этическим соображениям опускаю. — Б.С.)”
Такое вот необычное письмо пришло сравнительно недавно в Генеральную прокуратуру России. Оказалось, интерес депутата к делу всеми забытого барона вызван тем, что к нему с подозрительной настойчивостью стали поступать звонки и письма от представителей одной из праворадикальных партий, которые хотели бы, если так можно выразиться, поднять Унгерна на пьедестал, сделать из него невинно пострадавшего борца за святое русское дело, превратить в сияющий белыми одеждами символ бескорыстия, порядочности, дружелюбия и офицерской чести.
“Его силуэт должен быть на нашем знамени!” — так говорилось в письме, адресованном депутату.
Авторы письма понимали, что от их обращения в Генеральной прокуратуре могли отмахнуться — ведь со дня тех событий прошло более восьмидесяти лет, а от запроса депутата просто так не отделаешься: народному избраннику положено отвечать по существу вопроса.
На первый взгляд удовлетворить просьбу депутата проще простого: поднять из архива дело Унгерна, заново его изучить и дать исчерпывающий ответ. Но этот путь оказался тупиковым, так как дело Унгерна не сохранилось. И тогда было принято решение о восстановлении материалов уголовного дела Унгерна фон Штернберга. Так случилось, что определенный вклад в это исследование внес и я. Работа, должен вам сказать, адова — ведь изучать пришлось полуистлевшие газеты, путаные воспоминания, кое-как составленные справки, ветхие протоколы, малограмотные личные показания и пр.
“Мое призвание — война”
Когда говорят, что чем древнее род, тем чаще среди его представителей встречаются те или иные отклонения, то применительно к Роману Унгерну это звучит наиболее наглядно. Фамилии, которая была бы более родовитой и старинной, нежели Унгерны, в России, пожалуй, что и не было. Судите сами: род Унгернов насчитывал более тысячи лет!
Сам Роман, который родился в 1886 году (его полное имя Роберт-Николай-Максимилиан), не скрывая гордости, говорил: “В моих жилах течет кровь Аттилы, гуннов, германцев и венгров. Один из наших сражался вместе с Ричардом Львиное Сердце и погиб под стенами Иерусалима. В битве при Грюнвальде пали двое из нашей семьи. Были среди нас странствующие рыцари, пираты и даже алхимики. Отличился наш род и на русской службе: семьдесят два убитых на войне”.
Трудно сказать, только ли в древности рода дело, но “странности характера” Роман начал проявлять довольно рано. Началось с того, что он оказался настолько бездарным учеником, что его с треском выгнали из Ревельской гимназии. Мать пристроила его в петербургский Морской корпус: увы, но с учебой не заладилось и там. Не исключено, что Роман вылетел бы и оттуда, но он ушел из Морского корпуса сам, причем с гордо поднятой головой.
На его счастье, как раз в это время началась война с Японией. Россия гудела, и в предвидении скорой победы отравленная патриотическим угаром молодежь рвалась в бой. Само собой разумеется, не остался в стороне от этого движения и представитель древнего рыцарского рода: Роман записался рядовым солдатом в пехотный полк.
Но схватиться с самураями ему не довелось: пока готовились к отправке на Дальний Восток, война закончилась позорным поражением России. Что в этой ситуации делать вчерашнему гардемарину? “Мое призвание — война. И противника я должен видеть в лицо! — заявил он одному из приятелей. — Так что мой выбор — Павловское пехотное училище”.
Первое время дела в училище шли блестяще, но к концу учебы в подающем надежды юнкере проснулся неистовый кавалерист. Мечта служить в кавалерии была так велика, что вопреки всем правилам Роман добился назначения в Забайкальское казачье войско.
Молодой офицер понимал, что с родившимися в седле казаками в джигитовке или выездке тягаться ему трудно, но пока не сравняется с ними в мастерстве, авторитета у него не будет — и Роман нещадно загонял лошадей, жестоким тренингом мучил себя. Меньше чем через год командир сотни подписал весьма и весьма лестную аттестацию на Унгерна: “Ездит хорошо и лихо. В седле очень вынослив”.
И это было правдой. Как правдой было и то, что не вошло в аттестацию: время от времени барон напивался до белой горячки, не гнушался он и наркотиков.
Барон был задирист, горяч, неоднократно дрался на дуэлях, а однажды ему чуть было не раскроили череп саблей: шрам на лбу остался на всю жизнь, равно как и нервные припадки. А в 1910-м Роман преподал блестящий урок своим недоброжелателям: он заключил пари, что расстояние от Даурии до Благовещенска, а это 400 верст по непролазной тайге, да еще с переправой через бурную Зею, он преодолеет верхом на лошади, имея при себе лишь винтовку. И что вы думаете, барон это пари выиграл!
Когда грянула война 1914 года, барон ликовал от радости и тут же рванул на передовую. В атаки он ходил лихо, смело и отчаянно, рубился азартно и самозабвенно, противника не жалел и в плен предпочитал не брать. Один из его сослуживцев позже вспоминал:
— Унгерн любил войну, как другие любят карты, вино и женщин.
Сохранился еще один любопытный документ, подписанный бароном Врангелем — командиром полка, в котором служил Унгерн.
“Есаул барон Роман Унгерн-Штернберг храбр, четыре раза ранен, хорошо знает психологию подчиненных. В нравственном отношении имеет пороки — постоянное пьянство — и в состоянии опьянения способен на поступки, роняющие честь офицерского мундира, — писал Врангель. — За что и был отчислен в резерв чинов”.
А проще говоря, в начале 1917-го по пьяному делу Роман избил комендантского адъютанта, за что был арестован, осужден и на три года заточен в крепость.
После Февральской революции, когда даже уголовников выпустили на волю, Унгерн продолжал маяться на нарах. И лишь поздней осенью выбрался на свободу. Именно в это время один из его заступников, атаман Семенов, получил от Керенского задание сформировать несколько бурятских кавалерийских полков. В помощники Семенов выбрал Унгерна — и Роман помчался в Забайкалье.
Задание Семенова он выполнил, но не забыл и о себе: именно для себя, под свое личное командование, барон сформировал Азиатскую конную дивизию. Первое время она состояла из бурят и монголов, но с началом борьбы против Советской власти к ней примкнули и казаки, и вчерашние офицеры, и всякого рода уголовный сброд.
Некоторое время Унгерн воевал под командованием Семенова, но вскоре неуправляемость барона и его буйный нрав привели к тому, что атаман публично отрекся от Унгерна и обнародовал довольно любопытный приказ:
“Командующий конноазиатской дивизией генерал-лейтенант барон Унгерн-Штернберг за последнее время не соглашался с политикой главного штаба и, объявив свою дивизию партизанской, ушел в неизвестном направлении. С сего числа эта дивизия исключается из состава вверенной мне армии”.
Отныне барон мог действовать, не выполняя чьи-то приказы, а прислушиваясь лишь к голосу своего сердца. Чтобы никто не сомневался в его намерениях, Унгерн издал что-то вроде манифеста:
“Я не знаю пощады, и пусть газеты пишут обо мне что угодно. Я плюю на это! Мы боремся не с политической партией, а с сектой разрушителей современной культуры. Почему же мне не может быть позволено освободить мир от тех, кто убивает душу народа? Против убийц я знаю только одно средство — смерть!”
Надо сказать, что барон был убийственно последователен, и это средство использовал не только против чужих, но и против своих. Пленных он, как правило, расстреливал, причем не гнушался это делать и сам, испытывая при этом ни с чем не сравнимое наслаждение.
Было у барона и еще одно развлечение: он обожал всякого рода пытки и показательные порки своих провинившихся солдат. А пороли их нещадно! Розги или кнут барона не устраивали, и он запатентовал свое личное изобретение: бить надо бамбуковыми палками, причем провинившийся должен получить не менее ста ударов — только после этого мясо отваливается от костей и человек сгнивает заживо.
Но наибольшее наслаждение барон получал от лицезрения так называемой “китайской казни”: арестованного привязывали к столу, на его голый живот выпускали голодную крысу, накрывали ее кастрюлей или чугунком и что есть мочи колотили по днищу, пока обезумевшая от грохота крыса не вгрызалась в кишки человека.
Прекрасно понимая, что без поддержки монгольских и китайских князьков ему не обойтись, в августе 1919 года Унгерн заключил так называемый морганатический брак. Его невесту звали Еленой Павловной, хотя на самом деле она была китаянкой, причем очень знатного рода: она была маньчжурской принцессой.
Но вот что занимательно: сразу после венчания молодой муж уехал в Даурию, а его жена вернулась в родительский дом. Больше Елена Павловна с бароном так ни разу и не виделась, а в сентябре 1920-го один из адъютантов Унгерна вручил принцессе официальное извещение о разводе.
Сверхчеловек в желтом халате
В те же дни барон объявил себя наследником Чингисхана и выдвинул идею создания великой Монголии, которая будет простираться от Волги до Тихого океана. Именно после этого он обрядился в желтый монгольский халат, поверх которого носил генеральские погоны.
Чтобы склонить монгольских князей на свою сторону, а стало быть, получить оружие, фураж, лошадей и всадников, Унгерн провозгласил лозунг: “Азия — для азиатов!”
Но этого было мало, и Унгерн начал трубить о превосходстве желтой расы. Он говорил, что “желтая раса должна двинуться на белую — частью на кораблях, частью на огненных телегах, что поход объединенных сил желтой расы в союзе с Японией на Россию и далее на Запад поможет восстановлению монархий во всем мире”.
Этот нехитрый прием на некоторых князьков подействовал, и они присоединились к Унгерну. Но такого рода идеи не вызывали восторга у русских, а их в дивизии было немало. И тогда Унгерн решил воспользоваться слухами о том, что младший брат царя Михаил Александрович Романов не был расстрелян, а сумел бежать и теперь прячется в известном барону надежном месте.
“Мы, и только мы, можем вернуть законного хозяина земли русской на престол, — говорил на одном из митингов разуверившимся во всем казакам и беглым офицерам верный слуга престола барон Унгерн. — Больше это сделать некому. Москва будет нашей!”
Судя по тому как яростно сражалась Азиатская дивизия с большевиками, нет никаких сомнений, что люди ему верили и в борьбе за правое, с их точки зрения, дело живота своего не жалели.
Между тем Унгерн решил обеспечить тылы и в ноябре 1920 года организовал налет на Ургу (ныне Улан-Батор), захватил ее, но под давлением китайских войск вынужден был отойти. Перегруппировав силы, в феврале 1921-го Унгерн снова бросается на Ургу, уничтожает маломощный гарнизон и отдает город на разграбление своим бандам.
Вот как описывал эти дни случайно оказавшийся в городе корреспондент английской газеты “Морнинг пост”.
“Победители вошли в город с триумфом и сейчас же предались грабежам. С торжественным прибытием самого Унгерна грабежи поутихли, но тут же возникла волна расстрелов: Унгерн приказал уничтожить всех большевиков и евреев”.
Думаю, настала пора рассказать об одной из самых отвратительных черт характера барона — его исступленном антисемитизме. Самое удивительное, он этого не то что не скрывал, а, наоборот, гордился и где только мог подчеркивал свою неистовую ненависть к евреям. 21 мая он сочинил и собственноручно написал “Приказ русским отрядам на территории Советской Сибири №15”. Называя комиссаров, коммунистов и евреев “разрушителями и осквернителями России”, барон заявляет, что “мерой наказания для них может быть лишь одно — смертная казнь разных степеней”.
И далее: “Комиссаров, коммунистов и евреев уничтожать вместе с семьями, а все их имущество конфисковывать!”. Навербованному в дивизию разбойничьему сброду суть приказа была хорошо понятна.
Попировав и пограбив в Монголии, Унгерн затеял поход на Россию. В среде здравомыслящих офицеров поднялся ропот: они прекрасно понимали, что силами одной дивизии Красную Армию не победить. Когда появились первые дезертиры, Унгерн решил преподать урок всему офицерскому корпусу.
Поручик Ружанский решил бежать: он подделал подпись барона, получил приличную сумму денег и поскакал за женой. Поручика догнали, его жену арестовали и отдали на поругание казакам. После этого на площадь согнали всех, приволокли поручика, прилюдно перебили ему ноги, “чтобы не бежал”, потом — руки, “чтобы не крал”, и повесили на вожжах в пролете ворот. После этого расстреляли и его жену.
Унгерн был уверен, что испугает недовольных и заставит служить ему беспрекословно. Но он просчитался… Поход на Россию с самого начала не задался: вздувшиеся реки, массовое дезертирство и, самое главное, отчаянное сопротивление красноармейцев превращали в дым мечту Унгерна отрезать Дальний Восток от Советской России.
Окончательный приговор
Когда красные подтянули свежие силы, а против конницы барона стали использовать аэропланы, Унгерну пришлось отступить на территорию Монголии. Осатаневший от неудач, лошадиных доз опиума и бесконечных приступов головной боли, барон окончательно озверел: всю злобу он срывал на своих, расстреливая отставших, бросая на съедение волкам раненых, четвертуя непокорных.
Один из очевидцев этого отступления позже писал:
“Барон молча скакал впереди своих войск. На его голой груди на ярком желтом шнуре висели бесчисленные монгольские амулеты и талисманы. Он был похож на древнего обезьяноподобного человека. Люди боялись даже смотреть на него”.
Именно в эти дни созрел офицерский заговор: Унгерна решили убить. Шесть человек палили в него с пяти шагов — и все промахнулись! Тут же созрел новый заговор: на этот раз среди ночи стреляли по его палатке. Опять мимо!
Что тому виной — амулеты, талисманы или дрожавшие от беспробудного пьянства руки офицеров, но барона не задела ни одна пуля.
А закончилось все это довольно прозаично: остатки его войска двинулись в Маньчжурию, причем мелкими группами. А монголы сдали генерала Унгерна красноармейскому разъезду.
Погибнуть в бою, как представителям восемнадцати поколений его древнего рода, Унгерну не удалось.
Он мог без труда сойти за какого-нибудь бедного монгольского арата — настолько Унгерн был грязен, тощ и неопрятен. Но барон, гордо вскинув голову, назвал и свою фамилию, и должность, и звание. Красноармейцы расхохотались и не поверили этому грязному оборванцу.
И только в Троицосавске, где дислоцировался штаб экспедиционного корпуса 5-й армии, барона признали, чему он был несказанно рад. Потом барона передали чекистам, но и те со знатным пленником обращались предельно вежливо. Барон отвечал тем же: на допросах не хамил, на вопросы отвечал терпеливо, подробно и спокойно.
Унгерн прекрасно понимал, что никакой пощады ему не будет, что пуля ему обеспечена, но от навязанной роли знатного пленника отказаться не мог.
Тем временем в городе Новониколаевске (ныне Новосибирск) был сформирован Чрезвычайный революционный трибунал во главе со старым большевиком Опариным.
Суд над бароном начался 15 сентября 1921 года в здании загородного театра. Желающих посмотреть на барона было так много, что билетов на всех не хватило.
Опарин зачитал обвинительное заключение. Барон Унгерн обвинялся: в проведении захватнических планов Японии, в организации свержения Советской власти в России с восстановлением монархии, в зверских массовых убийствах.
Начался допрос подсудимого.
— Какова суть вашей программы? — поинтересовался председательствующий.
— Прежде всего — вырезать евреев! Потом — посадить на престол Михаила Романова, который вместе с аристократией должен править народом. И, самое главное, землю возвратить дворянству! — сверкнув жутким взглядом, выкрикнул Унгерн.
Чего только не повидал на своем веку старый политкаторжанин Опарин, но даже он дрожащими руками схватился за графин с водой:
— И вы ни от чего не отказываетесь, ни в чем не раскаиваетесь? И признаете себя виновным по всем пунктам обвинения?
— Ни от чего я не отказываюсь и ни в чем не раскаиваюсь! — вскинул голову Унгерн. — И виновным признаю себя по всем статьям, кроме одной: никаких согласованных планов с Японией у меня не было.
Общественный обвинитель, будущий академик, секретарь ЦК ВКП(б) и депутат Верховного Совета СССР Емельян Ярославский был верен себе:
— Приговор, который будет вынесен сегодня, должен прозвучать как смертный приговор над всеми дворянами, — рубанул сплеча Миней Израилевич, — которые пытаются поднять руку против власти рабочих и крестьян! Что можно сказать в защиту барона Унгерна? — саркастически вопрошал общественный обвинитель. — Лично он — просто несчастный человек, вбивший себе в голову, что он спаситель и восстановитель монархии. Мы знаем, что история ставила над нами таких же людей, с теми же самыми пороками, какие есть у барона Унгерна, и эти люди царствовали над нами.
Боголюбов, которому вменили в обязанность защищать барона, прекрасно понимал суть происходящего и свою речь построил не на защите Унгерна, а на подыгрывании обвинительному запалу как публики, так и членов трибунала.
— И судебное следствие, и обвинитель совершенно правильно отметили, — начал он, — что Унгерн как политический деятель абсолютно ничего собой не представляет.
Для такого человека, как Унгерн, расстрел, мгновенная смерть будут самым легким концом его страданий. Это будет похоже на то сострадание, которое мы оказываем больному животному, добивая его. Правильнее было бы не лишать Унгерна жизни, а заставить его в изолированном каземате вспоминать об ужасах, которые он творил, — под возмущенный свист и топот закончил Боголюбов.
После короткого совещания трибунал огласил приговор: “Барона Унгерна подвергнуть высшей мере наказания — расстрелять”.
В тот же день приговор был приведен в исполнение.
P.S. Надеюсь, что после всего того, что читатели узнали об Унгерне, никому и в голову не придет, что этот кровавый маньяк соответствует образу “невинно пострадавшего борца за святое русское дело”. Надеюсь также и на то, что каждому здравомыслящему человеку теперь ясно, что представляют собой люди, которые хотели бы иметь силуэт кровавого барона на своем знамени.
Остается только добавить, что запрос депутата, с которого я начал свой рассказ, прошел по всем инстанциям и добрался до Новосибирска, где восемьдесят пять лет назад рассматривалось дело Унгерна. И вот какой оттуда пришел ответ: “Новосибирский областной суд, рассмотрев материалы в отношении Унгерна, в реабилитации отказал”.
Таким образом, возвращение кровавого барона не состоялось.
Борис Сопельняк, «Московский комсомолец»