Как ни высмеивала перестроечная пресса слова Вышинского: «Признание – царица доказательств!», но и сегодня так оно и есть. Часто ситуация такова: сознается «клиент» в своей вине, начнёт сотрудничать со следствием, покажет на воспроизведении весь процесс совершения преступления, укажет места, куда спрятал орудия преступления и добычу, и – сядет в тюрьму. А не признается – ввиду отсутствия серьёзных улик и доказательств его придётся отпустить на свободу. СОЗНАЕТСЯ – СЯДЕТ…
То есть нам, операм и следователю (если уже есть возбуждённое дело), предстоит убедить человека д о б р о в о л ь н о сесть за решётку. Как вы понимаете, сделать это нелегко, потому что, как ни странно, лишаться воли никто не хочет.
Вы скажете: «Ну так ищите улики и доказательства!» Так в том-то и дело, что в ряде случаев их нет и быть не может. Не понимаете? Конкретный пример для наглядности.
Вечером напротив арки 34-го дома по улице братьев Гримм некто в куртке и кроссовках остановил спешащую домой 17-летнюю гражданочку Смитлицкую. И, прижав к её нежному горлышку грубую сталь клинка, потребовал отдать ему самое дорогое… Нет, не её незапятнанную совесть имел он в виду, не девичью честь, не паспорт полноправного гражданина своего Отечества. Совсем другое – он грубо сорвал с её пальчика золотое колечко, и вынул из ушей маленькие золотые серёжки. Почему при этом ещё и не изнасиловал он юную красотку – гадать не берусь, но думаю, что обидел он её этим крепко. И когда грудасто-задастая деваха примчалась в райотдел с заявою на грабителя, то мотив жалобы на уклонившегося от ударного траха негодяя отчётливо чудился если не в самих словах, то в интонации (предполагаю, что злодей решил таким образом её лишний раз унизить: дескать, мне настолько плевать на тебя, что даже не буду я тебя…).
Молоденьких, симпатичных и обиженных криминалами девушек в угрозыске любят. Не стали мы мурыжить заяву Смитлицкой. Наоборот, подсуетились, притащили и положили перед нею на стол несколько альбомов с фотографиями проживающих в нашем районе ранее судимых лиц. И – о, радость! – среди прочих харь, морд и рыл одно она смогла опознать как принадлежащее своему обидчику. Им оказался Петренко Эрнест Николаевич, 28 лет, успевший уже в свои нестарые годы совершить две ходки в «зону» за « тяжкие телесные» и «разбой». Схватили орлы-опера Эрнеста Николаевича (в просторечии он отзывался на кличку «Гиря») за жабры на адресе у его сожительницы Верки Тарасовой (кличка «Колумбина»), и поволокли на о ч н я к с пострадавшей. «Он это, точно! Узнала я его!» – радостно ткнула пальцем жертва гопа, по наивности своей убеждённая, что одних её слов вполне хватит, чтобы бандита немедля осудили на вечную каторгу, с предварительным отпиливанием его гениталий тупой ножовкой. Но, увы, и к её, и к нашему огорчению слова Смитлицкой – это всего лишь её слова. Которым гражданин Петренко противопоставил свои, не менее убедительные: «Знать не знаю эту соску, вижу впервые в жизни, никогда её не грабил. И вообще – давно уж завязал с уголовным прошлым… А что нигде не работаю – так то временно. Завтра же собирался идти в ЖЭК, устраиваться дворником…»
Уличающих «Гирю» и подтверждающих слова пострадавшей свидетелей – нет. Описанного ею «стального клинка» при обыске у задержанного не нашли. Золотишко он наверняка уже успел толкнуть на рынке какому-нибудь «неустановленному лицу». На вопрос же «Чем занимался в момент совершения преступления?» Гиря отвечал спокойно и веско: «Был дома, «Колумбину» раком ставил!». Не подкопаешься!
Если заглянуть в Уголовно-Процессуальный Кодекс, то отсутствие доказательств вины подозреваемого является вернейшим доказательством его невиновности. Это – аксиома. Так что по всем правилам и инструкциям, если в течении трех суток не заявит сам гражданин Петренко под протокол: «Именно я совершил этот позорный поступок, подняв руку на безопасность и личное имущество беззащитной девушки, и потому решительно требую наказать меня по всей строгости наших самых гуманных в мире законов, с учётом ранее уже имеющихся у меня судимостей!», то следует тогда отпускать его на свободу. С обязательными извинениями, расшаркиванием ножкой и услужливым распахиванием перед ним дверьми на прощание… А что трепещущая упругим бюстом гражданочка Смитлицкая продолжает настаивать на своём опознании охальника, так она запросто могла и обознаться. А то и просто врёт. Проиграла р ы ж ь ё кому-то в карты, подарила какому-нибудь очередному «казанове» или же доверчиво отдала «на минутку» цыганкам на улице, и не решилась признаться в том родителям, вот и сочинила версию об «ограблении».А фотогеничная физиономия Эрнеста Николаевича в альбоме на роль гопника приглянулась ей больше всего; так она его и «опознала»… Это – с точки зрения закона.
Мы же, опера, со своей точки ясно видели, что он это, «Гиря», с девки золото содрал. И посадить его нужно обязательно – больно уж человечишко гнилой. При следующем «гопе» такой запросто может и ножиком по горлу полоснуть, чтоб его уж никто не смог опознать. И тот труп будет уже на нашей, оперской, совести.
Легко осуждать кого-то со стороны, пока сам не окажешься в такой же ситуации, и не увидишь её изнутри. «Лучше выпустить десять виновных, чем напрасно осудить одного невиновного!» – наверняка не раз это слышали, верно? Так вот, двумя руками подписался бы под этой бодягой, не знай твёрдо, что эти самые «десять виновных», отпущенные на свободу, будут и дальше воровать, грабить, насиловать и убивать тех самых «невиновных». Во имя защиты интересов которых их-де и отпустили. Так что на самом деле вопрос стоит так: или я кину за решётку, помимо десяти настоящих злодеев, и одного честного человека, или же несколько десятков этих самых честных людей будет обворовано, ограблено, изнасиловано и убито отпущенными мною за «недоказанностью» мерзавцами. Ваш выбор?..
Мне скажут: «Наказываться должны ВСЕ виновные, но – в строгом соответствии с законом!» Звучит убедительно. Но это именно – «звучит». За этими красивыми словесами стоит слабость законов и, зачастую, бессилие их защитников. Мы не можем, просто не в состоянии наказать не то что «всех» преступников (это – недостижимый идеал для любой страны), но и хотя бы покарать достаточно большую, с точки зрения общества, часть криминала. Не нарушая при этом повседневно и повсеместно те или иные из наших законов и норм морали. Подчёркиваю: речь идёт лишь о тех случаях, когда опер абсолютно убеждён (если не на 100, то как минимум на 98%) в виновности «клиента», но не в состоянии доказать её законными и высокоморальными способами. И тогда выбор невелик: или нейтрализовать бандита л ю б ы м и способами, включая антизаконные и аморальные, либо молча позволить ему и дальше лишать людей их имущества, здоровья и жизни.
…Итак, трое суток, целых 72 часа, имеются у меня для того, чтобы побудить «Гирю» к «чистосердечному раскаянию» и «явке с повинной».
РАБОТА С МОЛОДЫМ
Никакого труда не составляла бы работа с Петренко, будь он «первоходочником», доверчиво-наивным молодняком, не имеющим никакого опыта общения с ментами. Широко улыбнувшись ему как брату-единоутробнику, настежь распахнул бы перед ним свою гостеприимную душу… И увидел бы он тогда бьющееся в моей груди доброжелательное и горячо любящее «Гирю» сердце, не ведающее фальши и не умеющее врать!
Мёдом потек бы мой голос: «При любом раскладе сядешь, Эрнестик, так что в полнейшей ты безнадёге… Смитлицкая тебя опознала стопудово, и ещё куча свидетелей сыскалась. Потом устрою очную ставку… Но если сейчас раскаешься ты от чистого сердца, если с самого начала следствия проявишь сознательность и желание как-то загладить свою вину перед правосудием, то разве ж мы не пойдём навстречу твоему столь понятному желанию остаться на свободе?! У адвоката появятся железные аргументы в твою защиту, сам прокурор выскажет просьбу ограничиться в отношении тебя, хорошего и пригожего, исключительно «условным» сроком заключения. А судьи? Они – нелюди?! Нет, и они снисходительны к тем, кто вовремя повинился и раскаялся… Блин, да «трёшник» с откладыванием исполнения приговора на два года – это самое худшее, что при таком раскладе с тобою может случиться! Но даже если произойдёт что-то небывалое, то и тогда отделаешься годом-двумя «общего режима». И отсидишь их нормально, без эксцессов, администрация тебя в обиду не даст, «правильного» зека всегда есть кому защитить. Пролетит срок птичкой, не успеешь и глазом моргнуть. Ещё и поспособствуем тебе прямо из колонии поступить в какой-нибудь институт: будешь сидеть за решёткой и заочно учиться, чтобы время даром не пропадало. А на экзамены и зачёты тебя «автозак» возить будет. Но это – в том случае, если с нами ты, а не против нас, усекаешь? А если начнёшь в «несознанку» играть, корчить из себя «подпольщика в гестапо», короче – откажешься от чистосердечного сотрудничества со следствием, то мотать тебе срок всё равно придётся, больно уж влип ты. Но – не т а к о й срок, и не т а к… Не «три на два», и даже не «полуторка» «общего» тебе светит, а все «шесть с прицепом». Да ещё и режим «усиленный». Ты ж понимаешь – это не санаторий… Унижать тебя станут, бить – каждодневно, спать – только у «параши», опидорастят обязательно, как закон… Заболеешь туберкулёзом, заразишься СПИДом. После освобождения (если доживёшь до него!) будешь гнить медленно и неотвратимо, чуя копошащихся в твоих гнойных ранах и язвах могильных червячков. М-да… Я тебя, Эрнест, не пугаю, не предупреждаю даже; ты и сам парень башковитый, всё и без меня прекрасно понимаешь… Нет, я только заранее тебе сочувствую, вот и всё. Ты ж клёвый пацан, зачем тебе – ЭТО? Дай «явку с повинной» – и спи спокойно, зная, что твоя судьба – в надёжных руках!»
Так внушал бы я ему, и он мне почти поверил бы, но – с примесью некоторой неуверенности в моей правоте. Которую он бы и высказал тоненьким баритончиком, истекая соплями и слезами от жалостливости к себе, бесценному: «А вот сосед мой по камере, Пашка Медведев, другое говорит… Мол, не сознавайся ни в чём. Мол, это только за кражу, ежели она – первая и украденное возвращено, могут у с л о в н я к дать. А за вооружённый грабёж – загремишь минимум года на четыре, если сознаешься. А не сознаешься – может, как-нибудь со статьи и соскочишь.»
Моему возмущению нет границ. «Он сказал тебе такую хреновину?!» – переспросил бы насмешливо, громко захохотав в адрес сунувшего нос не в свои дела Пашки Медведева (позеленел бы от ужаса Пашка, услышав, что в моём хохоте для него персонально кроется). А потом как дважды два доказал бы я «Гире», что закон – как флюгер: куда мы со следаком его повернём – туда и ветер дуть будет. Это и ежу понятно, какие тут ещё могут быть сомнения? Подписывай «чистосердечные» – и гуляй на свободе с чистой совестью. Может, и не с завтрашнего утра, но назавтра после суда – верняк!
И всё равно не захотел бы ставить в моих бумаженциях свою подпись он, боясь подвоха. Сам – подлый, и от других подлянку ждёт, зараза! Но я – не навязчивый. Отлучился бы тогда на пару часов («За сигаретами схожу, а ты пока с моим коллегой пообщайся!»)…
…Свидевшись с парой сексотиков и успев в пивнухе за углом оприходовать бокальчик пива с таранькой, возвратился бы в свой кабинет. Коллега, распарившись так, словно в бане побывал, с закатанными по локоть рукавами рубашки, в глазах – усталость и чувство исполненного долга, при моём появлении обрадовался бы: «О, наконец-то! Мне на обед пора…» И – убежал бы, успев шепнуть, что с меня – бутылка. Ну, это мы ещё посмотрим, чего он сумел добиться…
Оглядываю притаившегося на табурете Эрнеста Николаевича. А чего у ребятёнка такие нынче гляделки выпученные? И на мордяхе – припухлость, словно бился головкой о что-то твёрдое, не оставляющее видимых следов… Участливо спрашиваю, что случилось. И тогда, испуганно понизив голос и поминутно оглядываясь на дверь, взахлёб сообщает мне Эрнест Николаевич вещь невероятную и неслыханную: только что в помещении уголовного розыска его – ПЫТАЛИ!!! Да-да, самым настоящим образом, как в фильмах о фашистах, и даже – ещё больнее. И не раз, не два, а много-много раз. Все два часа моего отсутствия делали Эрнестику такие бяки и буки, что и непонятно даже, как пережил это, бедняжечка… Я ахаю и охаю, из глаз растроганного моим сочувствием бедолаги на мою грудь подозрительно капает. Я оттираю его слёзы выуженной из мусорной корзины замусоленной ветошью, и активно солидарствую с его гневной жаждой возмездия. Поведение моего коллеги и мне самому кажется неслыханным и непростительно-жестоким: «С чего бы это он так?» Но тут же я припоминаю, что на прошлой неделе бандиты схватили и жестоко надругались над детьми, женой и тёщей моего товарища… Вот он, видимо, обозлённый зверствами криминала, слегка и того… переусердствовал!
Да и вообще, осторожно развиваю я тему дальше, в милиции ведь не одни ангелы служат. Не все здесь благовоспитанные джентльмены вроде меня, есть кадры и погрубее… И чтобы я в дальнейшем имел возможность всячески защищать Эрнеста Николаевича от их невоспитанности и невоздержанности (бандиты у слишком многих моих коллег вырезали семьи на корню – Эрнест Николаевич ещё будет иметь возможность пообщаться лично с моими рвущимися отомстить криминалу корешами), то должен он помочь мне, доказать всем своим поведением: «Я – хороший, меня не надо зверски избивать, я и сам всё расскажу!»
И услужливо подставляю я грудь под щёку разрыдавшегося от радости простофили. И сую ему в руку шариковую ручку. И подписывает он давно уже приготовленный мною протокол с уличающими его признаниями, сообщая заодно, где находится нож и награбленное… И – идёт в «зону» если и не на все «шесть с прицепом», то как минимум – на четыре полновесных годка изоляции от всех прелестей вольной жизни. Вот так по молодости и жёлторотости дурачки обычно и поднимают с пола свой первый срок. А покажи силу характера, сумей устоять перед всеми уговорами – через трое суток вышел бы на свободу!
РАБОТА С МАТЕРЫМ
Но, повторюсь, наш «Гиря» – учёный-крученый, все ходы-выходы знает, с ментовскими штучками знаком не понаслышке. Тюрьма научила его трём истинам: не верь, не бойся, не проси! Знает прекрасно «Гиря», как важно уметь молчать, и насколько непоколебима его позиция, пока он в «чистосердечных» не запутается. И «сознанку» на свою шею наподобие пудового камня не повесит. Трудно такому рога обломать!
Но – можно! Даже и самый заматеревший рецидивист – это всего лишь обычный человек. Зачастую не слишком умный, и даже обязательно не слишком умный: кто побашковитее – в университетах преподают, толковые книжки пишут; на худой конец, в банках председательствуют, а не занимаются уличным г о п о м… Можно его р а з в е с т и, хоть и сложно. Но – и возможно, и нужно!
У меня – куча преимуществ. Он – один, а нас, неугомонно-пытливых оперов – много. Мы бодры и неутомимы, и после службы нас ждёт дома жена и сытый ужин. Он же – измотан непрерывными допросами, после которых – дожидается его вонючая камера, жрать же все трое суток ему и вовсе не дадут (в «обезьяннике» кормить – не обязаны!). Он полностью зависит от меня, на какое-то время в каких-то границах я получаю полную власть над ним. И могу сделать ему ой как многое, в то время, как он мне – ничего… И, наконец, он сражается исключительно за свои шкурные интересы, за то, чтобы иметь возможность и дальше пить водку, трахать баб, грабить прохожих. Аа я отстаиваю общественное благо и справедливость. Общество не хочет видеть «Гирю» ненаказанным. Я же исполняю эту волю общества, и давлю на «Гирю» всеми имеющимися у меня способами (попутно уточню: мои коллеги носятся по району, пытаясь таки сыскать и свидетелей, и покупателей р ы ж ь я, и описанный пострадавшей ножик с возможными на нём отпечатками пальцев. Одного ножа хватило б, чтобы навесить на ранее судимого «Гирю» срок за хранение холодного оружия, даже если от самого разбоя он и сумеет отвертеться. Но – ничего. Ни-че-го!..)
И вот сидит бандит на табуретке передо мною, тикают часики на стенке, отсчитывая минуту за минуту отпущенные законом 72 часа. Я дергаю одну за другой все ведущие к «Гире» ниточки, отслеживая его реакцию, игру его лицевых мускулов и особенности жестикуляции. Пропускаю через своё сознание каждое произнесённое им слово, каждую его угаданную мною мысль, каждый взгляд, каждый вздох, каждый чих.
Его задача – устоять, удержаться на своём железобетонном: «Ничего не знаю, ничего не делал, ничего не докажете!» Моя – вывести его из равновесия, побудить действовать, попытаться как-то сманеврировать и уточнить свою позицию. Ппри этом рано или поздно он обязательно ошибётся, и тогда он – мой! Но – не раньше.
Я должен посадить его, я обязательно должен это сделать! Чувствуется в нём некая звериная сила и бесстрашие загнанного жизнью в угол волка. Он по-настоящему опасен, и из поединка со мною, удайся ему его выиграть, выйдет ещё более опасным и уверенным в собственной неуязвимости.
Как опытный боец, начинаю я с морального прессинга.
«Козёл, быдло, бляха траншейная, педераст, гондон, курва, ты что сделал?! Ты на кого руку поднял – на девчоночку, почти полу-ребёнка! Весь райотдел возмущён!.. Придурок, неужто ты и в самом деле надеялся уйти от кары?! Да мы тебя всем угрозыском квасить будем, кровью захаркаешь, падаль, мухомор гнилушный, кранты тебе, амбец полнейший, ты понял, сучара?!.»
И так – часа два, пока голос не охрипнет. С обязательными пощёчинами, оплеухами, легкими и не очень лёгкими затрещинами – так слова всегда звучат убедительней.
Но на мои оскорбления он не реагирует, от моей пытливости лишь морщится. На вопросы отвечает монотонно одно и то же: «Не знаю… Не делал… Не докажете!»
Чего он ждёт – моей вспыльчивости и наделанных под горячую руку глупостей? Не дождётся, нервы у меня крепкие; шесть с половиной лет супружеской жизни – это ж даже не вуз, а аспирантура! Только что я вроде бы кипятился – и уж абсолютно спокоен, улыбчив, угощаю «Гирю» «Примой» из специально лежащей у меня в сейфе для этих целей пачки. Мне такое курить – западло, а ему – сойдёт. Разговор теперь идёт совсем другой: «А ты ни-чё держишься, брателла, крепко на излом, я таких уважаю… И вообще – пацан нормальный. Но всё равно хана тебе, понял? «Червонец» автоматом схлопочешь. У девахи, которую ты грабанул, отчим завотделом в райисполкоме работает – власть! Так что дано указание навесить на тебя «делюгу» лет на десять, никак не меньше. И раньше срока не выйдешь, отсидишь полностью, за этим специально проследят. На волю выйдешь уж под сороковник – седой, больной, никому не нужный. М-да!.. Конечно, есть шанс как-то договориться. Ты меня понимаешь? Я ведь лично против тебя ничего не имею, в чём-то мы даже похожи. Просто твоя профессия – грабить, моя – ловить грабителей. Слушай, сумей мы сейчас столковаться – и «разбой» я, так и быть, переквалифицировал бы на «грабёж»; выкинем из дела про ножик твой… Ты меня понимаешь? Девку я уговорю изменить первоначальные показания, и от её дядьки-исполкомовца как-нибудь отбрехался бы. И тогда вместо «червонца» светит тебе жалкий «пятёрочник». Это – точняк, гад буду, если не исполнится… Ё-моё, промелькнут года – глазом моргнуть не успеешь! Слушай… а хочешь, приличного бесплатного адвоката тебе сварганю?» И в пылком желании поспособствовать «Гире» скостить ему срок хватаюсь я за телефонную трубку, и начинаю названивать в коллегию адвокатов. Но по набираемому мною номеру почему-то всё время занято…
Не сочувствует моим усилиям в его же пользу «Гиря». Не собирается подпустить к себе ближе расстояния пистолетного выстрела подобранного мною для него защитника. Понимает: с т а к и м адвокатом чтоб «навечно» не сесть – надо уж совсем исхитриться! Да и не нужен ему вовсе защитник на занимаемом им неприступном рубеже: «Не знаю… Не участвовал… Не докажете!»
И вновь из добренького делаюсь я сердитым, без счета навешиваю оплеухи, надсадно капаю на психику… Кстати припомнилось, что не была Смитлицкая разнообразно изнасилована «Гирей», потому наседаю любопытствующее: «Слушай, а ты не импотент случайно? Может, у тебя нынче только на 9-летних пацанок и встаёт?.. Га-га-га! А как же Верку, любовницу свою, удовлетворяешь – языком, что ли?.. Фу, она же грязнуля, тебе не противно? Надо шепнуть пацанам в твою камеру, какой ты лизун, га-га-га!..» И так далее, в том же духе, с теми же интонациями и отработанным многими тренировками утробным ржанием ему в лицо…
По идее должен возмутиться «Гиря», наорать на меня, ещё лучше – разок двинуть мне в морду, слегка порвать мою одежду… Больше не успеет, набегут толпой из соседней комнаты мои товарищи-опера, навешают ему по первое число. И тотчас оформят «нападение на сотрудника милиции при исполнении». Тогда и разбой доказывать не надо: как ранее судимый – схлопочет несколько лет за одни только причинённые мне «телесные повреждения средней тяжести»… Но не возмущается, гнида, не орёт, не рвёт мой потрёпанный в боях с преступностью пиджачишко; бубнит как заведённый: «Ничего не знаю… Ни в чём не участвовал… Ничего не докажете!» Единственное – пару волчьих взглядов в мою сторону позволил он себе, мол: «Я понимаю, работа такая… Но почему же ты так стараешься?!»
На этой стадии нашего общения начал я задумываться над вопросом: а не подвергнуть ли мне гражданина Петренко жестоким и жесточайшим пыткам? Многие подивятся: «Он ещё думает! Там за одно только подозрение душу из допрашиваемого вышибает, а тут уж сам Бог велел!» Но не всё так просто…
Сломи я «Гирю» истязаниями – этого будет мало. Признания надо тотчас подкрепить вещдоками, скажем – тем же ножом, изъятым у «Гири» и опознанным Смитлицкой, и найденным в том самом месте, которое «Гиря» над подскажет… Видеозаписью следственного эксперимента, где «Гиря» перед видеокамерой в красочных деталях покажет, как Смитлицкая шла, как он на неё накинулся, в какой позе держал её под ножом, что она ему говорила, что он ей говорил, в какую сторону побежал потом… У кого ныне награбленное р ы ж ь ё – тоже надо выяснить. А это вообще наверняка не удастся: «сбыл неизвестному» – и всё тут… А если найдём – отлично, приобщим к делу в качестве вещдока, вместе с показаниями кого-либо из ближайшего «гириного» окружения (той же «Колумбины», например): «такого-то числа он принёс домой такие-то золотые украшения, показал мне, а потом отнёс на продажу…» Ну и совсем замечательно будет, если «Гиря», увидев, что терять ему больше нечего, «расколется» ещё на несколько грабежей и разбоев. Обставить и эти его признания вещдоками – тогда уж точно амбец ему! Никакой адвокат тогда не докажет, что «Гиря» – честнейший малый, вынужденный оклеветать себя под нажимом ментовских палачей-истязателей. Не светит ему тогда ни черта. Разве что станет утверждать защита внагляк, что клиент их – несчастный клептоман, взявшийся за ножик под влиянием тяжкого и трудноизлечимого заболевания. И не наказывать его надо, а лечить, желательно – за границей, в приличной швейцарской клинике… Но способный документально доказать подобное адвокат стоит слишком дорого. Дешевому уличному гопнику такой защитник – не по карману, так что сидеть ему – не насидеться…
Это – если сломать «Гирю» пытками и заставить его сотрудничать со следствием. Но он – не сломается, не такой человек. Бит в прошлом уже неоднократно, и без всякого эффекта, так чего ж мне теперь от него ждать иного? Наоборот даже, нельзя его пытать по-настоящему: вполне способен он нарисовать «сознанку», якобы начнёт «чистосердечничать», поверю я ему, расслаблюсь, а он на воспроизведении расскажет всё в общих чертах, ещё где-либо схимичит, и на суде всплывёт это с жутко неприятными для меня комментариями… Каждую туманность в деле изобразит «Гиря» на суде как результат моего злодейского фальсифицирования материалов дела. Если ещё и повезёт ему попасть в струю какой-нибудь очередной компании «борьбы за чистоту милицейских рядов», то его выставят как разоблачителя «оборотня в погонах» (меня, то есть). И в знак благодарности ещё и освободят прямо в зале суда… Нет, ломать «Гирю» надо основательно, фундаментально. С полной гарантией того, что он в будущем не станет откидывать фортелей… И побоями этого – не добиться!
(Продолжение следует)
Владимир Куземко, специально для «УК»
P.S. Републикация материалов Владимира Куземко, возможна только с разрешения автора!