По жанру эта история могла бы стать судебным очерком. Но до суда ее герой не дожил.
Мать Лешки Штокалова до сих пор плачет: в милицию в родном селе забрали здорового 22-летнего парня, а через месяц из серпуховского СИЗО привезли гроб. Причиной смерти по горячим следам назвали отравление. Штокалов не был ни наркоманом, ни бандитом. Наоборот — имел благодарность от Путина за службу на флоте. Он и в милицию угодил по глупости — банальная пьяная драка. Эта смерть и страшна своей обыденностью. Был человек — нет человека. И виноватых вроде как тоже нет. Хотя государство изолировало его от общества, наверное, совсем не для того, чтобы убить.
А страшно потому, что подобное легко может повториться с каждым. Не только от сумы и от тюрьмы не зарекайся, но и от смерти в тюрьме тоже.
Вечером 30 декабря в кафе сидела компания — четыре парня, в том числе Алексей Штокалов, и две девчонки. Кто-то пил пиво, кто-то — водку, один не пил ничего, потому что был за рулем. Кафе находится прямо на автобусной остановке в Красной Пахре. Время от времени ребята выходили покурить. В один из перекуров на остановке завязалась драка: Лешка и его приятель Юра сцепились с двумя взрослыми мужиками. Этих мужиков — Лобачева и Солотина — потом признали потерпевшими.
“Штокалов сорвал висевший у меня на шее телефон “Сименс”, после чего меня и Лобачева сбили с ног и стали избивать ногами. Избивали нас минут десять”, — это показания Солотина.
Друзья Штокалова говорят, что после избиения Лобачев выглядел вполне нормально, а у Солотина был разбит нос. Они пошли домой к Солотину умываться. Оттуда вызвали милицию. А Штокалов с друзьями остались на остановке. У Лешки была порвана футболка. Он снял ее и тут же выбросил.
Минут через двадцать подъехал милицейский “бобик”, и участников драки увезли в отделение милиции села Красного.
Примерно так выглядела картина происшествия.
А когда читаешь материалы уголовного дела, не покидает ощущение изрядной художественности повествования.
* * *
Начать хотя бы с того, как Лобачев и Солотин оказались на остановке. Днем они ездили в Москву за запчастями. “В 20.00 мы поставили машину в гараж и выпили по одной бутылке пива, — рассказывает Лобачев. — Затем меня пошел провожать Солотин до автобусной остановки. Время примерно было 22.00”.
Уже один этот пассаж вызывает сомнения. Два 40-летних шофера после того, как один свозил другого за запчастями, субботним вечером уединяются в гараже, чтобы выпить по одной, как трогательно вписывает следователь в протокол, бутылке пива. И на это у них уходит два часа! Не иначе попутно они читали друг другу стихи…
Но никаких сомнений у следователя не возникает, а значит, и мы поверим, что потерпевшие были почти трезвы. А избивавшие?
“Я находился в состоянии сильного алкогольного опьянения”, — записывает следователь слова Штокалова. Это уже на втором допросе, днем 31 декабря в Подольске, в присутствии защитника — дежурного адвоката Мухаметова. Как ни странно, протокол этого допроса больше похож на самооговор Штокалова. Мы к нему еще вернемся, а пока посмотрим, как же расследована драка.
* * *
“Штокалов начал до меня домогаться, предъявлять ко мне какие-то претензии”, — сообщил следователю Лобачев. Какие именно претензии? Разве не это важно, чтобы понять, кто был инициатором? Но следователя эти детали не интересуют.
Что было дальше? Сначала потерпевший Солотин, как мы помним, утверждал, что их сбили с ног и избивали минут 10. Причем избивавших было 4—5 человек.
Вообще-то эта версия выглядит неправдоподобно. За 10 минут даже один человек в зимней обуви может забить лежачего до полусмерти. А врач травмопункта в Троицке, куда обратился Солотин, зафиксировал лишь гематомы и констатировал: “Данные повреждения лечения не требуют и поэтому вреда здоровью не причиняют. За дальнейшей помощью не обращался”.
Да и сами потерпевшие показания вскоре уточнили. Оказалось, что каждый из них дрался один на один. Эти “уточнения” могли бы поставить под сомнение и все остальные доводы потерпевших. Ну как, скажите, мужик после бутылки пива может не разобрать, бьют его несколько человек или один?
А может, правы друзья Штокалова, которые говорят, что оба потерпевших в тот вечер были изрядно навеселе? Но показаний друзей в деле нет, никто их в отделение не позвал и не опросил. В деле есть только свидетели с противоположной стороны.
Впрочем, ни причины драки, ни ее ход следователя, похоже, сильно и не интересуют. Потому что в заурядной пьяной разборке, тянущей от силы на “хулиганку”, он сумел разглядеть грабеж. А это уже особо тяжкое преступление.
* * *
В постановлении о привлечении в качестве обвиняемого подольский следователь Черкасов написал: “Штокалов открыто похитил у Солотина мобильный телефон “Сименс”, а также телефон “Сони-Эрикссон”.
Про “Сименс” мы уже слышали: Штокалов сорвал его с шеи Солотина. Этот телефон после драки нашли. Это тоже удивительный эпизод расследования. Вот показания свидетеля — дежурного Красносельского ПОМа Самсонова, приехавшего по вызову:
“На остановке стояло 15 человек. Подъезжая, я увидел, как один из молодых людей бросил себе под ноги какой-то предмет. Я вышел из автомобиля и увидел, что это телефон “Сименс”.
Можно только позавидовать остроте зрения опера — среди ночи он разглядел в толпе и самого Штокалова, и маленький телефон. Но что все то же самое (слово в слово!) увидел и второй свидетель — водитель милицейской машины Капитанов — это уже похоже на чудо. Ему-то еще и на дорогу надо было смотреть, и баранку крутить…
* * *
Вот со всем этим — мутной картиной драки и подозрительно зоркими сотрудниками милиции в качестве свидетелей — обвинение и собиралось идти в суд. Правда, у него был и козырь. На том же допросе 31 декабря Штокалов по сути сознался:
“Я достал из телефона сим-карту и выбросил ее вблизи бара. О том, чтобы похитить телефон, ни с кем не договаривался. После этого я продолжил наносить удары”.
Вообще-то по Конституции каждый гражданин РФ имеет право не свидетельствовать против себя. И адвокат должен был объяснить это подзащитному. Но, как известно, у сотрудников милиции есть много своих методов получения признаний — от грубого физического воздействия до обещаний смягчить наказание. Мы достоверно не знаем, что происходило в ночь с 30-го на 31-е в камере Красносельского ПОМа. Знаем другое — как часто разваливаются в суде обвинения, которые держатся на таких признаниях.
* * *
Про второй мобильник сам потерпевший Солотин сообщил: “Также у меня пропал телефон “Сони-Эрикссон”. Не исключаю, что он мог выпасть во время драки”.
С какой стати этот-то телефон повесили на Штокалова? Ведь его ни до драки, ни после никто не видел. Даже потерпевший Лобачев, с которым Солотин провел весь день. В качестве доказательства, что телефон был, Солотин принес из дома документацию на него.
Ну не абсурд ли? Скажем, у меня дома лежат бумаги на пять телефонов. Часть из них давно потеряна, другими пользуются родственники. Если завтра я подерусь со следователем Черкасовым и обвиню в хищении мобильников, его посадят?..
Штокалова посадили.И в принципе по такой схеме могут посадить каждого.
* * *
Потерпевший Солотин — отчим девушки Оли, с которой Лешка одно время гулял, когда пришел из армии. Их “мужской разговор” так бы, наверное, и остался без последствий, если бы не вмешался нынешний Олин парень по прозвищу Панок. Когда-то они со Штокаловым вместе учились в краснопахорской школе. Сейчас Панок — сотрудник милиции. Примерно за месяц до того у них была стычка, и Панок пообещал тогда Лешку посадить. Случай представился быстро. Он приехал на место драки вместе с дежурной группой, потом был и в отделении милиции. Не иначе помогал “шить” дело?.. Белые нитки так потом никто и не разглядел. Да и не хотел разглядеть.
* * *
Лешка рос в трудной семье: родители разошлись, мать болела. Сначала он учился в школе в Красной Пахре, потом его определили в школу-интернат в селе Красном, в двух шагах от дома. Он попал в класс к воспитателю Роману Воробьеву. Для молодого педагога это был первый класс, который он вел от начала до выпуска. Роман пропадал на работе день и ночь, и дети в нем, что называется, души не чаяли. В итоге класс получился особенный — и по отношениям внутри коллектива, и по знаниям: впервые за 40-летнюю историю интерната воспитанникам Воробьева разрешили доучиться до 11-го класса. Штокалов, правда, учился неважно и после 9-го ушел в училище.
— Лешка не ангел, но он не был злым, — для Романа Евгеньевича до сих пор каждый “тот” ребенок как родной. — Наоборот, такой жизнерадостный крепыш. Всегда в компании, всегда много друзей.
В армию его провожали человек семьдесят. Первые полгода Леха провел в “учебке” в Анапе. Оттуда — в Мурманск. Поезд шел через Москву, и друзья решили поехать повидаться.
— Маршрутку наняли прямо до вокзала, — вспоминает мама Елена Новикова. — Поезд стоял всего несколько минут, ребята бежали по перрону и орали: “Штык, ты где?!”
Домой он вернулся летом 2005 года. Работал на фабрике мороженого, но там платили копейки. Потом друг позвал к себе напарником. Бизнес заключался в перепродаже машин: купить дешевле, подмарафетить, продать дороже. Появились деньги. С последней получки купил себе красивый синий костюм. Собирался первый раз надеть его на Новый год.
* * *
Новый год он встретил в ИВС Подольского УВД. 1 января суд решал вопрос о мере пресечения. Следователь настаивал на аресте. Очередной дежурный адвокат просил подписку о невыезде.
Под стражу обычно берут бомжей, приезжих, рецидивистов или тех, кто совершил особо тяжкое преступление. Штокалов всю жизнь прожил на одном месте, не привлекался, не судим. По большому счету, в тот день его могли бы отпустить до суда домой. Но судья Винокурова сочла, что Штокалов будет и дальше грабить, добывая таким образом средства к существованию… Официально он числился неработающим.
СПРАВКА
На днях директор Федеральной службы исполнения наказаний Юрий Калинин заявил, что в России стремительно растет число заключенных. В прошлом году их количество увеличилось почти на 50 тыс. человек, на 1 марта 2007 года в заключении находились 883,5 тыс. человек. Ежемесячный прирост — около 6 тысяч заключенных.
10 января Штокалова перевели в серпуховскую тюрьму. За следующие три недели его ни разу (!) так и не вызвали на допрос. Свидание с матерью назначили только на 3 февраля.
А числа тридцатого Лешка позвонил из камеры, сказал, что заболел, и попросил привезти лекарство от простуды.
— Еще просил, чтобы привезла говяжьей колбасы, — всхлипывает Елена. — В камере, говорит, есть мусульмане, когда им передают посылки, мы их пищу едим, а они нашу жирную колбасу есть не могут.
3 февраля мать собрала праздничную передачу — это был ее день рождения. А свидание с единственным сыном — чем не подарок?
…Утром в дверь позвонили. Почтальон принес телеграмму: “Умер ваш сын Штокалов Алексей Викторович. Нач. учр. Зайцев”.
* * *
1 февраля он не смог встать с койки. Сокамерники вызвали фельдшера, который определил кому неизвестной этиологии. Под охраной его перевезли в реанимацию горбольницы, но откачать врачи так и не смогли. Лешка умер в 4 утра 3 февраля. Через месяц из Москвы пришли результаты гистологического исследования, подтвердившие выводы судмедэкспертизы, — отравление морфином.
В ноябре в том же СИЗО-3 в камере умер от передозировки 27-летний серпуховчанин. Он был наркоманом с многолетним стажем, лечился, стоял на учете. Штокалов на воле не кололся. Что случилось в камере? Решил попробовать? Какая-то добрая душа предложила полечиться?
Провели проверку. Показания всех 12 сокамерников по сходству между собой напоминают диктант и сводятся к одному: никто ничего не видел. Местный Госнаркоконтроль возбудил уголовное дело. Результатов тоже не будет.
* * *
В Подмосковье за 2006 год сотрудниками СИЗО было пресечено 62 случая доставки в тюрьмы передач с наркотиками. Много это или мало на 9 областных изоляторов? Это не много и не мало. Это глупо. Потому что и по ту, и по эту сторону решетки все знают, что основной поток запрещенных вещей идет через самих работников СИЗО. В “хатах” нет недостатка ни в водке, ни в героине.
В разговорах “не для протокола” наркополицейские говорят, что администрации тюрем не могут не знать, кто, что и за сколько передает. Недаром ведь в каждой камере держат негласных информаторов. Но сдавать своих из-за того, что “зажмурился” какой-то зэк?!.. К тому же на место разжалованного придет такой же. Потому что контролеры СИЗО, получающие зарплату 6—7 т.р., по словам одного знакомого прокурора, “выстраиваются в очередь, лишь бы что-нибудь пронести за 100 баксов”.
Чем больше наркоманов в камерах, тем выгодней?.. Тут уж рукой подать и до желания подсадить на иглу.
СПРАВКА
В 2006 году в колониях и изоляторах Московской области умерли 37 человек, в т.ч. трое от отравления наркотиками в СИЗО — в Волоколамске, Можайске, Серпухове. В 1-м квартале этого года уже две смерти от передозировки — в Можайске и Серпухове. За 2006 год осужден на 5 лет лишения свободы единственный сотрудник СИЗО, пытавшийся пронести героин (Волоколамск).
* * *
Государство изъяло Штокалова из общества, чтобы установить его вину, а потом, если понадобится, исправить и перевоспитать. В лучшем случае он вышел бы из тюрьмы наркоманом.
Уголовное дело по грабежу закрыли в связи со смертью обвиняемого. Но в Красном все знают, что он никакой не грабитель.
…В гробу Лешка лежал в своем новом костюме. Вокруг толпились и шушукались друзья. На свой лад осмысливали полученный урок жизни: захотят посадить — посадят любого. А там — как повезет. В существовании милицейского беспредела теперь их никто не разубедит.
Сергей ФЕКЛЮНИН, «МК»