12 августа 2000 года, как выразился едва тогда вступивший в президентскую должность Владимир Путин, «утонула» подлодка «Курск». (Так он ответил на вопрос американского журналиста.) Однако не для всех история с гибелью крупнейшей российской атомной подводной лодки с 118 человеками на борту столь же ясна. Исчерпывающего объяснения происшедшего не дали ни власти, ни эксперты, ни следствие.В преддверии 6-й годовщины потрясшей мир трагедии корреспондент «Совершенно секретно» встретился с одним из крупнейших специалистов в области подводной безопасности, вице-адмиралом запаса Тенгизом Борисовым, у которого своя версия катастрофы.
– Катастрофа с подводной лодкой «Курск», с моей точки зрения, была вызвана чисто человеческим фактором. Я убежден, что там произошло наслоение ошибок матросов, руководителей корабля и тех, кто занимался организацией спасательных работ извне.
Но прежде, чем разобрать саму историю гибели «Курска», хочу сделать небольшое отступление. Вовсе не желая нажить на этом славу, тем не менее, вспомню: в мае 2000 года я фактически предположил возможность катастрофы, подобной той, что случилась в августе с «Курском». В газетном интервью я вспомнил о гибели атомной подлодки «Комсомолец» в 1989 году и сказал, что, случись в ближайшее время нечто аналогичное, наши аварийно-спасательные силы, МЧС и прочие структуры окажутся бессильными. Потому что все, что было наработано по «Комсомольцу», ушло в песок. А ведь операция с «Комсомольцем» была уникальной. На глубине 1685 метров лодку законсервировали таким образом, что и по сей день нет протечки радиации, хотя с момента ее гибели прошло уже 17 лет.
– Вы ведь принимали непосредственное участие в работах по «Комсомольцу», не так ли?
– Дело не во мне. Для этих работ, ввиду их чрезвычайной важности, специально был создан фактически новый государственный орган – Комитет подводных работ особого назначения при правительстве РФ. КОПРОН, как его стали называть. Конечно, это произошло не в один день, на создание КОПРОНа ушло несколько лет.
Катастрофа с «Комсомольцем» произошла 7 апреля 1989 года, а через пять дней я пришел с докладом к вице-адмиралу Устьянцеву, возглавлявшему тогда комиссию по приемке новой техники ВМФ, и сказал, что лодка «потечет» через два, максимум два с половиной года. В ответ он положил передо мной на стол отчет головного института и одного из наших уважаемых НИИ, где они гарантировали, что за 70 ближайших лет ничего не произойдет.
– Вы имели в виду радиоактивную течь?
– Да, конечно. Я считал, что потечет реактор. Что касается боеголовок, я вообще не знал, в каком они состоянии. Поэтому сказал, что надо срочно заняться обследованием лодки. Поскольку корпус подводной лодки сделан из титана, то происходит значительное усиление электрохимической коррозии. Сам корпус коррозии не подлежит, но из-за этого корпуса в морской воде быстро коррозируют все другие металлы. АПЛ, условно говоря, представляет собой сухо заряженный аккумулятор. Как только туда залили электролит в виде морской воды, начинается реакция. Ни одна лодка, естественно, не рассчитана на то, что она будет полностью затоплена морской водой. Для эксплуатации все сделано правильно, но погибшая лодка – это мина замедленного действия. Зная толщину стенок трубопроводов, которые в первую очередь окажутся подвержены коррозии, можно достаточно четко рассчитать, что и в какой последовательности будет разгерметизироваться и с какими последствиями. Самые элементарные мои прикидки показали, что в пределах двух с половиной лет радиоактивные материалы из реактора окажутся в воде.
Конечно, положа руку на сердце надо сказать: если бы «Комсомолец» затонул за пределами зоны экономических интересов Норвегии, скорее всего никто ничего с ней делать не стал бы. Однако она лежала именно в этой зоне, и если бы произошел залповый выброс радиации, мы запакостили бы Норвежское море лет на 600–700. И претензии, которые возникли бы у Норвегии к России в связи с потерей рыбных промыслов, пришлось бы удовлетворять. Поэтому и было принято решение что-то с «Комсомольцем» делать.
Только что? Когда этот вопрос в конце февраля 1992 года мне задал ельцинский советник по конверсии Петр Малей, я напомнил, что в нашей стране в 1923 году при ОГПУ был создан ЭПРОН – экспедиция подводных работ особого назначения. Эта организация просуществовала до 50-х годов, выполнив колоссальное количество сложнейших подводных работ: поднимали суда после Гражданской войны, поднимали во время Второй мировой, а после занимались разминированием, прокладкой дюкеров, трубопроводов…
– Это была легендарная организация…
– Совершенно верно. Аналогов в мире она, пожалуй, не имела. Они разрабатывали оборудование для водолазов, создавали специальную технику для погружений. А вы знаете, почему она была создана? Советская Россия нуждалась в золоте, вспомнили, что в Балаклавской бухте лежит затонувший в 1856 году фрегат «Черный принц», который во время Крымской войны вез золото французскому экспедиционному корпусу. Возникло желание добраться до этих золотых запасов. Потому ЭПРОН и создавали под крышей ОГПУ. Они очень быстро нашли этот фрегат. По официальной версии, обнаружили там две золотые монетки и больше ничего. А спустя какое-то время девять специалистов ЭПРОНа были награждены высшими орденами. Так что, скорее всего, нашли не две монетки. Потом он стал работать по всей стране, было создано огромное количество отрядов, подразделений. Но после войны, когда началась очередная реорганизация правительства, ЭПРОН растащили по частям: отдельная аварийно-спасательная служба была организована в ВМФ, отдельная – у торговых моряков, у пассажирского флота. В общем, загубили хорошую идею.
Я все это объяснил Малею и сказал, что надо возрождать эпроновскую систему. «А кто может ее возглавить?» – спросил он. Я отвечаю: можете считать меня нахалом, но я готов. Он говорит: наши точки зрения совпали, я предложу вашу кандидатуру.
Мы успели сделать многое, но довести работу до конца нам не дали. Через полтора года КОПРОН ликвидировали. Уже заканчивались все предварительные работы по «Комсомольцу»: на заводах была заказана вся оснастка и технология, арендованы суда Академии наук, глубоководные аппараты «Мир-1» и «Мир-2» отправлены на регламентные работы в Финляндию. А 6 января 1994 года был подписан президентский указ о реорганизации правительства. В аппаратном списке служб КОПРОНа не оказалось, его функции передали вновь организованному Министерству по чрезвычайным ситуациям.
Но под флагом МЧС специалисты КОПРОНа работы по «Комсомольцу» завершили. А после этого департамент, который в МЧС занимался подводными делами, сократили до отдела.
Вот почему в том самом интервью за два месяца до гибели «Курска» я и сказал, что у нас в стране не осталось реальных сил и средств для решения серьезных задач в случае крупных подводных катастроф.
– Вы что, хотите сказать, если бы на момент катастрофы с «Курском» КОПРОН существовал, то гибели экипажа можно было избежать?
– Я считаю, что да. От крышки люка до поверхности воды было 95 метров, общая глубина порядка 107 метров. Людей можно было спасти, по крайней мере, часть из них. Более того, если бы руководство флота более грамотно распорядилось имеющимися силами и своевременно взялось за спасение, то шансы на успех в течение первых суток были бы очень хорошие.
А самое главное, гибель «Курска» проявила одну пагубную и, к сожалению, типичную для нашей власти тенденцию: нежелание говорить правду. Вокруг гибели «Курска» была нагромождена такая ложь, что уроки катастрофы утонули во вранье и полученный печальный опыт уже невозможно использовать для повышения безопасности подводных лодок. Вранье, будем открыто говорить, привело к тому, что лживыми оказались и выводы официальной комиссии.
– Что вы имеете в виду?
– Напомню официальное заключение. Произошел взрыв торпеды в торпедном аппарате, когда лодка шла на перископной глубине. При взрыве торпеды ее осколки ударили по боеголовкам тех снарядов, которые лежали на стеллажах. При этом произошел второй взрыв, который и затопил лодку. Но между двумя этими взрывами разница во времени 135 секунд! Расстояние от задних крышек торпедных аппаратов до боеголовок, которые лежат на стеллаже, примерно 2,5–3 метра. Выходит, осколки летели эти три метра в течение 2 минут 15 секунд?!
На самом деле все могло быть по-другому. В первом отсеке произошел взрыв водорода, при котором мгновенно погиб весь личный состав отсека. При взрыве возник пожар, который через 2 минуты 15 секунд поднял температуру в помещении настолько, что сдетонировал боезапас, который и погубил лодку.
Кроме того – опять же в опровержение официальной версии, – если бы торпеда взорвалась в торпедном аппарате и через неизбежно возникшую пробоину внутрь хлынула морская вода, лодка сразу бы клюнула носом. При такой ситуации любой, даже самый неопытный командир подводной лодки сделал бы попытку всплыть, аварийно продув балласт, благо лодка шла лишь на перископной глубине. Она на поверхность выскочила бы, как пробка.
– Но, может быть, некому команду было отдать, все погибли в командном отсеке?
– Нет, командный отсек погиб во время второго взрыва. Первый взрыв затронул только первый отсек. Командный отсек понятия не имел, что происходит в первом. Связь прервалась. Лодка совершенно спокойно, если можно употреблять это выражение в данной ситуации, продолжала идти своим курсом. В командном отсеке взрыв, конечно, слышали и первое, что они наверняка сделали, – попытались восстановить связь.
– Значит, после первого взрыва лодка носом не клюнула?
– Она и не могла клюнуть, поскольку после первого взрыва не было никакого повреждения торпедных аппаратов и не было поступления воды в лодку. Если бы лодка начала проваливаться, они сразу стали бы продувать балласт, а этого сделано не было. Лодка затонула с поднятыми выдвижными устройствами, перископом в том числе. Если бы лодка начала проваливаться и ее не смогли бы удержать аварийным продуванием, автоматика, независимо от желания центрального поста, опустила бы выдвижные устройства. А поскольку они остались поднятыми, значит, лодка была разрушена вторым взрывом на перископной глубине.
– В расследовании принимали участие множество специалистов. Вы полагаете, что они сделали ошибочные выводы?
– Я полагаю, что их выводы были скорректированы товарищами свыше. Потому что специалисты не могли не заметить всех этих нестыковок. Но там, наверху, понимали, что если начать по-настоящему разбираться, то придется признать, что личный состав не был готов к такой ситуации. А он по уставу обязан быть готовым, в противном случае его категорически нельзя выпускать в море, и отвечать должны лица, которые выпустили в плавание неподготовленный должным образом экипаж. Потому и понадобилась корректировка.
– А водород отчего взорвался?
– На лодке есть большая аккумуляторная батарея, на данном проекте как раз в первом отсеке. В процессе эксплуатации батарея вырабатывает водород, который удаляется из аккумуляторной батареи в автоматическом режиме. Но может и в ручном. Этот процесс называется вентиляцией батареи. Независимо от того, включена была автоматика или не включена (она может и выйти из строя), есть вахтенный 1-го отсека, который каждые 30 минут обязан проверять содержание водорода в аккумуляторной яме. И если содержание приближается к критической отметке, он должен вручную включить систему для дожигания водорода. Водород дает взрывоопасную смесь при его концентрации от 4 до 78 процентов. Если концентрация свыше 78 процентов, то взрыва не будет. И если менее четырех – тоже не будет. А для набора четырех процентов – чтобы получился так называемый гремучий газ – должно пройти часов 12–15 интенсивной эксплуатации батареи без вентиляции. То есть с момента выхода лодки в море, по всей вероятности, никто за вентиляцией не следил. Это в чистом виде вина личного состава.
– Вы это и назвали в самом начале интервью ролью человеческого фактора в аварии «Курска»?
– Именно так. Лодка надежнейшая, а личный состав к работе с ней оказался не готов. Выводы комиссии совершенно не соответствуют тому, что следует из фактов.
– Кому нужна была фальсификация?
– Если признать роль человеческого фактора в аварии, придется разбираться, почему он сработал. А причин немало. Самая основная – плохая подготовка экипажа. Вышли в поход с людьми, которые перед выходом в море увидели друг друга чуть ли не в первый раз: многие из прежнего экипажа ушли в запас, произошла замена специалистов.
В течение 2 минут 15 секунд, прошедших от первого взрыва до второго, центральный пост предпринимает попытки разобраться в ситуации. Но первое, что они обязаны были сделать, – немедленно всплыть. Это не боевая обстановка, всего лишь учения, лучше было сорвать их, но остаться в живых и сохранить боевую технику. Второе: раз произошел взрыв, значит, есть вероятность возникновения пожара, и они обязаны были незамедлительно включить систему пожаротушения и систему аварийного орошения боезапаса – эти две системы должны были быть приведены в действие немедленно. Этого не было сделано: автоматика, которая должна была включить эти системы, была отключена, как выяснила прокуратура после подъема лодки. Если бы эти системы сработали, второго взрыва не было бы. Лодка всплыла бы, отделавшись незначительными повреждениями первого отсека и, вероятно, гибелью 12 человек, которые находились в этом отсеке на момент взрыва.
Почему не смогли спасти 23 человека, которые находились в корме и были живы после взрыва, когда лодка легла на грунт? А все это можно было совершенно спокойно осуществить – в течение суток вытащить этих людей из отсека.
– Но ведь сто с небольшим метров (на этой глубине залегла лодка) – это ведь солидно для водолазов?
– Солидно, но не запредельно. Нормальные водолазные работы, используя для дыхания обычный воздух, можно проводить до 60 метров. Глубже шестидесяти необходима специальная дыхательная смесь. Норвежцы, которые потом спускались к «Курску», использовали именно гелиево-кислородную смесь. Но для нас это, видимо, слишком дорогое удовольствие: гелия на флоте нет, нет и водолазов, способных на такие работы, потому что их не на чем обучать. Но такие водолазы есть в одном из НИИ под Санкт-Петербургом. Их можно было доставить к месту аварии в течение нескольких часов, и в течение суток они могли бы приступить к непосредственному спасению людей. Найти лодку было не так уж и сложно. Чего стоило обнаружить металлический объект высотой с шестиэтажный дом и длиной более 150 метров на дне, ровном, как поверхность стола, на такой глубине? Пеленг на точку двух взрывов такой мощности не зафиксировать практически невозможно.
Но заниматься-то начали имитацией спасения! Долго доставляли спасательный водолазный колокол образца 40-х годов и немногим более современный аварийный рабочий спасательный снаряд АРС. С маниакальной тупостью проводились работы, заведомо обреченные на провал. Крен у лежащего на грунте «Курска» был такой, что посадить колокол было невозможно, специалисты это понимали с самого начала. Это невозможно сделать уже при 15 градусах крена, а у «Курска» он достигал 25! Однако пытались… Вот и все: пока пришел корабль с колоколом, пока его опустили – время ушло…
– Ну, хорошо: прибыли бы водолазы, опустились к лодке, убедились, что живые есть, но ведь они не могли оттуда вытащить моряков…
– Могли. Они могли простучать лодку, определить, где живые, сколько именно. Существует специальная технология, которая позволяет установить связь в подобной ситуации. В конце концов, можно было и примитивным перестукиванием выяснить, сколько на борту людей, сколько у них спасательных комплектов ИСП-60, аппаратов ИДА-75 или ИДА-59, что им еще нужно для выхода на поверхность. Через тамбур-шлюз девятого отсека недостающие аппараты можно было передать.
– С ними можно было установить непосредственный контакт, не только через перестукивание?
– Разумеется. Однако этого сделано не было. Почему? Для меня это остается загадкой. Еще одна загадка: почему личный состав, эти 23 человека, не попытались выйти из лодки самостоятельно? От верхней крышки люка девятого отсека до поверхности моря было всего 95 метров, это не такая большая глубина. Спасательные аппараты должны быть в отсеках на весь личный состав, плюс 10 процентов запас, то есть 25–26 штук. Почему оставшиеся в живых не предприняли попытки выйти самостоятельно? Я бы обязательно предпринял, терять-то нечего. Возможно, ИДА-75 на всех не хватало? Или они были неисправны? Или не заряжены? Или матросы не были обучены ими пользоваться? Может быть, ИДА-75 вообще не было на лодке, а были только устаревшие ИДА-59, с которыми с такой глубины без помощи аварийно-спасательных служб снаружи выйти нельзя?
– Сколько было времени у офицеров «Курска» для принятия решения о попытке самостоятельного выхода?
– Решение надо было принимать до того, как начало повышаться давление в отсеке, то есть очень быстро. Около трех часов у них было. Это немного. Но сколько времени необходимо даже не очень поворотливому штабу, чтобы понять, что возникла нештатная ситуация? Пусть час. Были ли немедленно оповещены главнокомандующий ВМФ, министр обороны, президент России? Нет. Я сам подводник, 2 минуты 15 секунд, промежуток между двумя взрывами, о котором я упомянул, – колоссальный отрезок времени для нашего брата. Как можно было за это время не сориентироваться и не принять правильного решения – не понимаю.
– К вам обращались за консультацией?
– Ко мне никто не обращался. Я пытался сам предложить свои услуги, от них вежливо отказались. Я звонил в аварийно-спасательную службу ВМФ. Там, конечно, была неразбериха, руководство отсутствовало. Я пытался выйти на главкома, меня с ним не соединили. Спустя полгода в беседе с Куроедовым я спросил его, почему меня не привлекли. «А мы тебя не смогли найти!» – ответил он. Без комментариев, как говорится.
– После гибели «Курска» звучали заявления, что будет организована единая спасательная подводная служба: что-нибудь сделано?
– Ничего реального.
Беседовал Анатолий Антонов