…И продолжаю я в упор смотреть на бледного от предвкушения своих будущих страданий арестанта. Готов он внутренне к боли, ждёт её – ещё один довод за то, что пытать его – нельзя. А надо думать… Оперативную комбинацию скомстрячить следует, и не простую, а с выдумкой, с изюминкой. Чтоб в самое святое удар мой ужалил, чтоб прочно сел бы «Гиря» на мой крючок… Начинаю смутно жалеть, что не беременна «Колумбина» от «Гири» на месяце этак восьмом или девятом. Тогда – просто, тогда я на коне. Посадили бы её на стул напротив сожителя, и начали бы легонечко тыкать дубинкой в пузо… Не я, спаси и помилуй! На беременную женщину руку не подыму ни за какие коврижки… Найдутся другие, с таким простеньким делом справятся и они! Булькало бы в её животе от мягких, но настойчивых толчков «демократизатором» моих помощников, эти толчки постепенно усиливались бы; вопила б несчастная от боли и страха, яростно кричал бы прикованный наручниками к спинке стула «Гиря», от ужаса орал бы в пузе ещё не роившийся младенец. А я с грустной отрешённостью смотрел бы на их мучения. Не забывая ежеминутно напоминать, как легко и просто можно прервать всё это: «Сознайся!.. Расскажи!.. Подпиши!» (а надумай он назавтра же отказаться от своих слов – и процедуру можно было бы повторить по новой)… Да неужто не дрогнет у папки сердце, ужель не поймёт он, что не стоит и одной слезинки невинно мучаемого дитяти вся его так называемая «выгода» от молчания? Дрогнет! Какой ты ни есть душегуб и зверюга, но когда пытают твоего ещё не родившегося ребёнка – всё подпишешь и во всём сознаешься, каким твердокаменным ты бы ни был. Силён инстинкт самосохранения, а инстинкт продолжения рода – в сто крат сильнее!
Но не беременна «Колумбина», вот в чём фокус, да и вообще она – пустотелка… По оперативным данным (один из сексотов некоторое время назад спал с нею) в детстве она переболела чем-то по женской части, с тех пор родить не может. Жаль! Бить же её саму на глазах – всё равно, что себя самого по щекам хлестать: у него таких, как она – полрайона.
Родители у «Гири» умерли уже… Сёстер и братьев вроде бы нет… Стоп-стоп… Как это нет? Есть брат, старший! Шуршу бумажками, нахожу нужную… Точно, есть брат – Петренко Федор Николаевич, 52 года, вдовец, проживает там-то, работает плотником в жилуправлении. И по месту работы, и по месту жительства характеризуется положительно – не пьёт , не курит, не говоря уж о наркоте. Насчёт дамского пола – нет данных, но жена была, два года назад умерла. Значит – не извращенец… И детей не имеет. Единственный родич – младший брат. Любит его, с детства заботится о нём, непутёвом… Когда тот оба раза сидел на «зоне» – регулярно посылки ему посылал, навещал даже.
Вот оно!.. Близок, совсем уж рядом со мною момент истины…
Отправляю «Гирю» обратно в камеру («Посиди ещё, милок, подумай, и если не начнёшь колоться – будут тебе в и л ы!..»), сам же начал готовить комбинацию.
П О Д С Т А В А
Тем же вечером в двери скромной холостяцкой обители Фёдора Николаевича Петренко позвонили – неназойливо и просяще, как и полагается звонить воспитанным людям. Он открыл (дверной цепочки нет; «Кто там?» – не спрашивает, чудик…). И увидел на пороге своего участкового. А вместе с ним – меня и ещё двух граждан с лицам только что остограммленных с и н я к о в. «Проверка паспортного режима! – бодро сообщил участковый. – Я-то тебя знаю и уважаю, Николаич, но сам понимаешь – служба!» А Фёдор Николаевич и рад-радёшенек; одинок ведь, любой гость – подарок судьбы, не знаешь, как и принять его, бесценного… И впустил он нас в свой дом, наивный. Жизни не знает, ума – не избыток, с милицией ранее плотно не контачил. Кто побашковитее и соображает про окружающую действительность, тот мента без санкции прокурора к себе не впустит, и без той же санкции на арест или задержание никуда из своей квартиры вместе с ментом не уйдет. В твои годы, отец, нельзя быть наивным: в мире царит зло; кто не научился защищаться от него – тот обречён…
Обстановка на адресе скромная, «а-ля-пролетарий середины 70-х». То есть мебель куплена ещё тогда, и успела износиться… Ковры, хрусталь, золото, инвалюта, прочие изыски здесь явно и не ночевали. Но чистенько, по холостяцким меркам – уютно. На стене – фото некрасивой женщины в самодельной «траурной» рамке, одно-единственное облезлое кресло в углу… Я устраиваюсь в нём, а участковый усаживается на стуле (за день находился, рад дать отдых натруженным ногам!). Остограммленные же граждане остались у порога: их дело маленькое, ещё насидятся…
Фёдор Николаевич не знает, чем нас угостить – робко предлагает чай с сухариками (в доме, поди, больше ничего вкусненько нет). Оно б и неплохо почаёвничать, но время не ждёт, «извините, не можем – служба!». Участковый деловито листнул страницами предъявленного хозяином паспорта, я тоже кошусь краем глаза. Вроде бы – нормалёк, без вырванных страниц, смазанных печатей или косо налепленной фотографии. Но возвращать паспорт участковый не спешил: держал в руках, задавая какие-то второстепенные вопросы. И всё – с улыбочкой, душевно, по-домашнему, почти по родственному… Тут-то я, всеми позабытый, бросающий по сторонам цепкие взгляды, неожиданно воскликнул: «О, а это что такое?!» И – мигом извлёк из-под кресла валяющийся там пакетик с веществом, напоминающим наркотическое. Подношу к носу, смачно нюхаю, словно кусок ветчины, сообщаю окружающим: «Кажись, конопля!..» У глазеющего на эту картину Фёдора Николаевича отвалившаяся от крайнего изумления нижняя челюсть с глухим стуком падает на пол. Участковый тоже нюхает. И хотя у него в результате хронического насморка заложен нос, авторитетно подтверждает: «Да, кажись… оно!» А граждане у порога ничего не говорят, но смотрят в оба, они ж – «свидетели»!
«Постойте, какая конопля?.. Полчаса назад я подметил в комнате, и под креслом ничего не было!» – руками подтянув челюсть на прежнее место, с жалкой улыбочкой уличённого в многолетнем каннибализме попытался что-то объяснить нам Фёдор Николаевич. Смутно надеясь, что шутка это… смешной милицейский розыгрыш! Сейчас мы скажем, что пошутили, и все вместе дружно посмеемся…
Но нам не до розыгрышей. Опасный бандит «Гиря» должен сесть в тюрьму. Участковый продолжал усыплять бдительность хозяина успокаивающим бормотанием: «А ладно, Николаич, чего ты… Я ж понимаю, какая-то случайность… Сейчас пойдём в райотдел, и там во всём разберёмся…». А сам уже строчил на бланке протокола: «Такого-то числа по такому-то адресу в присутствии понятых таких-то нами изъято…» С и н я к и вписывают в протокол свои подписи и данные из случайно оказавшихся при них паспортов. Вялые попытки Фёдора Николаевича уклониться от скорого проследования в РОВД пресекаются мягко, но решительно. Во дворе у подъезда нас уж заждался «уазик» (ввиду важности операции его приказал выделить мне начальник угро). Едем!
Через 40 минут в своём тесненьком кабинете я уж нависаю над испуганно съежившимся на табурете Фёдором Николаевичем. И со зверской рожей ору: «Говори, тля, откуда наркота?! Кто поставщики? Адреса, явки, имена наркокурьеров – отвечай, пистон анальный, а не то я начну сердиться!..» Он что-то неразборчиво бормочет. Тогда я болезненно бью его ладонями по ушам, тычу пальцем в глаз, бью кулаком под ребро. Он вскрикивает, лепечет жалобно оправдания, но зачем они мне? Я и не слушаю. Моя цель другая – довести его до нужных кондиций. Он должен выглядеть как человек, оказавшийся на самом дне отчаяния. А чтобы так выглядеть – нужно таким и стать…
Несколько раз мне приходилось пытать людей положительных, лично мне даже нравящихся, с высокими моральными качествами. Но либо – по роковому стечению обстоятельств – оказавшихся замешанными в совершении неких преступлений (скажем: его ребёнок заболел, и он украл деньги на лекарства!) и не желающих сознаваться в них, либо и вовсе ничего плохого не совершивших, но отказавшихся сообщить мне важную информацию о ком-то из ближайшего окружения. До самой последней секунды они не верят, что их будут бить! Нет, они читали в газетах и слышали от знакомых, что в милиции иногда применяют «меры физического воздействия», но в их понятии с ними такое случиться никак не может! Ведь бьют – бандитов; они же – кристально честные и добропорядочные граждане (в последнее время модно добавлять: и добросовестные налогоплательщики!). Милиционеры не могут этого не видеть, «да нет, они не посмеют меня избить!» Но я их – бью. И такое изумление в их глазах! Тут главное – не сама физическая боль, а нравственные мучения. Душа взрывается изнутри под грузом рухнувших иллюзий… Оказывается, он всю жизнь верил нашему трижды долбанному государству, считая его и вправду «народным», в чём ему государство усердно способствовало: заявишься посетителем в солидное госучреждение – встречают уважительно, выслушивают участливо, проводят с обещаниями… Правда, ничего потом так и не сделают. Но ведь как встречают! Чувствуешь себя полноправным сыном Отечества, уважаемым избирателем, без пяти минут вождем или олигархом… Иногда даже и делают что-то реальное – камуфляж державы под «защитницу народных нужд» стоит некоторых затрат и усилий. И потом, кто в госучреждениях трудится-то? Наши же «братья и сестры», сыновья и внуки, отцы и деды, друзья, товарищи и однокашники… Своим-то они помогают по-настоящему, а «своих» – много. И многое свершается для «своих» от имени того же государства, делая его облик в глазах масс ещё более светлым и привлекательным…
Человек, родившийся в нашей стране, имеет все шансы состариться и умереть, так и не поняв, что он здесь – ничто, никому не нужная шмакодявка. Захотят – растопчут в любой момент, и позвать на помощь некого… А случись иначе, и всплыви вдруг эта роковая реальность – как жить потом с нею? И вообще – стоит ли жить, сознавая, что ты – червяк под ногами у сильных? Когда всю жизнь лживо-бодрая пропаганда называет тебя хозяином страны, а чиновников – твоими слугами. И вдруг в один прекрасный день (или вечер) волокут тебя в кабинет одного из твоих «слуг». И он «хозяина» вначале мордует, а затем и отправляет гнить безвинно на тюремные нары. Страшно! Они, пытаемые мною, созревают до мысли, что безнаказан я – оттого и лютую. Но и это – иллюзии… Истина – страшнее. При умелом поведении, наличии денег и связей м о ж н о меня изобличить и покарать, но толку? Разве я –виноват?!. Разве мои начальники или начальники моих начальников виноваты?.. Нет, все – виновны, сверху до низу, все мы, и каждый из нас!.. В том числе – и этот, «кристально честный»… Не он ли молчал, когда следовало кричать во весь голос? Не его ли равнодушной пассивностью освящено то зло, что ранее делалось многим другим? Не я сделал этот мир таким, каким он есть, не я придумал его волчьи законы, и не мне их менять…
Если вы не хотите, чтобы с вами делали ТАК – меняйте жизнь, и меняйтесь вместе с нею. ТАК не должны делать никому – лишь тогда вы можете быть и за себя спокойны.
…И пусть боль и ужас плещется в твоих зрачках, отец, прости: так надо… Сам виноват. Ты жил честно, но ты жил недостаточно честно; за всё в конечном счёте приходится платить. Вот ты и платишь…
…Перекурив у окна, возвращаюсь к Петренко, и начинаю по следующему заходу: «Как это ты не знаешь, откуда наркота?! Уж не хочешь ли ты сказать, сучара, что мы тебе её подбросили?!. Ах, не хочешь… Спасибо и на этом… Педрила! На тебе!.. На!.. На!.. Тварь!.. Блин кривобокий, говори правду, пока я не забил тебя как мамонта!» И тычу, тычу в морду ему протокол изъятия у него на адресе конопли – как говорится, факт налицо, я его не придумал, наркотики откуда-то на квартире у гражданина Петренко Ф.Н. взялись! Либо пусть, сука, убедительно объяснит их происхождение, либо – следствие, «встать, суд идёт!», суровый приговор, и уводящий навстречу горю и бесчестию конвой…
Так надо, верю в это, и его смог бы убедить в своей правоте, но нельзя говорить ему правды. Правила игры требуют конспирации. Потому немного и сержусь на его стенания и слёзы – зачем грузит мою нервную систему?!. Мне и без его стонов – тяжко.
Сквозь его болезненное всхлипывание доносится: «Я… не понимаю… откуда они взялись…» Не понимает он, видите ли… Простофиля!
…Ещё через полчаса, когда на табурете уже не уважаемый член общества сидел, а сгорбленный, тихо стонущий комок боли и отчаяния, в кабинет ввели «Гирю». Моя задача: он должен увидеть старшего брата и иметь возможность перекинуться с ним парой слов, чтобы постичь ситуацию. Но их общение не должно быть долгим, чтобы он не успел что-то брату посоветовать или внушить.
«Федя, ты?!» – ахнул «Гиря» на пороге, не веря глазам. При виде родного лица у Фёдора Николаевича пробудилась надежда. Он с радостным воем кинулся к нему, обнял, прижался, клянясь со слезами, что не хранил дома никаких наркотиков, и сам не может понять, откуда они взялись… «Под протокол наркоту изъяли? При понятых?!» – быстро переспросил умудрённый «Гиря», и брат кивнул, не понимая многозначительности этого обстоятельства. Его тотчас увёл конвой. Я заранее дал указание посадить его в камеру к не самым буйным – свой номер он отыграл, и нечего его лишний раз мучить без производственной необходимости.
«В третью камеру его!» – показательно кричу я вслед (на самом же деле его отведут во вторую). Гиря вздрогнул: «Но там одни туберкулёзники!» Я развёл руками: «Ну и что? А остальные камеры – переполнены…» Картинка!
Тут для краткости пропускаю кусок. О том, например, как взъярившийся «Гиря» попытался дать мне в морду, и в результате сам получил в челюсть… И потом, прикованный наручниками к табурету, материл меня так виртуозно, что некоторые из его выражений хотелось записать, и потом со смехом цитировать на дружеских вечеринках с коллегами.
Но спустя пару часов от криков и ругани мы перешли на ровный, деловой тон высоких переговаривающихся сторон. Я ведь не враг «Гире», очень мне надо. Просто при данном раскладе его место – в тюрьме. Да он и сам это понимает – ничего личного…
Мои условия: «Гиря» даёт «явку с повинной» и садится на 6 лет (меньше суд никак дать не может с учётом его криминального прошлого), а я немедленно отпускаю его брата «вчистую». Если «Гиря» откажется – его завтра же отпускают ввиду «недоказанности», а брательника же отправляют в СИЗО. Где он и будет дожидаться суда, который может состояться и через три месяца, и через полгода, и через год… (Со смехом я рассказал «Гире», как один «закрытый» мною мелкий бандюган дожидался суда в изоляторе целых три года!). На суде при грамотной защите дело о хранении наркоты, скорее всего, рассыплется, и выйдет Фёдор Петренко на волю, но – в каком состоянии, вот вопрос? Год в камере среди отбросов общества… СПИДоносцев, туберкулёзников, сифилитиков… Среди прочего, желающего надругаться над беззащитным человеком, зверья… Немало. И даже очень много для психики старшего Петренко! Никогда уж ему не оправиться; раздавит его год тюрьмы на всю оставшуюся жизнь.
«Гире» некуда деться! Брат – единственное, что есть у него. Случись сесть по новой (рано или поздно это – неизбежно!) – кто ж передачи ему слать будет?!
И «Гиря» – сдался. Подписал признания насчёт Смитлицкой: «Я грабил… Оружие – там-то… Золотишко сбыл такому-то…»
Я его сделал…
(Продолжение следует)
Владимир Куземко, специально для «УК»
P.S. Републикация материалов Владимира Куземко, возможна только с разрешения автора!