История блатных песен отражает историю русского народа – яркую, непростую, зачастую трагическую. Многие шедевры уголовной «классики» берут начало в народной песне, а затем впитывают в себя события и реалии иной жизни. Сама по себе эта тема авантюрна и увлекательна. Но порою к ней добавляются детективные штрихи и нюансы, придающие, казалось бы, сугубо историческому или филологическому исследованию скандальный оттенок. Так вышло и с известной блатной песней, которую одни называют “Постой, паровоз, не стучите, колеса”, другие – “Летит паровоз по долинам и взгорьям”. Она до сих пор является своеобразным “яблоком раздора” среди любителей уголовно-арестантского фольклора.
Огромную популярность песня о паровозе приобрела после того, как была исполнена в кинокомедии Леонида Гайдая “Операция Ы” Юрием Никулиным и Георгием Вицыным. А в 1999 году ростовское издательство “Феникс” выпустило мою книгу “Блатные песни с комментариями Фимы Жиганца”, где обращалось внимание на то, что песня “Постой, паровоз, не стучите, колеса” является переделкой дореволюционной “Вот тронулся поезд в далекую сторонку”. Речь в ней ведется от лица солдата, которому дали отпуск на три дня для прощания с матерью:
Вот тронулся поезд в далекую сторонку –
Кондуктор, нажми на тормоза:
Я к маменьке р?дной с прощальным поклоном
Спешу показаться на глаза.
Летит паровоз по долинам и взгорьям,
Летит он неведомо куда;
Я к маменьке родной заеду ненадолго,
А срок мне представлен на три дня.
Прости меня, мама,
Прости, дорогая! –
Вот все, что я маме скажу.
Теперь я не знаю, в которую минуту
Я буйную голову сложу…
Вариант этой песни известен, в частности, в исполнении Жанны Бичевской.
Рядом я поместил расширенный уголовный вариант “Паровоза”:
Летит паровоз по долинам и взгорьям,
Летит он неведомо куда.
Мальчишка назвал себя жуликом и в?ром,
И жизнь его – вечная игра.
Постой, паровоз, не стучите, колеса,
Кондуктор, нажми на тормоза!
Я к маменьке р?дной с последним приветом
Спешу показаться на глаза.
Не жди меня, мама, хорошего сына –
Твой сын не такой, как был вчера:
Меня засосала опасная трясина,
И жизнь моя – вечная игра.
А если посадят меня за решетку,
В тюрьме решетку я прорву.
И пусть луна светит своим продажным светом –
А я все равно я убегу!
А если заметит тюремная стража –
Тогда я, мальчишечка, пропал:
Тревога и выстрел – и вниз головою
Сорвался с баркаса* и упал.
Я буду лежать на тюремной кровати,
Я буду лежать и умирать…
А ты не придешь ко мне, р?дная мама,
Меня приласкать, поцеловать.
* Баркас, барказ – тюремная стена (устар.). Вариант – “с карниза”. Любопытно, что на “старой фене” было два разных обозначения стены в зависимости от ее “функций”: “баркас” – стена тюремная, и “батис” – стена в магазине, банке или других объектах для краж с проломом. Сейчас оба слова забыты.
Однако, как выяснилось в 1996 году, авторство “Паровоза” приписали бывшему работнику “Ленфильма” Николаю Ивановскому. И даже привели “канонический вариант” слов песни:
Постой, паровоз, не стучите, колеса,
Кондуктор, нажми на тормоза.
Я к матушке р?дной с последним поклоном
Хочу показаться на глаза.
Не жди ты, мать, сыночка, беспутного сына,
Не жди ты, мать, сыночка, никогда.
Его засосала тюремная трясина,
Он с волею простился навсегда.
Пройдут мои годы, как талые воды,
Пройдут мои годы, может, зря.
Не ждет меня радость, клянусь тебе свободой,
А ждут меня по новой лагеря.
(1946 г., Карелия, Петрозаводск)
В принципе, на роль автора этой песни Ивановский вполне подходит. Он родился в 1928 году, четырнадцати лет попал в детскую колонию за воровство. Песню, по его словам, написал на зоне, когда ему было 18 лет. Освободился в 25-летнем возрасте (в год смерти Сталина; возможно, по знаменитой “бериевской” амнистии). Отошел от преступной жизни, через год после зоны попал на “Ленфильм”, где проработал 35 лет начальником осветительного цеха. Знал и Никулина, и Вицина, и Даля, и многих других актеров. Писал стихи и прозу, публиковался в периодической печати. Стал членом Союза писателей и Союза кинематографистов…
Эту версию об авторстве сегодня отстаивает Александр Дюрис, племянник Ивановского. Подобное утверждение не выдерживает никакой критики, опирающейся на знание подлинного – фольклорного – источника… Приведу здесь, в качестве еще одного доказательства широкого бытования этой песни, фрагмент из воспоминаний Юрия Никулина:
“Я, кроме анекдотов, коллекционировал песни. Даже в армию взял альбомчик, который прошел со мной через войну. Песня “Постой, паровоз” тоже была в том альбомчике. Автора я, конечно, не знаю. Ее я записал уже после войны, когда демобилизовался. А в фильме песня появилась так. Во время съемок “Операции Ы” Гайдай сказал: “Нужна песня, какая-нибудь блатная”. Я спел парочку, но они показались ему грубыми, а нужна была жалостливо-лирическая. И я вспомнил “Постой, паровоз…”, и она подошла…”.
Конечно, Ивановский (если вообще речь может идти о его причастности к авторству песни), вполне мог создать свою “блатную версию” народной песни…
Крестьяне нам не указ!
Так есть ли у блатной песни о паровозе и кондукторе фольклорные корни? Несомненно. Тому имеется множество доказательств. Так, например, Виктор Астафьев в 1958 году издает роман “Тают снега”, где пишет:
“Следом за трактором шагали женщины с ведрами, корзинами и лопатами. Они то и дело сворачивали на межу, опрокидывали ведра. Куча картофеля заметно росла. До Птахина донеслась песня. Он удивился. Давно люди не работали с песнями, тем более осенью. Весной – другое дело. Песня была старая, здешняя, про девушку, которая уезжает в далекие края, не вынеся душевных мук.
Вот тронулся поезд
В далекую сторонку,
Кондуктор, нажми на тормоза!
Я маменьке родной
С последним поклоном
Хочу показаться на глаза…
Вместе со всеми пела и Тася. Слов она не знала, но к мелодии быстро привыкла и подтягивала…”.
Добавим к этому свидетельству и другие факты.
В книге Майкла и Лидии Джекобсон “Песенный фольклор ГУЛАГА как исторический источник (1917-1939)”, опубликован еще один любопытный вариант песни про паровоз:
Стойте, паровозы, колеса, не стучите,
Кондуктор, поднажми на тормоза.
К маменьке родимой в последнюю минуту
Хочу показаться на глаза.
Не жди ты, моя мама, красивого сыночка.
Не жди, он не вернется никогда,
Его засосала тюремная решетка,
Он с волей распростился навсегда.
Хевра удалая, смелая, блатная,
Та, которой жизнь трын-трава,
Все мои кирюхи, вся семья большая,
Едет на гастроли в лагеря.
Что ж нам еще делать, мальчикам горячим?
Семьи наши высланы в Сибирь.
Мы же ухильнули, работнули дачу,
И за это гонят в Анадырь.
Вечно не забуду маму дорогую,
Знаю, будет чахнуть, горевать по мне.
Ведь ее сыночков, всю семью большую,
Раскулачка гонит по земле.
В примечаниях указано, что текст взят из коллекции Александра Варди, эмигранта, многие годы собиравшего фольклор сталинских лагерей (сам он отбывал срок в Магадане с 1939 по 1941 год). Ныне она хранится в Университете Стэнфорд. На полях рукописи стоит пометка “Магадан, 1939 г.”.
Правда, ни первое свидетельство (Астафьева), ни это второе Александра Дюриса не убедили… Я не буду приводить все его аргументы – они представляются мне с филологической и исторической точек зрения малокомпетентными. Чего только стоит мнение солидарного с Дюрисом в его борьбе за авторство песни Михаила Дюкова о том, что строки про “раскулачку” – полная несуразица: какие могут быть воры с крестьянским происхождением? Если бы Михаил Дюков почитал хотя бы Варлама Шаламова, он бы узнал, что именно в 30-е годы в ряды профессиональных преступников влились тысячи молодых здоровых крестьянских парней, и они среди арестантов играли значительную роль (хотя “законными ворами” и не были)…
Песнь о летающем паровозе
Однако и это еще не все свидетельства. В Гуверовском институте хранится работа Владимира Юрасова “Песня в советских тюрьмах и лагерях”. Она написана в 1950 году, когда “автор” “Паровоза” Николай Ивановский еще мотал срок. В работе приводится вариант песни с первой строкой “Летит паровоз по долинам и селам” – той самой, которая отсутствует в “каноническом” тексте Ивановского, зато присутствует во многих других, прежде всего – в “рекрутской” народной песне, которую исполняет Жанна Бичевская. Сам Юрасов родился в 1914 году. В 1938-м был арестован, в 1941-м бежал из лагеря, жил по подложным документам, воевал, получил звание подполковника (1945), после войны был уполномоченным Министерства промышленности строительных материалов в Восточной Германии, бежал в Западную Германию, а с 1951-го обосновался в США, редактировал журнал “Америка”, был комментатором радиостанции “Свобода”. То есть после 1941 года Юрасов ни разу не был в Советском Союзе и слышать песню, якобы созданную в 1946 году и ходившую по лагерям, просто не мог. Он приводил текст, который услышал в ГУЛАГе.
Свой ответ на вопрос, как в 1950-м году в Западной Германии мог появиться куплет с “летающим” паровозом, который присутствует во многим исполнениях песни (в том числе в исполнении Владимира Высоцкого в первой половине 60-х годов), пытается дать Михаил Дюков:
“В романе Михаила Демина “Блатной” упоминается такой факт, что сам Демин услышал песню “Постой, паровоз” и дополнил ее своим куплетом со словами:
“Лети, паровоз, по долинам и взгорьям,
Летит он неведомо куда…”.
…теперь мы знаем, откуда и где был “пришит” чужеродный куплет. Если учитывать тот факт, что сам Демин попал в тюрьму только в середине войны (год 1942-1943), а переделка свершилась спустя некоторое время (конкретно он не упоминает), то можно предположить, что это песня была услышана в лагере и там же переделана, а это был год 1946-1947″.
Но здесь – все неправда. Про “Паровоз” Демин писал в автобиографическом романе “Блатной”, вышедшем во Франции в 1972 году, следующее:
“Не менее разнообразен и репертуар майданников; тут воспеваются поезда, вокзалы, просторы родины… “Летит паровоз по зеленым просторам. Летит он неведомо куда… Назвался, мальчонка, я жуликом и вором и с волей распростился навсегда””.
Дюков не читал этого отрывка и потому процитировал песню неточно. Кроме того, ведь Демин не утверждает, что “дописывал” какой-либо куплет. Он просто приводит отрывок арестантской песни, широко известной в блатных кругах. Кстати, наряду с “Паровозом” Демин цитирует множество других уголовных песен, в том числе песни Соловецких лагерей, на тот момент широкой публике совершенно неизвестные: их полные тексты вышли значительно позднее.
Но и на этом история “летающих паровозов” не завершается. В первой половине 90-х годов в передаче Эдуарда Успенского и Элеоноры Филиной “В нашу гавань заходили корабли…” прозвучал еще один вариант “Паровоза”. Текст его был опубликован в 1995 году в сборнике песен “В нашу гавань заходили корабли”:
Летит паровоз по долинам и горам,
Летит он неведомо куда.
Назвалась, девчонка, я ишаком завода,
И с волей простилась навсегда.
Работаю в заводе, делаю детали,
Привыкла я к токарному станку.
Теперь я не знаю, в какую минуту
Я с этого завода убегу.
Начальник, начальник, не топай ногами,
А мастер, не прыгай, как коза!
Вы дайте мне отпуск на три денечка,
Я дома наемся досыта.
Ехала я долго, грязна и голодна,
Приехала – наелась досыта.
Ой, маменька родна, замучили в заводе,
Я больше не поеду до суда!
Летит паровоз по долинам и горам,
Кондуктор не жмет на тормоза…
Теперь я, девчонка, еду уж на Север,
На Север далекий навсегда!
Судя по реалиям этой песни, она была создана в годы от 1940-го по 1956-й. В 1940-м Президиум Верховного Совета СССР издал ряд указов: о переходе на 8-часовой рабочий день, о переходе на 7-дневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятия. За нарушение этих указов устанавливалась уголовная ответственность от 2 до 4 лет заключения. Закрепление было полным и касалось всех – от учащихся фабрично-заводских школ до директоров предприятий. Некоторые историки считают, что по этим указам были осуждены миллионы человек. Лишь в 1956 году уголовная ответственность за самовольный уход с работы (кстати, и за опоздание на рабочее место) была отменена.
Совершенно безосновательно предполагать, что и этот вариант “стилизован” уже после того, как “Постой, паровоз” стал популярен благодаря кинофильму “Операция Ы”. Зачем кому-то понадобилось вдруг “стилизовать” в 90-е годы “Паровоз” под 40-е?!
А если еще допустить, что народной рекрутской песни “Вот тронулся поезд в далекую сторонку” не существовало, значит, исполнители песни о заводе переделали на свой лад “стилизацию” Жанны Бичевской! Иначе явных совпадений никак не объяснить. Вот первая зацепка:
Теперь я не знаю, в какую минуту
Я с этого завода убегу.
Сравните с “рекрутским” вариантом:
Теперь я не знаю, в которую минуту
Я буйную голову сложу.
Далее:
Вы дайте мне отпуск на три денечка.
Где же упоминание об отпуске и именно в три дня – в блатной песне? Его и не может быть. Это не “клеится” к уголовному миру. Какой отпуск у уркагана? Зато к работягам подходит – в самую масть! Поэтому и перекочевало это упоминание из народного варианта “а срок мне представлен на три дня”.
Так же несомненно, что ко времени создания “пролетарской” обработки существовала уже и блатная переработка “Паровоза”, на что указывают строки:
Назвалась я, девчонка, ишаком завода
И с волей простилась навсегда.
В блатном варианте:
Назвался я, мальчонка, жуликом и вором,
И с волей простился навсегда.
Джордж Вестингауз предоставляет улики
Не слишком удачно обстоят у Дюриса и дела с анализом текста фольклорного первоисточника знаменитой блатной песни. Он сразу попадает впросак, утверждая следующее:
“Со слов дядьки знаю, что в его песню вкралось одно искажение. Вместо “Я к маменьке родной с последним приветом” должно быть “с последним поклоном”. “Поклон” более соответствовал блатной сентиментальности тех лет, когда уголовник мог запросто кого-то зарезать, а через час в бараке под песни “проливать слезы”…”.
Сентиментальность блатных здесь не при чем. В оригинальной блатной песне слова про “последний поклон” маменьке звучат нелепо. Ни в одной исконно блатной песне такого сугубо народного обращения нет и быть не может. Только – мать, мама, в крайнем случае – мамочка. Но не “маменька”, и не “матушка”. Можно свериться с известными песнями “Мамочка, мама, прости, дорогая”, “На заливе тает лед весною” и т. д. “Маменька” – лексика дореволюционная, но никак не “подсоветская”.
Теперь о поклонах. Это что за ритуал? Народный – да, но не ублатных! Поклон батюшке-матушке характерен для русского дореволюционного быта. После коллективизации и индустриализации, ломки через колено старых патриархальных порядков новой властью – откуда взяться поклонам?
Вспомним: “маменька” была в “Грозе” Островского, там же и сцены прощания с земными поклонами и троекратными, со всеми по старшинству, поцелуями. Или в “Братьях Карамазовых” Достоевского:
– Совершенно возможно! – тотчас же согласился Красоткин и, взяв пушечку из рук Илюши, сам и передал ее с самым вежливым поклоном маменьке.
Та же традиция поклона матери – и в русской песне “Степь да степь кругом”:
Ты лошадушек
Сведи к батюшке,
Передай поклон
Родной матушке.
А вот из “Похождений одного матроса” Станюковича:
И папеньке с маменькой передайте нижайший мой поклон и как я благодарен за ласку.
В русской литературе и фольклоре таких примеров можно привести тысячи. В блатном фольклоре – ни одного!
Нелепо звучат и другие претензии Александра Дюриса, например, к народной песне про рекрута. Обвиняя Бичевскую в “переделке” дядиного “Паровоза”, он пишет:
“Социальные (технические) признаки задавались самим оригиналом песни “Постой, паровоз”: “паровоз”, “не стучите, колеса”, “кондуктор, нажми на тормоза”. А также производным вариантом: “летит паровоз”. В переписанный, адаптированный вариант добавлены технико-канцелярские термины: “срок мне представлен на три дня”, “в которую минуту”.
Так как мы имеем дело с русским народным фольклором, который существовал в своих языковых (и временных, и социальных) закономерностях, спросим, откуда вдруг народная языковая стихия являет в своем творчестве канцеляризм – “срок представлен”? (Еще К.И. Чуковский в своей книге “Живой как жизнь” говорил о проникновении в советскую эпоху канцеляризмов в русский язык.) Ну, “представлен к Георгиевскому кресту” – это понятно: награда, георгиевский кавалер и т. д. Отпуск: дан, в крайнем случае – предоставлен…
…Если бы Ж. Бичевская пригласила грамотного специалиста, он бы вместо “в которую минуту” сумел бы встроить “в чужую”, “в дальнюю”, “во вражьей сторонке” “я буйную голову сложу”. Что более подмаскировало бы песню под русскую народную. Причем встроил бы – ритмически, не калеча слова и их сочетания (“а срок мне представлен на три дня”)”.
И вновь здесь Дюрис выглядит совершенно беспомощно… “А срок мне представлен на три дня”, “в которую минуту”, “буйную голову сложу” – все это как раз живой народный язык! Для того чтобы понять и почувствовать его, можно для начала прочесть замечательные работы русских фольклористов. К примеру, “Меткое московское слово” Евгения Иванова. Сказки и предания Бориса Шергина. Или хотя бы русские сказки Афанасьева. Или открыть Владимира Ивановича Даля. Там даны яркие примеры: “которого щенка берешь?”, “ни которого яблока не беру, плохи”, “который Бог вымочит, тот и высушит”, “который нибудь”, “который ни есть”…
Все глупости Дюриса перечислять утомительно. Но совершенно случайно он подсказал мне еще один аргумент в пользу существования фольклорного первоисточника блатной песни о паровозе и кондукторе. Дюрис пишет:
“Маловероятно, что в теплушках, увозящих солдат на фронт 1-й мировой войны, были кондукторы и тормоза. Скорее всего, управлял движением поезда (и торможением) машинист – из паровоза”.
Замечательная реплика! Во-первых, непонятно, почему солдат должен ехать на побывку к матери в теплушке, а не в обычном вагоне? Но главное не это. Невольно Дюрис дал “маячок”, привязывающий действие именно к дореволюционным временам. Совершенно очевидно, что герой песни не имеет ни малейшего представления о принципе работы поезда! Хотя бы о принципе действия тормозов. Действительно, кондуктор ни при каких условиях не мог НАЖАТЬ на тормоза! С самого начала (1868) “нажать” на изобретенный Джорджем Вестингаузом пневматический железнодорожный тормоз, действующий при помощи сжатого воздуха, не представлялось возможным. Экстренное торможение осуществлялось первоначально при помощи специальной ручки, которую дергали вниз, а позднее стали дергать на себя рычаг, называемый “стоп-краном”.
Малограмотный солдат из простонародья начала ХХ века этого вполне мог не знать. Для простого паренька из “глубинки” такие премудрости были в диковинку. Для него и поезд был чем-то вроде космического корабля для нынешнего обывателя. А вот для опытного “жульмана” конца 40-х годов подобное неведение было непредставимо! Уркаганы постоянно “гастролировали” по городам, “работали” в поездах, железнодорожный транспорт к середине ХХ века в России жулику был отлично знаком. Он-то “бомбил” в “центрах цивилизации”, а не в деревне землицу пахал…
Так что душераздирающий возглас гулаговского жульмана – “Кондуктор, нажми на тормоза!” воспринимается как дикий анахронизм.
Песни нет, а ее поют! Но есть у борцов за авторство Ивановского еще один аргумент, который кажется им неопровержимым. Михаил Дюков, которого я искренне уважаю за его подвижническую работу по изучению русского шансона, вопрошает:
“Если эта песня старинная, то почему ее нет в репертуаре певцов начала 20-го века ни у советских, ни у эмигрантов?! В период 1-й мировой войны были популярны патриотические песни, но и среди них “Вот поезд тронулся” или нечто схожего по смыслу и тексту найти не удалось. Почему?
Может, ее просто тогда еще не написали?!
Я не поленился и пролистал “Русские народные песни” (достаточно обширный труд, около 300 текстов), там есть раздел “Солдатские и рекрутские песни”, но ничего похожего на вариант Ж. Бичевской найти не удалось”.
Для справки вынужден сообщить, что народных русских песен насчитываются сотни тысяч, если не миллионы. И тексты далеко не всех из них напечатаны даже в специальных сборниках. Сборник из 300 песен может считаться в этом море комиксом для не слишком развитых подростков. Еще пять-шесть лет назад я не мог найти “казачьего” текста песни “Течет реченька”. Сейчас в Интернете этих текстов с добрый десяток.
То, что песня не вошла в небольшой сборник, вовсе не значит, что ее не существует. Даже если вы не найдете ее в ста сборниках, она может звучать в то же самое время в народе. Потому что фольклор – это все-таки устное народное творчество.
Впрочем, что касается “рекрутской” дореволюционной песни о кондукторе и тормозах, она существует до сих пор. Причем не только в репертуаре Жанны Бичевской, но и, например, в репертуаре ансамбля “Казачий строй” из Мариинска Кемеровской области. Позднее ее записал на компакт-диск “Казачьи песни” (Polyphony Studio, Новосибирск, 2006) фольклорный ансамбль “КрАсота”:
Вот тронулся поезд в далекую сторонку.
“Кондуктор, нажми на тормоза!”
Я к маменьке родной с последним поклоном
Хочу показаться на глаза.
Летит паровоз по долинам и горам,
Летит он неведомо куда.
Я к маменьке родной заеду ненадолго,
А сроку мне представлено три дня.
“Не жить тебе, мама, ни с сыном, ни с внучкой,
Не жить со снохою молодой!
Осталась мне доля – семьей моей стали
Лишь шашка да конь вороной”.
“Прости меня, мама, прости, дорогая!” –
Вот все, что я маме скажу.
Теперь я не знаю, в каком диком крае
Я буйную голову сложу.
“Укрой меня, мама, молитвой с любовью,
А я за тебя помолюсь”.
Прости меня, мама, спаси меня, Боже,
А может, я к маме вернусь.
Кстати, о рекрутской казачьей песне, послужившей основой для блатного “Паровоза”, упоминается и в заметке о фольклорном казачьем фестивале “Атаманом будешь?”, опубликованной в газете “Вечерняя Тюмень” (N39, октябрь нынешнего года).
Эпилог
И все же авторов “паровозного скандала” следует от всей души поблагодарить. Ведь не будь их, возможно, не удалось бы поднять такие пласты фольклорного материала, узнать о бурной биографии “комических куплетов”, исполненных Балбесом и Трусом в забавной кинокартине. А ведь биография эта дорогого стоит. В ней переплелись песенный фольклор и русский быт, судьбы солдат царской России, коллективизация и каторжный труд советских людей, лагерные будни заключенных и даже история тормоза Вестингауза… Ради этого стоило и дискутировать!
Александр Сидоров, Альманах “Неволя”